размножены и переданы в комитеты
всевозможных безопасностей (небесной, поселенческой, сельскохозяйственной,
оборонной - и.т.д.) и круг предприятий, куда ты мог бы на равных с другими
израильтянами быть принятым на работу, будет в значительной степени
ограничен»...
   В характер Хавыной деятельности входила еще одна пикантная
производственная нагрузка - сводничество. Цель такой деятельности, связать
одиночек по рукам и ногам, чтобы не могли они, не найдя в Израиле работы по
специальности и надежного  заработка, легко и беззаботно устремляться в
заморские страны.
   «У меня есть для тебя на примете женщина, - сказала Хава, - молодая,
красивая, с квартирой, с «фиатом» и без детей. Это хозяйство ты сам
настрочишь. А нет, так тебе помогут, - сыронизировала она, - вот только
золотые зубы тебе поменять надо на белые,  чтобы целоваться с тобой было
приятнее... И на приличную работу тебя с такими зубами не возьмут, - сунув
в мою руку клочок бумаги, добавила, - здесь ее номер телефона. Живет в
Нетании. Зовут Асей». По выходе из Хавыного кабинета, я с  вполне  понятным
отвращением  выбросил клочок бумажки с указанным номером телефона. Но через
месяц Хава с обидой и укором в голосе сказала: «Несерьезный ты человек.
Меня подводишь. Как выгляжу я в лице этой женщины, которая дала для тебя, -
подчеркнула Хава, - свой номер телефона? Почему ты ей не позвонил?»
«Извини, но я потерял твою записочку», - солгал я, невозмутимо глядя Хаве в
глаза. Хава перелистала блокнот и,  таким  образом, этот номер телефона
появился у меня снова. На следующий день, в основном, чтобы не портить с
Хавой отношений (по моей просьбе она посылала  бесплатные посылки моим
днепропетровским друзьям и знакомым), я позвонил в Нетанию. «Прежде, чем мы
с вами познакомимся, - сказал несколько уставший женский голос, - я хочу
предупредить вас на что конкретно вы можете рассчитывать. Полтора года тому
назад умер мой муж и я абсолютно одинока. Ни детей, к сожалению, ни
родственников у меня в Израиле нет. Человек я старомодный. Есть у меня
несколько  поклонников. Те из них, которые настроены на супружество, мне,
по тем или иным причинам, не нравятся. Что касается остальных, - после
многозначительной паузы, - такого я даже в мыслях  не допускаю! Подходит?»
- спросила выжидательно и настороженно. «Думаю, что да, - ответил я и
добавил, - я и в этом придерживаюсь такой же строгой морали, как и вы».
«Что значит и в этом?» - спросила она, мгновенно и остро отреагировав. «Это
означает, что этичным необходимо быть и в остальном».  «Тогда я согласна с
вами встретиться, - сказала она и помолчав, добавила,  - попробуем
продолжить наше знакомство».
   Девять часов утра. Нетания. Автовокзал... И вот я увидел ее. Без
украшений. Без малейшего следа косметики. Черноволосую. С большими глазами,
озаренными внутренней душевной энергией и необыкновенной человеческой
добротой. С крупным сократовским лицом и лбом. Ширококостную. С фигурой
казалось бы тяжеловатой, но легкой в движениях и  стремительной. «Не
нравлюсь? - спросила без всякого смущения и добавила, - сесть бы мне на
диету, но духу не хватает...  Вчера у гадалки была. Глянула она на кофейную
гущу и говорит - познакомишься ты в ближайшее время с
мужчиной-вегетарианцем и станешь питаться одними яблоками и помидорами». Я
улыбнулся - и ей и тому, что принял ее сразу, безоговорочно, со всеми ее
физическими недостатками - с ее полнотой и существенностями, далекими от
патентованной  элегантности... Вечером в нашей бееряковской квартире
появилась Лина. Расспрашивая Лину о житье-бытье в интернате,мы поняли, что
новоприбывшие дети недовольны. Многие хотели бы вернуться домой. «И ты
тоже?» - спросила Ася. «Я только об этом  и мечтаю. Разве что перед
родителями стыдно. Они большие деньги потратили, чтобы я могла  приехать
учиться, - ответила Лина, - знаете, как интернатовцы меня и таких,  как я,
половинок, называют?  - спросила и процедила, - хазерючки!* - после
выразительной паузы добавила, - возвращусь и тут же приму христианство!»
Сказав это, она поднялась с дивана и пошла  на  кухню. Вернулась с бананом.
Очистила и начала глотать, нервно откусывая кусочек за кусочком. Съела.
Запила водой и, почесывая плечо, сказала: «Надо позаниматься немного». Села
за журнальный столик. Раскрыла сумку и выложила тетради. Подперев голову
рукой, уставилась в зарешеченное  окно, над которым висело зимнее угрюмое
израильское небо. Через минуту я заметил, что Лина пишет письмо. Написав,
попросила конверт. Вложила исписанный лист и сказала: «Родителям. Я
оставлю. Если не затруднит, отправьте!»
______
* Свиньи
63
В «Микроскопе» появилась статья-интервью  Терезы Маршайн об интернате.
Отмечается, что дети тяжело привыкают к израильской действительности, что
многие  из них высказывают претензии к администрации интерната. Концовка -
Тереза спрашивает у детей, вернулись бы они к своей прежней жизни, или
остались бы здесь. И все дети, несмотря на ностальгические мотивы,
предпочитают Израиль. Но идеологическая окраска здесь ни к чему, ибо дети,
отвечая на этот лобовой вопрос, говорят не то, что думают, а то, что от них
хотят услышать. Не может подросток за  полтора месяца новой для него жизни
перечеркнуть то небо, те дома, те аллеи, те лица, то солнце и тот воздух...

64
   Был в Рамле. Встретил соседку, новую репатриантку. Попросила зайти с ней
на  биржу труда, помочь объясниться, потому что иврит  у нее слабый. Она не
понимает  чиновников. Они - не понимают ее. В приемных помещениях накурено.
Очередь  возле каждой двери. На стенах разного рода объявления. Одно из них
на русском языке. Я переписал его в точности - не меняя ни синтаксиса, ни
пунктуации.
ЛИШКАТ АВОДА  ДЕЛАЕТ ЗАБАСТОВКУ В СВЯЗИ С НАЛАЖИВАНИЕМ ДЕЛ ДЛЯ ОЛИМ ХАДАШИМ
 В ОТДЕЛЕНИИ ХАВТАХАТ АХНАСА,  ПРОДЛИТСЯ ДО СЛЕДУЮЩЕГО ОБЪЯВЛЕНИЯ. ОЛИМ
ХАДАШИМ ЗАПИСЫВАТЬСЯ  НЕ БУДУТ,  ДО ТРЕБОВАНИЯ ХАВТАХАТ АХНАСА В ОТДЕЛЕНИИ
ХАВТАХАТ АХНАСА, ПОЭТОМУ ВСЕ ОСТАЕТСЯ В ОТДЕЛЕНИИ, ГДЕ ВЫ ЗАПИСЫВАЛИСЬ ДО
НОВОГО  ОБЪЯВЛЕНИЯ. *
______
 * Лишкат авода - биржа труда, олим хадашим - новые репатрианты, хавтахат
ахнаса - отдел гарантированного обеспечения.
65
   Рассмотрим глаголы, образованные от корня , по мере возрастания
интенсивности действия.


    Не вызывает сомнения древнейшее происхождение слов, образованных от
этого корня, что говорит, прежде всего, о том, что глубокая
философско-религиозная концепция существовала у нас (у евреев), если не на
заре человеческой истории, то, во всяком случае, задолго до моисеевых
времен.
66
   Наше долгое отсутствие (мы вернулись домой под вечер) Белочка отметила
большой  лужей, как раз возле журнального столика. Выразила, так сказать,
свой собачий  протест. Стоит ли, вообще, об этом говорить, но весь казус в
том, что в этой луже оказалось письмо. Уходя из дому, мы забыли закрыть
окно и, очевидно, письмо сдуло порывом ветра на пол, как раз на мокрое
место... Что делать?!... Я взял плоскогубцы и, захватив краешек, отряхнул
конверт и положил сушиться на электрорадиатр. Подсохло, но покрылось
выразительными пятнами. Мне неприятно было думать о том, что Линыны
родители будут прикасаться к этим желто-оранжевым разводам. Я решил
переложить письмо в новый конверт. Но и письмо, сложенное вчетверо, было
покрыто такими же пятнами. И тут я обратил внимание на обрывки фраз - «эта
страшная сыпь»,  «Боже, что со мной», «а вдруг дурной болезнью»... Я
развернул письмо.
   «Здравствуйте мои любимые, дорогие родители! Через месяц Новый Год. Я
часто думаю о том, что бы я делала в предновогодние дни. У меня в
письменном  столе был бы спрятан для вас подарок. Подписана была бы
открытка. У меня в комнате стояла  бы  зеленая  елка! Господи, как хочется
домой. Неужели 1992 год мне придется  встречать в этом проклятом
интернате?! Прошлую субботу я провела в нем. Было скучно. Читала. Слонялась
по аллеям. Апатия ко всему. Даже к учебе. Раз в две недели нам было обещано
выдавать по 30  шекелей на проезд, но это, во-первых, очень мало и,
во-вторых, поговаривают, что даже их выдавать не будут. А мне так хотелось
собрать немного денег. Для вас. Рассчитаться с долгами. За девять месяцев
это было бы 540 шекелей, что составляет на сегодняшний день 225 долларов.
На советские деньги это, примерно, 31500 рублей. Пасик, при твоей зарплате,
если бы ты мог откладывать ее всю, ни копейки не тратя, тебе пришлось бы,
чтобы собрать такую сумму, работать два с половиной года. Самая маленькая
зарплата в Израиле около 1200 шекелей  в  месяц, или 500 долларов. По нашим
меркам это много, по здешним - чуть выше уровня бедности. Жить в Израиле,
так  говорят  все новоприбывшие, чертовски тяжело. Пасик и масик, я не хочу
больших денег. Если бы они у меня сейчас были, я отдала бы их все
безоговорочно за минутное удовольствие видеть вас. Знали бы вы, в какую
среду меня  окунула  жизнь. Местные дети нас ненавидят и сторонятся. Без
иврита найти общий язык ни с ними, ни с преподавателями, ни с
администрацией интерната практически невозможно. Я чувствую, как я тут
глупею. Господи, какое это ужасное чувство! При одной мысли о вас у меня на
глазах наворачиваются слезы. В последнее время я стала нервной, взвинченной
 и плаксивой. Ненавижу себя за то, что не могу дать достойный отпор тем,
кто меня обижает (конкретных примеров приводить не буду, хотя их более,
чем предостаточно). И в этом моем несчастьи прежде всего виноваты вы,
потому что такой вы меня воспитали. Но я все равно люблю вас. Дорогие пасик
и масик, не надо мне больше звонить в Израиль. Я  узнала, что минута
телефонного разговора со мной вам обходится в  200  рублей. Не  тратьтесь.
Все равно по телефону я ничего серьезного вам сказать не могу. А теперь о
самом для меня неприятном. У меня на теле, обычно к вечеру, появляется
какая-то странная сыпь - большие красные волдыри. И чешутся они
невозможно. К утру покраснение и почесуха проходят. В четверг я ходила к
интернатовской медсестре и пыталась объяснить на моем скверном иврите, что
со мной происходит. Она дала мне какой-то крем и сказала, что в понедельник
поведет меня к врачу. Сегодня суббота. Близятся  сумерки. Мне кажется, что
моя кожа горит. Зашла в ванную комнату. Закрылась и быстро сбросила одежду.
Сыпь ползет - дошла до шеи. Появилась на ногах и спине.  Мне страшно. Боже,
что со мной будет? А вдруг я заболела какой-то дурной неизлечимой болезнью?
 Только бы не дошло до лица. Я этого не переживу. Асе и Александру я ничего
не сказала. Они не догадываются. Хорошо, что погоды холодные. Я хожу в
джинсах и в кофточке с длинными рукавами. С нетерпением жду понедельника.
Целую - Лина».
   Мы решили не отсылать письмо - зачем пугать родителей? Вполне может
быть, что у Лины не так все страшно, как она описывает. Как сделать, чтобы
она рассказала нам о своей болезни сама? Сегодня уже среда. Понедельник
позади. Водила медсестра Лину к врачу или нет? Что с Линой? Мы решили
немедленно побывать  в интернате. В разговоре с ней (благодаря прочитанному
письму) мы сразу же заметили на ее шее красные пятна.  И вот Ася решилась:
«А что это у тебя такое?» - спросила, притронувшись к воротнику ее свитера.

 67
   Сегодня прочитал в ивритской газете «Маарив» небольшую заметку. Ельцин
предупреждает мировое сообщество, что Советский Союз до середины октября
распадется на ряд независимых государств. «В связи с этим, - говорит
Ельцин, - Горбачев должен будет сложить свои полномочия».
68
   Через три дня в клубе литераторов состоится встреча с сотрудниками
журнала «11». И вот, в который раз за полтора года (со времени отправки в
редакцию подборки моих стихов), звоню господину Мануилу Нудману. «Когда
опубликуете?» - спрашиваю. И снова ничего определенного: «Может быть в
ближайшем номере. Позвоните через неделю». Снобистские интонации в его
голосе приводят меня в неописуемое бешенство. Меня подмывает крикнуть в
телефонную трубку: «Вонючая падла!»
69
   Врачиха сказала: «Насчет вредного воздействия не беспокойтесь. Я
назначила  для приема внутрь маленькую дозу. Ее должно быть вполне
достаточно. Если такое сильнодействующее лекарство, как преднизолон, не
помогает, значит ничего не поможет. Крапивница не аллергического порядка, а
психического. Девочка, по всей   видимости страдает от ностальгии.
Единственное спасение - вернуть ее в прежнюю,  привычную ей среду». Вместо
рецепта врачиха выписала справку, в которой рекомендовала администрации
интерната немедленно отправить Лину домой.








               А. Кобринский, "ПЛАЧУЩИЙ ОСЕЛ", роман-дневник




                               продолжение IX






70
   Тель-Авив. Архивный отдел «Двенадцати колен» закрыт. Мне сказали, что
если заведующая ушла, то помочь мне может только главный редактор - Эрнест
Молотобойцев: у него вторые ключи. Ловлю знаменитость в коридоре. Пытаюсь
заговорить, но ощущаю, что меня не хотят слушать. «Я принимаю только по
предварительной договоренности!» - обрывает меня на  полуслове суховатый
чиновничий голос. «Но моя просьба до такой степени не доросла, - ответил я
с подчеркнутой резкостью, - помогите попасть в архивный отдел. Меня
интересуют публикации господина Соломона Игрека». «Но я архивным отделом не
ведаю! - ответил мне главный редактор, - подождите заведующую, она в
столовой». Буквально через минуту я увидел Терезу. Она шла по коридору с
какой-то женщиной. Увидев меня, спросила: «Что вас к нам привело?» Ни слова
о Лойфмане, ни слова о  моей заметке и приложенной к ней фотографии. Лицо -
непроницаемое.
   «Мне необходима подшивка «Двенадцати колен» за последние три месяца».
«Зачем?» - спросила Тереза. «Хочу  выписать некоторые интересующие меня
моменты из публикаций Соломона Игрека. Да вот, пришел неудачно - в архиве
никого нет». Тереза Маршайн картонно улыбнулась: «Заведующая архивом, -
представила она женщину, - но зачем вам архив? Материалы трехмесячной
давности в архив еще не сданы. Сейчас я их принесу. Подождите меня в
коридоре». «Тереза, не занимайтесь глупостями. Я доложу Молотобойцеву, что
вы тратите редакционное время впустую!» - сказала заведующая архивом со
вспышкой непонятного для меня раздражения - то ли оно было порождено
какими-то подводными течениями (может быть она была на ножах с Терезой
из-за любовного соперничества?), то ли все объяснялось гораздо серьезнее и
проще - израильское чиновничество с братским  радушием абсорбирует
«руководство нового типа» - советское.
   На этот раз Тереза проявила непоколебимое упрямство: «Он мой коллега по
перу, сказала она, - писатель!»
   Я не люблю, когда это довольно таки затасканное слово используется как
непробиваемый щит, но черт с ним - трехмесячная  подшивка «Двенадцати
колен» в моих руках. Нахожу и выписываю: «Я против «охоты за ведьмами»:
слишком многие из сексотов оказались несчастными жертвами, искалечившими не
только чужие, но и свои жизни. Но - при одном условии: пусть в нынешние,
иные времена, они сидят тихо в своем углу и раскаиваются в содеянном, а не
занимаются общественным воспитанием душ. Кстати, именно так к этому
относятся в Восточной Европе. Сексотам не запрещено избирать, но быть
избранными запрещено - под страхом разоблачения. А наш (имярек), хоть и
посмертно, стал избранным... Так вот, я против его «избрания». Неожиданно
ко мне подошел человек - седой, голубоглазый, коротко стриженный:   «Вы
Каркай Икс?» - спросил прикартавливая. Я молча кивнул. «Соломон Игрек!» -
сказал он, протягивая мне руку. «А как вы узнали, что я - это я?» - спросил
я у него. «Вы присылали мне как-то свою книгу на отзыв.  На обложке есть
ваша фотография. Вот и узнал», - ответил он. Поинтересовался, что я тут
делаю. «Выписываю цитаты из ваших публикаций». «Зачем? Может быть, я могу
вам чем-то помочь?» «Нет, - сказал я,  - навряд ли, - и спросил, - вы
будете присутствовать на литературном вечере?» «На каком?» «Посвященном
творческой встрече с сотрудниками журнала «11». «Вы же знаете, что я член
редколлегии этого журнала, - сказал  он, - а вы придете?» «Обязательно!»
«Вот и чудесно! - сказал Соломон Игрек, - там поговорим более обстоятельно.
Было интересно с вами познакомиться, - и после короткой паузы, - спешу!»
   Попрощавшись, он резко, почти по-военному направился в глубину коридора.
Возвращая подшивку в компьютерный отдел, я увидел его снова, но он меня не
заметил - он смотрел на экран компьютера, сосредоточенно работая над
текстом очередной статьи.
   На выходе из коридора, где расширенный пятачок позволил поместиться двум
креслам и журнальному столику, я увидел Терезу. Она курила и плакала. Это
была настоящая Тереза - не  картонная, а объемная. По-видимому, стычка с
архивным ефрейтором привела ее к такому нервному срыву, что сквозь маску
профессиональной невозмутимости выплеснулась мятущаяся душа - одинокая,
неустроенная, беззащитная, страдающая и ранимая... Но, вполне вероятно, что
я ошибаюсь и слезы эти совсем другого рода... Позвонила, например, Тереза в
Министерство абсорбции и выяснила окончательно, что на амидаровскую
квартиру в районе Тель-Авива она может не рассчитывать. «До свидания, мне
искренне жаль видеть вас в таком настроении», - сказал я приостановившись.
«До свидания», - ответила она всхлипывая. Я вышел. На улице моросил
холодный декабрьский дождь.
____________________________________________
* Прошу  господина Соломона Игрека не подавать на меня в суд за
несущественное, с моей точки зрения, вынужденное изменение текста - вместо
имени и фамилии  легендарного советского поэта я позволил себе написать
«наш (имярек)».
71
   Дом писателей. 8 часов вечера. Небольшой переполненный людьми  зал.
Перед зрителями на ступенчатом возвышении длинный стол, покрытый голубой
скатертью - слава  Богу, не красной. За столом главный редактор журнала
«11» Мануил Нудман и редакционная коллегия - Наина Коктебель, Неонилла
Шлехтина и Соломон Игрек. Четыре эти человека за годы своего израильского
эмреповства  снискали репутацию интеллектуальной избранности и
бескорыстного подвижничества. Но слава портит - не потому ли снобистские
интонации то и дело проскальзывали в голосе господина Мануила Нудмана - в
его долгой и скучной речи,  в которой запомнилась лишь концовка. Оратор,
сославшись на значительные экономические трудности, испытываемые при
выпуске каждого очередного номера журнала, просил любителей  русской
словесности не скупиться на пожертвования. Затем выступила Наина Коктебель,
рисуясь перед наивными читателями журнала «11» оригинальностью своего,
якобы, парадоксального мышления. «Европейские евреи, - сказала она, - в том
числе и те, которые считают себя блюстителями иудейской  веры, от мозга до
костей пропитаны христианской культурой и практически являются ее
энергоносителями. Арабы настроены к ним более враждебно, чем, например, к
марокканским евреям потому,  что по их мнению, европейские евреи являются
миссионерами христианства. В этом, - резюмировала она, - причина
обостренной ненависти арабов к европейским евреям. И в этом причина
скрытого конфликта между репатриантами из России и репатриантами из тех
стран, где еврейским традициям не пришлось пройти сквозь прокрустово ложе
христианской религии». Затем последовало короткое выступление Неониллы
Шлехтиной. Она рекламировала своей речью, несвойственную женщине,
метафизическую изощренность ума и энциклопедичность познаний, насыщая
каждую  фразу умышленно усложненной терминологией. Но тело ее жило другой
жизнью - ею же самой выставленное напоказ, обтянутое кофточкой и брюками,
завораживало откровенными подробностями и ярко напомаженными, минетно
артикулирующими губами - мешало воспринимать осмысленно ее голос. И,
наконец, познакомил себя с   присутствующими господин Соломон Игрек. На
фоне предыдущих ораторов речь его отличалась выгодной простотой. Он не
выпендривался, но в его простоте просматривалась дебильная гомосоветикусная
прямолинейность. И снова  поднимается господин Мануил Нудман. «Мы не
нуждаемся в пиететах, - говорит он в заключительном слове, - просим
выступи