ализм, чтобы правом решать государственные вопросы пользовались  в
равной степени все граждане, а не избранное для этой цели меньшинство.
Возможно ли существование такой общественной структуры? Думается, возможно,
но при определенных условиях. Первое условие - достаточное  увеличение
процентного отношения ко всей остальной массе населения представителей 3-й
группы (одаренные, талантливые, гениальные). Второе - абсолютная
компьютеризация  населения (в  каждой семье персональный компьютер,
подключенный к общей сети, с возможностью выхода на  центральный
компьютер). Третье - относительно полная автоматизация и роботизация
производственных процессов, высвобождение человека от физического труда.
Четвертое - всеобщие выборы используются только для того, чтобы время от
времени (периодично) комплектовать специально отобранную группу для
обслуживания центрального  компьютера. Поскольку в изображенной мною
общественной структуре плюрализм не является прерогативой ограниченного
числа людей, но конкретно распространяется в своем реальном выражении на
каждого члена общества, то он, этот плюрализм, приобретает новое качество -
является не относительным, а абсолютным. При таком плюрализме каждый член
общества, равноправно участвующий в обсуждении и принятии какого-либо
решения, будет подчиняться этому решении без внутреннего сопротивления даже
в случае отрицательного своего отношения к этому решению, ибо при таком
абсолютном плюрализме основная  вопиющая несправедливость (подчинение
большинства меньшинству) будет устранена. И поскольку каждый человек не
будет испытывать внутреннего сопротивления при исполнении какого-либо
постановления или закона, надобность в государственном аппарате, как
механизме подавления, отпадет. Очевидно, отпадет надобность и в самом
государстве. И если будущее хотя бы на такую малость приблизит нас к
описанной здесь качественно новой структуре, то это продвижение
оптимистический признак расширения и углубления демократии, как процесса
постоянного и необратимого, ведущего человеческое общество к царству
абсолютной свободы.
36
   Утром, привлеченный голосами, доносящимися из апельсинового сада, мы
выглянули в окно и увидели толпу вокруг человека,  лежащего на песчаной
дорожке, и полицию. «А вдруг он мертвый?! - сказала Ася, наотрез
отказавшись спуститься к этому месту, - мне страшно, иди без меня»...
   Гражданин N был мертв. Он лежал на спине - руки и ноги на ширине плеч,
лицо прикрыто русскоязычной газетой «Двенадцать колен». Газета слетела бы,
так как чувствовался ощутимый ветерок, но ее прижимала к лицу сухая ветка.
«Неужели не нашлось холстины», - подумал я, но из разговоров мне стало
понятно, что человека обнаружили в таком виде и полиция запретила
сердобольным обывателям прикасаться к «вещественный доказательствам». В
течение получаса прибыли эксперты. Замерили расстояние до ближайших
деревьев, сняли отпечатки, взяли пробы грунта, произвели еще какие-то
алхимические манипуляции. Сфотографировали общий вид трупа. Убрали газету.
Я увидел апоплексически выпученные глаза и, как мне показалось, искажен-ие
ужасом, черты лица. Спросили у толпящихся может ли кто-нибудь опознать
этого человека, но таких не нашлось. Сделали фотоснимок. Затем газету
вернули на прежнее место, сверху положили ту же самую ветку. Появилось двое
в белых халатах. Аккуратно перенесли труп вместе с газетой и веткой на
носилки, накрыли простынею и унесли.
37
   В парадных подъездах и в кабинах лифтов многоэтажек установлены зеркала,
которые каждый день я и Проспер очищаем от жирных пятен, плевков и соплей.
Брызгаем на зеркало специальную жидкость и трем газетной бумагой. Работа
изнурявшая. Сопли присыхают к теплу намертво - попробуй оттереть. Проспер
убежден, что это шкодничают пацаны. «Хем осим каха»,* - говорит он мне и
показывает мимикой настолько выразительно, что я, прямо таки, вижу эти
приблатненные плевки сквозь зубы, сопровождаемые звуком «тцэ». На этом
Проспер не останавливается. Глаза его загораются ненавистью». Он подносит к
ноздре указательный палец и показывает, как ребенок выковыривает козявку и
размазывает по стеклу. К негодованию Проспера я отношусь с полнейшим
безразличием. Продолжаю драить очередное зеркало. Работаю.  Брезгливости не
ощущаю. Согласно рассуждениям  Фрейда (или какого-то другого
психоаналитика) рот и слизистая оболочка носа относятся  к  эрогенным
зонам. Оплевывая свое изображение и размазывая по нему сопли, ребенок как
бы совершает половой акт  со своим двойником, испытывая при этом нечто типа
сексуального удовлетворения. Я думаю, что шкода эта совершается детьми,
которые в противовес воспитательным стремлениям окружающих,  не
сублимировали в себе первичные половые инстинкты, и  поэтому, как мне
кажется, страдают некоторой умственной недоразвитостью».
____________
* Они делают так.








                А.Кобринский,"ПЛАЧУЩИЙ ОСЕЛ", роман-дневник




                               продолжение IV






38
   В Израиле очень много партий. Очевидно, что политической партию можно
назвать тогда, когда она участвует в борьбе за власть. С этой точки  зрения
существование религиозных политических партий недопустимо. Неэтично, как
мне кажется, верующим людям создавать особую партию, призванную участвовать
в грязных политических  интригах и махинациях. Жизнь показывает, что
религиозные партии, дорвавшись до государственной кормушки, становятся
нечистыми на руку не меньше, если не больше, остальных  политических
партий. Что касается меня лично, то я вообще против всяких партий -
религиозных, ультраконсервативных, нерелигиозных, сионистских, либеральных,
коммунистических и  прочая... Я не сомневаюсь в том, что любая из этих
партий, если дать возможность быть правящей и единственной, неизбежно
превратится в Фундамент, на котором будет воздвигнуто здание тоталитарного
режима. Как показывает история, дело не в светлых и многообещающих
программах, а в природе иерархии, которой пронизана любая партийная
организация. Все живые существа со стадным инстинктом (в том числе и
человеческое общество) придерживаются иерархии гипнотического подчинения,
вытекающей из лежащей в основе их поведения, агрессивности. Слабый
подчиняется сильному - вожаку, лидеру, вождю. Кто не подчиняется, того
уничтожают, или изгоняют, или ославляют, или игнорируют. В этом смысле
израильские политические партии ничем не отличаются от политических партий
в других странах. В любой из них есть вождь - маленький, потенциальный
фюрер. Этому маленькому фюреру стать большим мешает только одно
обстоятельство - узаконенное существование многопартийной системы. В этом
случае, дорвавшемуся до государственной власти, не дают развивать волчий
аппетит лидеры и вожди других политических партий, поднимая при наличии
подобных попыток дурно пахнущий гвалт, окропляя его для толпы духами
высокопарной фразеологии. Базой для  возникновения  любой политической
партии, как это не странно, являются не какие-либо объединяющие группу
людей высокие политические устремления, но прежде всего наличие в структуре
человеческого общества представителей 2-группы населения, неспособной, по
своей генетической структуре, адекватно контактировать с реальным объектом.
Эта  группа населения легко поддается гипнотическому, в зависимости от тех
или иных субъективных причин, воздействию той или иной политической
пропаганды и, вступив в ту или иную партию, начинает слепо подчиняться ее
дисциплинарному уставу и, прежде всего - вождю. Очевидно, что надобность в
политических партиях  отпадет сама собой при достаточном увеличении
относительной численности представителей 3-й группы населения и появлении
первых признаков отмирания  государства - попыток отказа функционирующей
общественной структуры от  плюрализма  относительного в пользу абсолютного.

39
   Асе нужно было закупить косметические кремы. Мы поехали в Тель-Авив.
Магазин препаратов находился в районе Дизенгоф-центр. В этом же районе
находился известный на весь Израиль магазин русской книги «Скрижали», где
время от времени организовывались встречи приезжающих из России (как
навсегда, так и на гастроли, или просто повидать Израиль) известных
писателей, поэтов, бардов, артистов и других представителей искусства с
интеллектуальной русскоязычной публикой. Инициатором этих встреч была
хозяйка «Скрижалей» Нехама Графц. После того, как мы закупили кремы, я
сказал Асе, что хочу заскочить на пять минут в «Скрижали» посмотреть что
нового поступило из книг. Ася, чувствуя недомогание, согласилась с
натяжкой. Помещение было застлано сигаретным  дымом. В этом чаду за
председательским  столом  восседала Нехама Графц и три знаменитых
киноактера - Закаков, Табалов, Кунилин. Из них, как я понял, Закаков и
Кунилин репатрианты, Табалов - турист. Эта  разница резко сказывалась на
душевном их состоянии. Не знаю сколько времени прошло со дня абсорбции
Закакова и Кунилина, но судя по их внутренней истерзанности, выражавшейся в
заострившихся лицах и нервных пульсообразных, лишенных плавного движения,
жестах; с израильской действительностью они уже сталкивались. Табалов-же
выглядел уравновешенным, рассудительным и уверенным. Ему-то что? -
удовлетворил давнее желание побывать на Святой Земле, посмотрел как здесь
люди живут - ступил ногой на шершавые библейские камни и домой. Глаза у
Кунилина все время были влажными - набухли от за сдерживаемых слез. Более
всех запомнился Закаков. Он явно завидовал Табалову - не таланту, нет (сам
был наделен не менее). Я думаю, цельности, нормальной русской
естественности - корню. Разговор коснулся причины, которая побудила
Закакова покинуть Россию. Он сказал: «Мое материальное положение позволяло
мне одевать дочку во все фирменное, да и зазорного в этом ничего нет - я
хотел, чтобы одевалась она элегантно и красиво. Но даже имея деньги,
позволить себе эгого я не мог. Слишком много бедных людей в России и все
они, как правило, озлоблены. Смотри, как одета, - говорила соседская
беднота, - видать здорово на нашей кровушке папка с мамкой нажились! Могла
ли получить правильное воспитание моя девочка, слыша подобное? - могла? -
закончил он, вопрошая настойчиво смущенно молчащего Табалова. В Закакове
ощущалась трагедия человека, покинувшего родину и плюс к этому тщеславие и
агрессивность творческой личности. Больше пятидесяти лет он, еврей па
матери, считал себя, несомненно русским. И вот тебе на - Израиль, еврейский
театр, иврит. "Ты знаешь, как звучит на иврите великое слово - народ?! -
обратился он снова к Табалову, - ам!... Ам!» - повторил он и сделал
соответствующее движение головой и клацнул зубами,  изображая серого волка,
проглотившего красную шапочку.
    Завершение обычное - вопросы, ответы, автографы, интеллигентный  гвалт.
Я принялся осматривать книжные полки. Новых книг не приметил, да и денег
после  Асиных  покупок кот наплакал. Неожиданно ко мне подошла женщина -
молодая,  высокая, похожая чем-то на Дон-Кихота. Произнесла мою фамилию и
улыбнувшись, представилась: «Тереза Маршайню. Работаю в  газете «Двенадцать
колен», журналист. Мне Нехама рассказала о вашей стычке в ее магазине с
Лойфманым. Меня это заинтересовало. У вас есть какие-нибудь материалы этому
вопросу? Можно ли назначить вам встречу - взять интервью?»
40
Чуть больше года тому назад по гостевой визе приезжал ко мне Семен Рубда.
Жил он у своих родственников в Иерусалиме, но неделю провел у меня в
Веер-Якове. Как-то в  одной из наших бесед он выразил желание быть
опубликованным в каком-либо израильском русскоязычном журнале. В каком? -
крутили мы и ВЕРтели и, наконец, решили послать подборки наших стихов в
журнал «11». Одно стихотворение Семена, из десяти им посланных,  редактор
Мануил Нудман соблаговолил опубликовать через год. При этом в телефонном
разговоре заверил меня, что я появлюсь в том же номере, что и Семен. Но
меня, по каким-то неизвестным причинам изъяли. Правда, господин Мануил
Нудман проинформировал, что произошло это  по  вине редколлегии, потому
что он-де как раз в это время был в отпуске и что до конца года меня
непременно тиснут и что мои стихи уже набраны... До указанного срока
осталось два месяца. Поживем, увидим! Я, собственно говоря, не горю
желанием публиковаться в периодических изданиях, но с журналом «11» у меня
особые счеты. В  этом журнале был опубликован Евстрат Лойфман. Разве имеет
моральное право Евстрат появляться в израильских  периодических изданиях,
выставляя себя при этом борцом  за сионизм, после его известных заявлений
для советской прессы? Ох уж эти кондовые брежневские времена!
   «Все последние годы моей жизни показывали мне самому, - заявил Лойфман,
- что я стал на неправильный путь, наносящий ущерб как мне самому, так и
моей Родине - Союзу Советских Социалистических Республик, в чем и
раскаиваюсь».
   В той же статье сообщалось, что об этом своем решении и о том как и
почему он пришел к нему им самим, собственной персоной, будет рассказано по
днепропетровскому телевидению...
41
   Дополнительно к желанию опубликоваться в каком-нибудь периодическом
издании Семен Рубда хотел поговорить с Ухабом о возможности издания
советско-израильского журнала. Ухаб выслушал. К идее отнесся пессимистично.
Во время нашей беседы в его  кабинет неожиданно вошел Евстрат Лойфман.  В
кожаной кепке, с  хитроватой  улыбкой  на  скуластом монголоидном лице,
великий сионист был похож на Ленина. Увидев меня и Семена и сделав вид, что
мы ему абсолютно незнакомы,  он обратился к Ухабу: «Можно поговорить с
вами, Исаак, тет-а-тет?» Они вышли в коридор. Через минут десять Ухаб
вернулся. Обратившись ко мне, сказал: «Издает у меня книгу своих стихов.
Ему,  как узнику Сиона, Министерство абсорбции издание оплатила полностью.
Стихи неплохие. Подражает Пастернаку. Но нервы он мне вымотал все.  То
обложка ему не подходит по цвету,  то художественное оформление. Будучи
приглашенным к одному из моих знакомых, не хочу называть имя, к известному
израильскому писателю, пытался поливать меня грязью, но тот тут же
созвонился со мной и предложил Лойфнану сказать мне все это немедленно и
лично. Лойфман начал бекать и мекать и тогда этот писатель выпроводил
Лойфмана за порог своего дома». Я и мой друг переглянулись именно потому,
что мы знали Лойфмана хорошо и этот рассказ ничего нового для нас не
открыл. Ухаб продолжал: «Он сейчас в разговоре со мной сказал, что вы, как
он выразился, его земляки к сожалению и что он знает вас как  известных
стукачей, но, мол, он человек добрый и незлопамятный и что Святая Земля
абсорбирует даже таких негодяев, как вы».
   Попрощавшись с Исааком Ухабом, мы решили побродить по Тель-Авиву, но
прежде всего я предложил Семену  посмотреть Дизенгоф-центр и попутно
заглянуть в «Скрижали». На подходе к магазину Нехамы  Графц  я сказал
Семену: «Я чувствую, что там находится Лойфман. Если он там, я за себя не
отвечаю».
   Едва переступив порог магазина, я увидел Лойфмана и в прыжке приклеился
пятерней к его лицу и, сжав до побеления пальцы, стал водить по магазину,
приговаривая: «Заруби себе на носу, что с этого дня, где бы  я тебя не
увидел, я буду говорить о тебе правду и не за глаза, а при тебе, как я это
делаю сейчас. Ты подонок. Я ненавижу тебя до желания избить». На этих
словах я выпустил лицо Лойфмана и,  отскочив  чуть назад, сжал онемевшие
пальцы в кулак и, опираясь на полусогнутую ногу, нанес удар, кулак описал
дугу впустую - то  ли  Лойфман удачно среагировал, то  ли и на него и меня
как раз в это мгновение набросились работники магазина и тут же растащили
нас в разные стороны. «Я подтверждаю, что Лойфман стукач», - сказал,
стоявший вне этой свары, Семен Рубда. Его сдержанность была вполне уместна.
Семен всего лишь турист. Он не израильский подданный. Избиение Лойфмана
грозило бы ему более чем формальными неприятностями. Да и то правда, что
двое одного не бьют.  Побледневший Лойфман трусливой трусцой удалился из
магазина. Я пытался вырваться из удерживавших меня рук, задыхаясь от
охватившего меня гнева и ощущая при этом блаженное удовольствие от того,
что продолжал жить в согласии со своей совестью и что мной совершен
импульсивно честный поступок. «Хорошо, что ты его не ударил. Он мог бы в
полицию заявить и затем потребовать компенсацию за  причинение физического
ущерба. В Израиле  физически пострадавший всегда прав. Всю жизнь пришлось
бы расплачиваться», -  сказал кто-то из присутствующих. Я поблагодарил
окружающих за спасение от сурового израильского законодательства, извинился
перед Нехамой  Графц  за этот маленький семейный скандал, устроенный в ее
магазине. Всегда вежливый и аристократичный Семен тоже попросил прощения и
мы тут же вышли из магазина. Допоздна бродили по тельавивским улицам, молча
рассматривая архитектуру современных зданий и соседствующих с ними древних
восточных строений, сидящих на асфальте нищих с молитвенниками в  руках;
прохожих, отличающихся друг от друга манерами, жестами, национальной
одеждой,  языком. Мы молча прислушивались к обрывкам фраз. Звучала
немецкая; английская,  французская, арабская и русская речь. Мы успели
замет что идиш был, в основном, уделом пожилых людей и что на слух иврит
казался нам гибче, совершеннее и текучее, когда лился он из молодых уст. В
рисунок шумного многолюдья гармонично вписывались израильские солдаты -
юноши и девушки. Многие из них при оружии - с автоматами «Узи». Мы заметили
и то, что на улице ни один израильский солдат не отдавал честь, идущему
навстречу, старшему по званию. Мы внимали шуршанию листвы, ощущая
прикосновение ласкового горячего ветра. Скользили глазами по  стволам
высоких финиковых пальм - туда, где на гофрированные ладони пальмовых
листьев падало древнее, голубое и безоблачное израильское небо.
42
   Предстоящая встреча  с Терезой Маршайн не вызывала во мне  восторга.
Во-первых, я не напрашивался. Во-вторых, по какой причине Нехама Графц
рассказала журналистке  о моей стычке с Лойфнаным? Зачем это Нехаме нужно?
Неужели он умудрился и ее  достать, как доставал всех остальных? Если это
так, то с ее стороны нечестно пользоваться мною, как орудием мести. Но
отказаться от интервью я не мог. В противном случае моя попытка расправы
над Лойфманым была бы дурно истолкоана. В-третьих,  в «Двенадцати коленах»
работала Виолетта Хомяк. Мне не хотелось быть затянутым ею в объяснение по
поводу эпатирующего письма, отправленного мною на ее имя. И, наконец,
четвертая и основная причина отсутствия восторга заключается в том, что не
люблю я интервьюироваться. Помню, узнал как-то главный редактор «Квадрата»
господин Мордехай Жлобдель, что я увлекаюсь йогой, что не ем мяса и вареной
пищи, что питаюсь только сырыми овощами и фруктами и пригласил меня на
интервью. Спросил с ироничным удивлением:
   -Так ты действительно живешь на одних овощах и фруктах?!
   -Да, - говорю, -  а что вас удивляет?
   -А то, - отвечает, - как люди к жизни приспосабливаются. Наверно, такое
питание  дешевле обходится. Расскажи-ка нашим олим, как ты до такой жизни
дошел. Твой опыт очень может им пригодиться. Смотришь, через год, другой,
на сэкономленные деньги квартиры купят, машинами обзаведутся.
   -Нет, - перебил я Жлобделя, - такое питание, к вашему сведению, обычного
много дороже обходится.
   Скис главный редактор и отказался брать у меня интервью. Оно и понятно -
ему или сенсацию об НЛО подавай, или сказочку для представителей 2-й группы
населения, что одного ореха в день вполне достаточно для полнокровной и
здоровой жизни. Интервьюер, прежде  всего, как это ни странно,
интервьюирует самого себя, ибо задает вопросы, по ходу обсуждаемой темы,
исходя не из стремления подать ее в истинном свете, а из иных мотивов -
подсвечивающих, искажающих - приводящих к аберрации.  Здесь, например,
существенную роль играет идеологическое направление печатного органа, в
котором  интервьюер работает. Здесь и общественное положение дающего
интервью и степень его известности - является ли он знаменитостью и какой