ть и тех, у кого есть какие-либо претензии к тематике журнала, к его
художественному оформлению, к его стилю и, может быть, к его редакционной
коллегии». И вот я на этой небольшой сцене. Называю свою фамилию. Вижу, что
господин Мануил Нудман заерзал на стуле. Разворачиваю его отрицательную
рецензию и зачитываю слово в слово. Затем то же самое проделываю с
положительным отзывом о моем творчестве господина Соломона Игрека. «Полтора
года тому назад», - говорю я, пытаясь рассказать о том, как главный
редактор «11» поступил с присланными мною для публикации стихами. «Вы
ведете себя неэтично, - говорит  господин Соломон Игрек и, чтобы вразумить
меня, повторяет, - неэтично!» Возмущенный моим выступлением, господин
Мануил Нудман покидает зал. В поединок вступает госпожа Наина Коктебель.
Она  заявляет, что это мое выступление не к месту и не ко времени. Я
пытаюсь возразить, но она перебивает меня, не дает говорить. Ей помогают
зрители - поклонники журнала «11». И тогда я вбиваю железный гвоздь в эту
программу. «Стукачей публикуете!» - говорю громко и отчетливо. «Назовите
фамилии!» - ее голос доходит до крика. Глаза навыкате... Ничего ей не
ответив, возвращаюсь к своему креслу. Объявляется маленький перерыв.
Вестибюль. Кулуарные разговоры. Ко мне подошел господин Соломон Игрек. «О
каких стукачах вы говорили?» - спросил. «Например, о Лойфмане!» «А, -
сказал господин Соломон Игрек, - он действительно стукач, но мы узнали об
этом уже после публикации, - и продолжал, - а что касается вас, то должен
признаться, что давая свой положительный отзыв на вашу книгу
«Столкновение», я не имел в виду уровень журнала  «11». До этого уровня вы
еще не доросли». «Прекрасно! - сказал я, глядя господину Соломону Игреку в
глаза, - я согласен с вами на все сто процентов. Но это  означает, что вы
считаете «11» журналом для избранных. И, кстати, в одной из ваших
нашумевших статей, вы говорите (я раскрыл свою записную книжечку и зачитал)
«сексотам  не  запрещено избирать, но быть избранными  запрещено - под
страхом разоблачения», - закрыв записную  книжечку, я продолжал, - готов
поверить вам, что Лойфман опубликован по неведению, но где  же тогда ваше
разоблачение, которое этот стукач и подонок заслужил?»
   Как раз в это время люди были приглашены в зал. «Извините, - сказал
господин Соломон Игрек, - как-нибудь поговорим». Вестибюль опустел.
Комедия, именуемая творческой встречей с сотрудниками журнала «11»,
продолжалась... Но уже без меня!
72
   Утром я отправил заказное письмо на имя господина Соломона Игрека.
   «Исходя из моральных соображений, - написал  я ему,  - вынужден
отказаться от Вашей письменной характеристики моего творчества, идущей
вразрез Вашей кулуарной оговорке. Подразумевая эту оговорку, вынужден
сообщить, что положительный отзыв я получил не от одного Вас. И если
израильские писатели при написании этих отзывов имели в виду то же самое,
чти и Вы и я об этом  узнаю от Вас, например, или лично от них, или от
какого-нибудь другого достойного человека, обещаю немедленно  вернуть эти
отзывы так же, как возвращаю Ваш. Надеюсь, что и Вы на моем месте поступили
бы в подобном случае так же, как и я. Поэтому - с прежним дружеским
отношением к Вам - Каркай Икс с ибино!»
 73
   Аэропорт. Лина улетает. Провожающие - я, Ася и работник интерната.
Интернатовская администрация отправляет еще троих детей. Самый юный из них,
галантный и шустрый, уличен в алкоголизме - об этом мы узнали со слов Лины.
Другой отчислен за самовольные отлучки. Третий  ребенок - девочка такого же
примерно возраста, как и Лина. Она воровала у своих товарищей деньги и
вещи. Была поймана на месте преступления самими детьми. Жестоко ими избита.
После этого тронулась в уме. В Израиль вызвали отца. Он прилетел немедленно
и сейчас молчаливый и подавленный возвращается вместе с дочкой домой. Таня,
так звали эту девочку, сидела на чемодане и, посматривая на отца, то
смеялась, то плакала без всякой на то видимой причины.
74
   Сегодня поступило сообщение, что Горбачев сложил свои полномочия
президента  великой державы, поскольку таковой больше не существует.
Советский Союз распался на ряд суверенных государств.








               А. Кобринский, "ПЛАЧУЩИЙ ОСЕЛ", роман-дневник




                                   эпилог






   Извини, Якуб, что заставил тебя читать такое большое и необычное по
форме послание. Авторская слепота не позволяет мне судить о его
художественных достоинствах и недостатках. Это неизменное право я оставляю
за тобой, моим духовным наставником и учителем. Буду заканчивать. Вчера
осел в апельсиновом саду неподалеку от нашего амидаровского дома кричал
таким  жалобным  голосом, что Ася не выдержала и решив, что он плачет от
голода, пошла в магазин и купила свежее, вкусно пахнущее мясо. Я и раньше
не сомневался, что у моей боевой подруги доброе сердце. Сердобольные
восточные дети, присматривающие за беспризорным ослом,  увидев в протянутой
к морде осла Асиной ладони куски мяса, восприняли эту картину  совершенно
серьезно, без малейшего намека на насмешку. Произошел библейский диалог:
   -Тетя, он не кушает мясо.
   -А что он кушает?
   -Траву.
   -Какую?
   -Сухую.
   -Почему же он кричит так, будто плачет?
   -Все ослы так кричат, - сказали  дети и один из них, светловолосый, сын
нашего бееряковского ашкеназского раввина, добавил, - шла бы ты домой,
Пенелопа!
   Кто бы мог подумать, что ослу для полного счастья нужен пучок
обыкновенной сухой травы!