,
пережитые народом по вине этого человека?»
    Эти евреи опять превысили процентную норму. В стране их всего 0,4 %, а
на площади перед Российским Парламентом, в эту критическую ночь, их погибло
33 %. (Погибло трое защитников, один из них - еврей).
    Путчистами были составлены проскрипционные списки. Думаю, и мне там
нашлось скромное место, учитывая мое прошлое досье, и особенно доносы,
которые я писал сам на себя в последние годы (я имею в виду письма к тебе,
включая и это последнее).
    На местах по-прежнему тишина и внешнее спокойствие. Самое страшное, что
большинство так называемых простых людей, с которыми мне пришлось говорить
в те дни, приняли путч с облегчением и одобрением: «Вот, наконец-то,
наведут порядок».  Любят палку мои сограждане. И все-таки люди изменились
за последние 3-4 года. И тут огромная заслуга Горбачева, давшего
возможность говорить! Наблюдая за всей этой свистопляской, я пришел к
выводу, что честолюбие ведет Горбачева к тому,  чтобы стать анти-Лениным, и
это, несомненно, создаст ему славу неслыханную. Я, конечно не ожидал, что
дело повернется таким именно образом, но вот повернулось и не дай Бог,
повернется назад. А это, прямо скажем, очень не исключено. Существует
миллионная армия ГБ. Вообще, я тебе скажу, крайне удивительно, что путч не
удался. Ведь действовали очень опытные люди.
    Газета «Правда» стала «независимой», с фронтона исчез профиль Ленина.
Ну, и наши днепропетровские газеты, само собой, не отстали, но при этом
замерли в ужасе и это невозможно не заметить. Первая полоса - официальные
сообщения, остальное - вялая жвачка о I-ом сентября, о передовиках, о
недостатках в торговле... В общем, смешно и грустно. А ведь могли бы! Но в
редакциях сидит все та же пиздота, дрожит и ждет: как оно повернётся.
     Остаюсь надеяться.









               А. Кобринский, "ПЛАЧУЩИЙ ОСЕЛ", роман-дневник




                               продолжение II






18

   С возрастом я стал замечать, что вирусы тоски и апатии поражают меня два
раза в год - в сентябре и в апреле. Сегодня 13 сентября. Я нахожусь в
прострации. Чтобы хоть чем-то занять себя я, отключив сознание, вожу
карандашом по чистому листу бумаги.  В абстрактные узоры моего настроения
помимо моей воли вплетается одна и та же цифра - 47. Беру новый лист и
снова рисую и снова волнистые линии, стрелки, треугольники, квадратики и
цифра - 47. Гляжу на часы - 2 часа дня. Я не в России. Я в Израиле. Лениво
поднимаюсь. Опускаю шторы, чтобы защитить комнату от испепеляющих солнечных
лучей и снова сажусь в кресло. Засыпаю. Мне снится, что я женщина. Голоса.
Светлая комната. Входит мужчина - мой  муж. Над белым воротником бычья шея
и квадратный подбородок. В мясистых коротких пальцах цветы. Бас: «Дорогая,
поздравляю тебя с днем рождения!»
    Мне исполнилось 47 лет. Вечером гости. Застолье веселое, но мне
грустно. Мой муж, напившись до положения риз, уснул задолго до того, как
гости начали расходиться.  Последней уходила моя подруга. Незамужняя и
одинокая, она попросила меня проводить ее. Когда я возвращалась, там где
тропинка вклинивалась в заросли крушины, навалилось на меня что-то тяжелое
и отвратительное, раздавило и прижало к земле. Меня охватил такой ужас, что
я не сопротивлялась. Нашли меня на следующий день в беспамятстве. Два
месяца я пролежала в больнице. То, что со мной произошло, стало достоянием
бабьих версий, толков и пересудов. Я отчетливо вижу жителей того городка, в
котором я жила. Я чувствую на себе их косые взгляды, их мордастое
обывательское любопытство. Насильник был пойман и осужден, но спокойствия
эта расплата мне не вернула и даже наоборот - послужила источником новых
сплетен и пересудов. Мой муж после случившегося бросил меня. Детей я, по
его настоянию, отдала ему, потому что мне казалось, что я потеряла
моральное право на их воспитание. Я желала уехать, но куда? Нет, я никак не
могла вырваться из городка, где каждый день, смотревшая в мое окно роща,
напоминала мне о  моем позоре. Я была прикована к единственному, что у меня
осталось - к больным старикам, отцу и матери. Умерла я от скоротечной
чахотки в 49 летнем возрасте. Но могу ли я собственную смерть считать
исчезновением? После короткой потери сознания я пришла в себя  во чреве
женщины,  которую какой-то мужчина называл Зиной. Это было 13 сентября 1938
года. И хотя  позорное прошлое покинуло меня, я продолжала страдать. Вернее
не я, а космическое зерно моего духа, в котором таилась инфекция - бациллы
неизжитой кармы, горькая память моих  прошлых перевоплощений. Космическое
зерно моего духа оставалось пораженным ипохондрией до конца октября. В
течение этого периода оно заглушало в себе тоску, растворяя ее в радостном
ощущении роста и развития новой формы. Последовавший за этим пятимесячный
отрезок времени можно назвать золотым. Привязанность к материнской пуповине
не мешала мне ориентироваться в игре магнитных потоков. Солнечные бури
воспринимались мною на уровне клеток. Каждый последующий день казался мне
прекраснее и желаннее предыдущего. 30 марта 1939 года, силой грубой и
чуждой мне, я был вытолкнут из материнского лона. Радости от ощущения
вдохов и выдохов космическое  зерно моего духа не испытывало. Исходя из
опыта прежних моих существований, оно знало, что ничего хорошего житейский
океан не сулит. Целый месяц шло привыкание к первому ограничителю движений
- к ненавистным пеленкам. Целый месяц кто-то невидимый уничтожал во мне
сознание и память прежнего опыта. И только тогда, когда ему удалось это,
приятный моему слуху женский голос с трепетом, будто совершилось величайшее
чудо, произнес: «Смотри, Мотя, наш сын уже улыбается!»
19
    Натан попросил меня выйти на работу во второй половине  дня. Заказов в
последнее время не было и я не мог понять, почему он не увольняет меня. В
10 часов вечера мастерская осветилась маленьким, плешивым, лучисто
улыбающимся Натаном. Сказав,  что очень спешит на деловое свидание, он
закрыл мастерскую, не дав мне очистить руки от мазута. Переодевался , я на
улице за углом мастерской. Сложив  в нейлоновый кулек грязную одежду, я
медленно пошел домой, будучи твердо уверенным, что  отработал у Натана
последний день. Утром он позвонил мне и, попросив тысячу иезуитских
извинений, сказал, что, к сожалению, в настоящий момент у него нет работы.
«Позвоню, когда появится», - сказал он и я вдруг почувствовал, что голова
на моей шее, помимо моей воли, начала дергаться, как у полишинеля,
захлебываясь в искусственном смехе. Резко оборвав этот хохот, я положил
трубку.
20
    Уважаемая госпожа, Виолетта Хомяк! Напоминаю Вам, что я имел честь
познакомиться с Вами, принеся Вам в редакцию стихи, которые почему-то
показались Вам подражанием Алишеру Низамиддину Навои. И, кроме того, Вы
посчитали их слишком пессимистичными для газетной публикации. Они, по
Вашему мнению, могли бы содействовать росту отрицательных эмоций среди
новых репатриантов. Может быть Вы и правы, но по моему,  поэзия - не
сахарная пудра для подслащивания стрессовых ситуаций (особенно тех, в
которые попадают *олим). Когда я создаю стихотворение, мною руководят два
фактора - мое настроение и стремление писать на высоком художественном
уровне; но, когда я читаю стихи какого-нибудь автора, то на  меня действует
только один фактор - отвечают ли его стихи моему художественному вкусу.
Пессимистические они или оптимистические - дело самого автора. И если у
кого-то настроение такое, что  впору повеситься и, чтобы хоть как-то
отвлечься от мрачных мыслей, он берет в руки «Цветы зла», не зная при этом
(представим себе такую оказию), что это за поэт и каково содержание его
стихов, и читает:
Столб виселицы там, где все - в твоем цвету,
Столб символический...мое изображенье...
- О, Боже! дай мне сил глядеть без омерзенья
На сердца моего и плоти наготу!
...то можно ли, уважаемая госпожа Виолетта Хомяк, предъявлять претензии
Шарлю Бодлеру (если бы он, конечно, был жив) за эти болезненные строчки,
могущие подхлестнуть незадачливого  читателя страдающего острой
неврастенией, взять в руки  веревку и повеситься; или более современному
виновнику вероятного криминального происшествия - Академии наук СССР,
посмевшей издать Бодлера в серии «Литературные памятники» без учета
возможных последствий? Признаюсь, что, если бы я работал редактором  газеты
«Двенадцать колен» и мне попались бы в руки подобные стихи, то я
опубликовал бы их, несмотря на угрозы КНБ - Комитета небесной безопасности.

     Второй раз мы встретились с Вами случайно  в  книжном магазине. Вы,
движимые сентиментальным настроением, предложили мне сделать вторую
попытку. «Только, - предупредили Вы, - стихи должны быть веселыми и
короткими!» Как  видите, я осуществил то, что Вы мне посоветовали, однако
опасаюсь, что на этот раз Вы решите, что присланные мною произведения
напоминают Вам Омара Хайяма.
1
Оресту пришлось
Трезвым быть виночерпием -
Наливал он вино
Эвменидам и Гарпиям!
2
Наш раввин ушел бы в горы
С высоты читать кадишь,
Но милей ему заборы
Без реклам и без афиш!

3
Грива, львиный рык и жопа -
Изнасилована Ева
На глазах у эфиопа,
Побледневшего...от гнева!
___________________________________________
* Существование КНБ -  галлюцинация  автора,
вызванная болезненной инерцией его травмированного мышления
(примечание доброжелателя).

 21
  Спустя два месяца после моего приезда в Израиль, я получил письмо с
убедительной просьбой посетить Комитет небесной безопасности. Какова
разница между КНБ и КГБ я не знал, но о том, что в их работе есть нечто
идентичное, догадывался и поэтому старожилу, переведшему это письмо с
иврита на русский, лишних  вопросов не задавал. Да он мне, любопытной
Варваре, по-видимому, не ответил бы. Во всяком случае, так я почувствовал.
Утешало меня только то обстоятельство, что я  не исключение - приглашали
почти всех новоприбывших эмреповцев. Мой друг по общежитию, тоже
днепропетровец, побывал там раньше. Он не скрыл от меня той части  беседы,
в которой был упомянут я. Его спросили, замечал ли он какие-либо странности
в моем поведении или иные признаки психического отклонения от нормы. «К
чему бы это?» - спросил он меня. Я промолчал. Не хотелось бередить то, что
хотелось бы забыть начисто: семидесятые годы, гебистские провокации,
сумасшедший  дом, психоневрологический диспансер. Подумалось: «Очевидно у
каэнбистов есть обо мне, в этом отношении, какие-то сведения». И  вот
теперь моя очередь идти на сверку-проверку. Адрес небесные комитетчики
указали конкретный, земной. Поднимаюсь по лестнице, имеющей несколько
переходов. В закутке вижу какой-то предмет. Что же это может быть?
Оказывается, дамская  сумочка.  Приоткрываю, несмотря на опасение, что за
мной могут наблюдать...Набор помады,  зеркальце, расческа,
противозачаточные средства, сигареты... Похоже, что в своей работе
каэнбешники пользуются услугами проституток. Да, но зачем она оставила
сумочку здесь? Может, так удобнее? Не приносить же эту сумочку, с ее
профессиональным содержимым, домой - муж, не дай Бог, заглянет или шустрые
дети. Звоню. Двери открывает молодой человек в штатском. Лицо холеное.
Жесты уверенные. Говорит на иврите, затем, неожиданно, переходит на
русский. Спрашивает, как мне понравился Израиль,  как продвигается изучение
языка, получаю ли я письма из России.  И вдруг:
 - А что вы можете рассказать о Лойфмане?
 - В  каком плане?
 - Его взаимоотношения с КГБ.
 - Определенные!
 - Вы в этом уверены?
 - На все сто процентов.
 - У вас есть доказательства?
 -Да. И, прежде всего, личный опыт общения с этим человеком.
 -А не является ли ваше утверждение навязчивым состоянием? У нас есть
сведения, что вы человек с психическими отклонениями от нормы, - сказал он,
давая мне понять, что работники КНБ свое дело знают. «Где я? Может быть ни
Чопа, ни Вены не было и я не в Израиле - я по прежнему в Советском Союзе»,
- холодный пот выступил у меня на лбу. -Складывается  впечатление, -  он
улыбнулся, - что вы не из смелых!
  -Я действительно опасаюсь.
  -Чего же и кого? - спросил он и брови его с наигранным удивлением
поползли вверх.
  -Того, что никак не могу убежать от прошлого.
  -Что вы имеете ввиду? - спросил он настороженно.
  -А хотя бы этот допрос. Он напоминает мне самые мрачные времена.
  -Но в тех временах вы выступали  против властей, а в Израиле...
   Не дав ему закончить фразу, я выпалил:
   -Думаете, что и здесь буду выступать?!
   -У нас демократия!, - сказал он и лицо его сделалось строгим и
серьезным.
   -Демократия! - выдохнул я со злостью, - почему же вы расспрашивали
некоторых моих знакомых о моем психическом  здоровье? Не кажется ли вам,
что вы этим способствуете распространению нежелательных для меня сплетен и
слухов, могущих в дальнейшем отрицательно повлиять на мой социальный
статус? И, вообще, зачем вам это надо? Уж не собираетесь ли и вы, в случае
чего, меня в психушку упрятать?
    Холеная физиономия каэнбиста перекосилась:
   -Нет, в сумасшедший дом мы вас не отправим!» - сказал он
многозначительно: мол, придумаем что-нибудь другое...

  Что подразумевалось под этой многозначительностью я понял тогда, когда
попытался получить государственную (амидаровскую) квартиру. К моему
удивлению Министерство абсорбции мою просьбу удовлетворило немедленно.
Квартиру мне предоставили в центре страны, в поселке Беер-Якове, славящемся
на весь Израиль своим сумасшедшим домом. В этой связи мне вспоминается
Днепропетровск и расположенный на его окраине поселок Игрень, на территории
которого нахо дится известный на весь Советский Союз сумасшедший дом.
Днепропетровцы, если хотят сказать о ком-нибудь, что у него с головой не
все в порядке, говорят: «Ему надо лечиться на Игрени!» Здесь же в Израиле,
в подобном случае, говорят: «Царих ло леашпез бабеер-яков!»
______________________________
* Надо его госпитализировать в Беер-Яков.
22
   Эмреповцы 70 годов - многие, за небольшим  исключением, неестественные,
вонюче-скользкие, хитрожопо-осклабленные... Какие-то сломленные механизмы.
Будто чего-то боятся. Не могу понять кого и чего? Потерять насиженное
место?               Конкуренции со стороны эмреповцев 90-х  годов?
Коренного населения?  Комитета небесной безопасности? Испепеляющей жары?
Оледенения? Проливных зимних дождей? Потопа? Послушайте меня, фальшивые
претенденты быть фальшивыми благодетелями фальшиво новоприбывших
эмреповцев. Как сейчас вижу общежитие, вестибюль и стол, за которым один из
вас, считающий себя доброжелателем новоприбывших,  читает списки
проживающих, их возраст, специальность - он пришел, чтобы осчастливить
одного из них возможностью устройства на работу электриком на пыльный
завод, пропитанный запахом электрической дуги, раскаленного металла, пота,
карбида и ацетилена. Я вижу его высокий затылок и уши, двигающиеся от
строки к строке. Я с ужасом думаю, что эти уши замрут на моей фамилии и что
мне придется  вести беседу, отвечать на вопросы. Но я, слава Богу, не
электрик, я инженер-механик с 28-и летним стажем. Работу по специальности в
Израиле не нашел и не найду -  потому что нет у меня протекции, потому что
возраст мой уже не в ходу, потому что противно искать. Отвращение
зародилось на одном из собеседований в то мгновение, когда  менахель  коах
адам * с издевательской сабрской  улыбочкой сообщил мне, что я не был
принят на  работу потому, что, якобы, не смог правильно подсчитать общее
количество квартир девятиэтажного дома с четырьмя квартирами на каждом
этаже.
   Перед тем, как закрыть дверь ненавистного мне помещения, я не удержался
от соблазна сказать: «Лехитраот, адон Вапиздус Матузокус!» **
 _________________________
 *  Начальник отдела кадров
** До свидания, господин Вапиздус Матузокус!
23
    Как то я был приглашен на семинар, посвященный Дню Катастрофы и
Героизма. В программу семинара  входила беседа с Председателем Кнессета*.
Мы все, эмреповцы, с нетерпением ждали этой беседы. Не столько из-за
высокого его общественного положения, сколько из-за желания познакомиться с
человеком особых моральных качеств. «Наверное он сработан из железа, -
думали мы, - если ему, одному из немногих узников Аушвица, удалось увидеть
послевоенное солнце и при этом сохранить энергию, позволяющую активничать в
 процессе становления молодого еврейского государства». И вот встреча
состоялась. Каково же было мое удивление, в обращении его к нам, услышать:
«Я не уверен, что у вас будет в государстве Израиль крыша над головой;  я
не уверен, что вы найдете в государстве Израиль работу; но я убежден в том,
что здесь вы обрели то,  что потеряли - Родину!» Мне стало необыкновенно
грустно. Родина, без крыши над головой и работы, восторга не вызывала. В
заключение своей речи он сказал, что для того, чтобы Катастрофа не
повторилась, нужно всегда помнить о ее жертвах. «Мне приходилось беседовать
со многими новыми репатриантами, - голос оратора звучал с отеческой
доброжелательностью, - среди них я встречал любителей собирать марки,
картины, значки, ювелирные  изделия, но ни разу не встретил я собирающего
документы периода Катастрофы и Сопротивления».
   И тут случилось непредвиденное. Дверь в лекционный зал распахнулась и в
помещение вбежал человек с небольшим  чемоданчиком в руке. Широкими,
стремительными, напористыми шагами направился он к центральному столу, на
полированной поверхности которого перед лицом Председателя Кнессета стоял
микрофон. Открыв чемоданчик, он веером разбросал около микрофона
фотографии, свидетельствующие о тех страшных временах, и копии каких-то
документов. Из его захлебывающейся и косноязычной речи я понял, что он
эмреповец, что 25 лет собирает материалы о Катастрофе и Сопротивлении, что
живет в Раанане; что мэр Раананы, к которому он неоднократно обращался, не
хочет ему помочь (просьба заключалась в том, чтобы выделить помещение для
выставки этих уникальнейших материалов).
    Председатель Кнессета и его референты тут же заверили господина  Нового
Репатрианта,  что все образуется и что они окажут ему необходимую помощь в
наболевшем вопросе. Обнадеженный жалобщик тут же успокоился. В процессе
семинара я познакомился с ним поближе. Мы обменялись телефонами. Я сказал
ему,  что не верю тому, что Председатель Кнессета будет заниматься
подобными мелочами и что если он даже и даст какое-нибудь указание, то оно
заглохнет, попав в руки израильских чиновников, и что мне хотелось бы знать
продолжение этой истории.
____________________________________________
* Председатель Кнессета - не конкретное лицо, а вымышленное (голос со
стороны).

24
Революция любит не столько менять, сколько наклеивать новые ярлыки на
старые, потому что ее,  революцию эту,  делают, в основном, функционеры
прежнего отвергнутого режима. Поэтому, по-видимому, и появляется
гигантский разрыв между задачами  революции и ее возможностями. Теперешняя
революция в России, несмотря, казалось бы, на то, что происходит она под
узко нацеленным  лозунгом возврата к капитализму, исходя из широкого
спектра своих непредсказуемых  возможностей,  является уравнением со
многими неизвестными. Из опыта истории революций мы знаем, что каждая из
них - это не только игра в лозунги и ломка традиционных социальных структур
- это, прежде всего, трагедия. Если допустить, что каждая революция  несет
в себе некую среднюю величину трагедии, то трагедия  теперешней русской
революции - это величина средней трагедии в степени «а» помноженное на «в».
Где «а» - это то, что общество подорвано генетически (мыслящее, активное
ядро уничтожено и рассеяно), «в» - общество подорвано экономически
(большевиками была уничтожена конкурентно биологическая основа частной
собственности - частнопредпринимательский процесс накопления капитала и
передачи его из поколения в поколение по наследству). И поскольку России, в
попытке преодолеть  это препятствие - эту ее личную, внутреннюю,
исторически сложившуюся трагедию, приходится начинать с нуля, потуги будут
настолько болезненными, об