хотники стали делить медведя. Вдруг зять  догоняет и
спрашивает, какую часть медведя ему взять.
     "Ногу, конечно",-- отвечаю.
     Зять вскорости и приносит эту  ногу, завернутую в газету, да  только не
окорок,  а медвежью ступню.  Вот  ведь  какой дурак! Ну,  что  тут поделать?
Приехали в  Ленинград. Лидия Ивановна  говорит: "Можно из  этой ноги студень
сварить".
     Завернула ногу в газету и пошла в магазин, чтоб мясник порубил эту ногу
топором.
     Мясник  как ногу  увидел,  побледнел, выскочил  куда-то  и  вернулся  с
милиционером. Вот был юмор. Замели мою Лидию Ивановну вместе с ногой.

     В  те самые дни,  когда  я  встречался с  Иваном  Сергеевичем,  я часто
навещал  и  другого  прекрасного  русского  писателя  -- Бориса  Викторовича
Шергина.
     Странно об этом рассказывать, но  к этому  времени у Бориса Викторовича
тоже плохо стало с глазами, он почти потерял зрение.
     Иван Сергеевич  никогда  не  был знаком  с Шергиным, но  они знали друг
друга по  книгам  и  любили.  Через  меня  они  договаривались  встретиться,
познакомиться, поговорить друг с другом, но как-то все не получалось.
     Передавать их приветы друг другу -- это было мое счастье.
     Вскоре после смерти Ивана Сергеевича угасла  и Лидия Ивановна. Я  ее не
видел без него. Так и Ивана Сергеевича не видел я без нее. В моем сердце они
вместе.

     Не так давно  -- не  в  прошлом  ли  году?  -- поздней ночью  шел я  по
Скатертному  переулку.  Вот  и  дом, в котором живет -- да жива ли? -- Лидия
Васильевна Прозорова.
     Какой удивительный на двери ее звонок  -- бронзовая рука: поверни ее --
и бронзовый звонок в квартире у Прозоровой.
     Поздние прохожие обгоняли меня и спешили навстречу. Вот еще одна фигура
-- длинное пальто, вязаный берет.
     -- Лидия Васильевна, вы ли?
     -- Господи, я вас не узнала.
     -- Лидия Васильевна, я вас сейчас вспоминал.
     -- А вы-то как?
     -- Вот бы снова вместе поработать.
     Недолго постояли мы,  вспомнили Павла Григорьевича, Бориса Викторовича,
Ивана Сергеевича, поцеловались на прощанье.

     1981

 * Клеенка *

     Осенью, в конце октября, к нам в магазин привезли клеенку.
     Продавец  Петр  Максимыч, как получил товар, сразу  запер  магазин, и в
щели между ставен не было видно, что он делает.
     --   Клеенку,  наверное,  меряет,--  толковал  дядя  Зуй,  усевшись  на
ступеньке.-- Он вначале ее всю перемеряет, сколько в ней метров-сантиметров,
а потом продавать станет... Постой, куда, Мирониха, лезешь? Я первый стою.
     -- Кто первый? -- возмутилась Мирониха,  подлезая  к сам  двери.--  Это
ты-то первый?  А я три  часа у  магазина стою,  ножки обтоптала! Он  первый!
Слезай отсюда!
     -- Чего? -- не сдавался дядя Зуй.-- Чего ты сказала? Повтори!
     -- Видали первого? -- повторяла Мирониха.-- А ну слезай отсюда, первый!
     -- Ну ладно, пускай я второй! Пускай второй, согласен.
     -- Что ты, батюшка,-- сказала тетка Ксеня,-- за Миронихой я стою.
     -- Эх, да что же вы,-- огорчился дядя Зуй,-- пустите хоть третьим!
     Но и третьим его не пускали, пришлось становиться последним, за Колькой
Дрождевым.
     --  Слышь, Колька  Дрождев,-- спрашивал  дядя Зуй,--  не  видал,  какая
клеенка? Чего на ней нарисовано: ягодки или цветочки?
     -- Может, и ягодки,-- задумчиво сказал Колька Дрождев, механизатор,-- а
я не видал.
     -- Хорошо бы ягодки. Верно, Коля?
     -- Это  смотря  какие ягодки,--  мрачно сказал  Колька Дрождев,--  если
чернички или  бруснички -- это бы хорошо. А то  нарисуют волчию -- вот будет
ягодка!
     -- Надо бы с цветочками,-- сказала тетка Ксеня,-- чтоб на столе красота
была.
     Тут все  женщины, что  стояли на  крыльце, стали  вздыхать, желая, чтоб
клеенка была с цветочками.
     --  А  то  бывают  клеенки  с грибами,--  снова  мрачно  сказал  Колька
Дрождев,-- да еще какой гриб нарисуют. Рыжик или  опенок -- это бы хорошо, а
то нарисуют валуев -- смотреть противно.
     -- Я и с валуями возьму,-- сказала Мирониха,-- на стол стелить нечего.
     Наконец  дверь  магазина  загрохотала  изнутри  --  это  продавец  Петр
Максимыч откладывал внутренние засовы.
     А  в  магазине  было  темновато  и  холодно.  У   входа  стояла  бочка,
серебрящаяся изнутри селедками. Над нею, как черные чугунные калачи, свисали
с потолка висячие замки. За прилавком  на верхних полках  пасмурно  блестели
банки с заграничными компотами, а на нижних,  рядком,  стояли другие  банки,
полулитровые, наполненные разноцветными конфетами. При тусклом свете ириски,
подушечки и леденцы сияли за стеклом таинственно, как самоцветы.
     В магазине пахло  клеенкой. Запах селедки, макарон и постного масла был
начисто заглушен. Пахло теперь сухим клеем и свежей краской.
     Сама клеенка лежала посреди прилавка,  и, хоть свернута  была в  рулон,
верхний край все  равно был открыт  взглядам и горел ясно, оудто кусок неба,
увиденный со дна колодца.
     -- Ох, какая! -- сказала тетка Ксеая.-- Поднебесного цвета!
     А другие  женщины примолкли и только  толпились  у  прилавка, глядя  на
клеенку. Дядя Зуй дошел до бочки с селедками, да и остановился, будто боялся
подойти к клеенке.
     --  Слепит!  --  сказал  он  издали.--  Слышь,  Колька  Дрождев,  глаза
ослепляет! Веришь или нет?
     И дядя Зуй нарочно  зажмурился и  стал  смотреть  на  клеенку  в  узкую
щелочку между век.
     --  Кажись, васильки нарисованы,-- хрипло сказал Колька Дрождев,-- хуть
и сорная трава, но голубая.
     Да, на клеенке были нарисованы  васильки,  те самые, что растут повсюду
на  поле, только  покрупнее и, кажется, даже ярче, чем настоящие. А  фон под
ними был подложен белоснежный.
     -- Поднебесная, поднебесная,--  заговорили женщины,-- какая  красавица!
Надо покупать!
     -- Ну, Максимыч,-- сказала Мирониха,-- отрезай пять метров.
     Продавец  Петр  Максимыч поправил  на носу  металлические очки,  достал
из-под прилавка ножницы, нанизал  их  на пальцы  и почикал  в воздухе, будто
проверял, хорошо ли они чикают, нет ли сцеплений.
     -- Пяти метров отрезать не могу,-- сказал он, перестав чикать.
     -- Это  почему  ж ты  не  можешь? -- заволновалась Мирониха.-- Отрезай,
говорю!
     --  Не  кричи,--  строго  сказал  Петр Максимыч,  чикнув  ножницами  на
Мирониху,-- клеенки привезли мало. Я ее всю измерил, и получается по полтора
метра на каждый дом. Надо, чтоб всем хватило.
     Тут  же в  магазине начался шум,  все женщины стали  разом разбираться,
правильно это или неправильно. Особенно горячилась Мирониха.
     -- Отрезай! -- наседала она на Петра Максимыча.-- Кто первый стоит, тот
пускай и берет сколько хочет.
     --  Ишь,  придумала!  -- говорили другие.-- Нарежет себе пять метров, а
другим нечем стол покрывать. Надо, чтоб всем хватило.
     -- А если у меня стол длинный? -- кричала Мирониха.-- Мне полтора метра
не хватит! Что ж мне, стол отпиливать?
     -- Можешь отпиливать,-- сказал Петр Максимыч, чикая ножницами.
     Тут же все стали вспоминать,  у кого какой стол,  а  Мирониха  побежала
домой стол мерить. За нею потянулись и другие женщины.
     В магазине остались только дядя Зуй да Колька Дрождев.
     -- Слышь, Колька, а  у  меня-то стол коротенький,-- говорил дядя Зуй.--
Внучка Нюрка сядет с того  конца, я с этого --  вот и весь стол. Мне клеенки
хватит, еще и с напуском будет.
     -- А у меня стол круглый,-- хмуро сказал Колька Дрождев,-- а раздвинешь
-- яйцо получается.
     Первой в магазин вернулась Мирониха.
     -- Режь метр восемьдесят! -- бухнула она.
     -- Не могу,-- сказал Петр Максимыч.
     --  Да  что  же это!-- закричала Мирониха.-- Где я возьму  еще тридцать
сантиметров?
     --  Да  ладно  тебе,--  сказал  дядя  Зуй,--  останется  кусочек  стола
непокрытым, будешь на это место рыбьи кости складывать.
     -- Тебя не спросила! -- закричала Мирониха.-- Сам вон  скоро свои кости
сложишь, старый пень!
     -- Ишь, ругается!  --  сказал  дядя  Зуй добродушно.-- Ладно. Максимыч,
прирежь ей недостачу  из моего куска. Пускай  не орет. Пускай рыбьи кости на
клеенку складывает.
     Продавец  Петр Максимыч  приложил  к клеенке деревянный  метр,  отмерил
сколько надо, и с треском ножницы впились в клеенку, разрубая васильки.
     -- Бери-бери, Мирониха,--  говорил  дядя  Зуй,-- пользуйся.  Хочешь  ее
мылом мой, хочешь стирай.  От  этой  клеенки убыли не будет.  Ей износу нет.
Пользуйся, Мирониха, чашки на нее ставь, супы, самовары ставь. Только смотри
будь осторожна с ней, Мирониха. Не погуби клеенку!
     -- Тебя не спросила,-- сказала Мирониха, взяла,  кроме клеенки, селедок
и пряников и ушла из магазина.
     -- Твой кусок, Зуюшко, укоротился,-- сказал Петр Максимыч.
     -- Ладно, у меня стол маленький... Кто там следующий? Подходи.
     -- Я,-- сказала тетка Ксеня,-- мне надо метр семьдесят.
     -- Где ж я тебе возьму метр семьдесят? -- спросил Петр Максимыч.
     --  Где хочешь, там  и  бери. А у  меня дети  малые дома сидят, плачут,
клеенки хочут.
     -- Пускай плачут! -- закричал Петр Максимыч.-- Где я тебе возьму?
     Тетка Ксеня махнула рукой на Петра Максимыча и сама заплакала.
     -- Вот  ведь дела,-- сказал  дядя  Зуй,--  с  клеенкой с  этой!  Ладно,
Максимыч, прирежь и  ей  недостачу, мне небось хватит. А то клеенка, дьявол,
больно уж хороша, женщине и  обидно,  что не хватает... Теперь-то  довольна,
что ль, тетка  Ксеня, или не довольна? А клееночка-то какая -- прям искры из
глаз. Какая  сильная  сила  цвета.  Постелишь  ее  на  стол,  а на столе  --
цветочки, ровно лужок... Кто там следующий? Манька Клеткина? А какой у тебя,
Манька, будет стол?
     -- Не знаю,-- тихо сказала Манька.
     -- Так ты что ж, не мерила, что ль?
     -- Мерила,-- сказал Манька еще тише.
     -- Ну, и сколько получилось?
     -- Не знаю. Я веревочкой мерила.
     Манька достала из кармана веревочку, узлом завязанную на конце.
     -- Вот,-- сказала она,-- у меня такой стол, как эта веревочка.
     -- Как веревочке ни виться,--  строго сказал Петр Максимыч,--  а  концу
все равно быть.
     Он приложил деревянный метр, померил Манькину веревочку и сказал:
     -- Опять нехватка. Метр семьдесят пять.
     -- Эх,--  махнул  рукой дядя Зуй,--  прирезай недостачу от моего куска,
режь на всю веревочку.  А ты, Манька, горячие  кастрюли на клеенку не ставь,
ставь на подложку. Поняла, что ль? Сделай подложку из дощечки.
     -- Поняла,-- тихо сказала Манька,-- спасибо, батюшка.
     --  Или  того лучше,  Манька. Ты ко мне забеги, я тебе готовую подложку
дам... Кто следующий-то там?..
     Дело  в  магазине  пошло  как  по  маслу.  Петр  Максимыч  только чикал
ножницами,  и  через  десять  минут от дядизуевой клеенки  почти  ничего  не
осталось.
     Но эти десять минут дядя  Зуй  не  терял даром. Он расхваливал клеенку,
жмурился от силы  цвета, сомневался: не заграничная ли она?  Не американская
ли?
     -- Ну,  Зуюшко,-- сказал наконец Петр Максимыч,-- клеенка  эта  пока не
американская. Наша клеенка, советская. И у тебя от этой клеенки осталось как
раз двадцать сантиметров.
     -- Чтой-то больно мало.
     --  Так  выходит.  Двадцать  сантиметров  тебе,  полтора  метра  Кольке
Дрождеву.
     -- Может, какие-нибудь есть запасы? -- намекнул дядя Зуй.-- Для близких
покупателей?
     -- Запасов нету,-- твердо сказал Петр Максимыч.-- И в скором времени не
предвидится.
     -- Видишь ты, нету запасов. Ну ладно, давай режь двадцать сантиметров.
     --  На  кой  тебе  двадцать-то  сантиметров?  -- хрипло  сказал  Колька
Дрождев, механизатор.-- Отдай их мне.
     -- Не могу, Коля. Надо же мне  хоть маленько.  А то еще Нюрка  ругаться
будет.
     -- Больно  уж мало,-- сказал Колька  Дрождев.--  Двадцать  сантиметров,
чего из них выйдет?
     -- Я из них дорожку сделаю, постелю для красоты.
     -- Какая там дорожка, больно узка. А Нюрке мы конфет возьмем,  чего  ей
ругаться?
     -- Это верно,-- согласился дядя Зуй.--  Когда конфеты -- чего ругаться?
Забирай.
     -- Если б валуи какие были нарисованы,-- толковал Колька Дрождев,-- я б
нипочем не взял. А это все ж васильки.
     -- Верно,  Коля,-- соглашался  дядя Зуй.--  Разве  ж  это валуи? Это  ж
васильки голубые.
     -- А с валуями мне не надо. Ну, с рыжиками, с опенками я бы еще взял.
     -- Ты, Колька, береги клеенку-то,-- наказывал дядя Зуй.-- Не грязни ее,
да  папиросы  горящие не  клади, а то прожжешь,  чего доброго. Ты папиросы в
тарелочку клади, а  то наложишь на  клеенку папирос --  никакого вида,  одни
дырки прожженные. Ты лучше, Колька, вообще курить брось.
     -- Бросил бы,-- ответил Колька, заворачивая клеенку,--  да силы воли не
хватает.
     К ужину в каждом  доме  Чистого Дора была  расстелена  на столах  новая
клеенка. Она  наполняла  комнаты таким светом и чистотой,  что  стекла домов
казались чисто вымытыми. И  во  всех  домах стоял особый клееночный запах --
краски и сухого клея.
     Конечно, через  месяц-другой клеенка обомнется.  Колька Дрождев прожжет
ее в конце концов  горящей папиросой, пропадет особый клееночный запах, зато
вберет  она  в  себя запах  теплых  щей,  калиток  с творогом и  разваренной
картошки.


 * Нюрка *

     Нюрке дядизуевой было шесть лет. Долго ей было шесть лет. Целый год.  А
как  раз  в августе стало Нюрке семь лет. На  Нюркин день  рождения дядя Зуй
напек калиток -- это такие ватрушки с пшенной кашей -- и гостей позвал. Меня
тоже. Я  стал  собираться  в  гости и  никак  не мог  придумать,  что  Нюрке
подарить.
     -- Купи конфет килограмма два,-- говорит Пантелевна.-- Подушечек.
     -- Ну нет, тут надо чего-нибудь посерьезнее.
     Стал я перебирать свои  вещи. Встряхнул рюкзак -- чувствуется в рюкзаке
что-то  тяжелое.  Елки-палки, да это же бинокль! Хороший бинокль. Все в  нем
цело, и стекла есть, и окуляры крутятся.
     Протер  я  бинокль сухой тряпочкой, вышел  на крыльцо  и  навел его  на
дядизуев двор.  Хорошо вс„ видно:  Нюрка по  огороду бегает, укроп собирает,
дядя Зуй самовар ставит.
     -- Нюрка,-- кричит дядя Зуй,-- хрену-то накопала?
     Это уже не через бинокль, это мне так слышно.
     -- Накопала,-- отвечает Нюрка.
     Повесил я бинокль на грудь, зашел в магазин, купил два кило подушечек и
пошел к Нюрке.
     Самый разный народ собрался. Например, Федюша Миронов пришел в хромовых
сапогах и с мамашей Миронмхой. Принес Нюрке пенал из бересты. Этот пенал дед
Мироша сплел.
     Пришла Маня Клеткина  в возрасте пяти лет. Принесла Нюрке фартук белый,
школьный. На фартуке вышито в уголке маленькими буковками: "Нюри".
     Пришли еще ребята и взрослые, и все дарили Нюрке что-  нибудь школьное:
букварь, линейку, два химических карандаша, самописку. ,, -
     Тетка  Ксеня принесла  специальное  коричневое  первоклассное  школьное
платье.   Сама  шила.   А  дядя  Зуй  подарил   Нюрке  портфель  из  желтого
кожзаменителя.
     Братья Моховы принесли два ведра черники.
     -- Целый день,-- говорят,-- сбирали. Комары жгутся.
     Мирониха говорит:
     -- Это нешкольное.
     --  Почему  же  нешкольное?--  говорят  братья   Моховы.--  Очень  даже
школьное.
     И тут же сами поднавалились на чернику. Я говорю Нюрке:
     -- Ну вот, Нюра,  поздравляю тебя. Тебе  теперь  уже семь  лет. Поэтому
дарю тебе два кило подушечек и вот -- бинокль.
     Нюрка  очень  обрадовалась  и  засмеялась,  когда увидела бинокль. Я ей
объяснил, как  в бинокль  глядеть  и как на что наводить. Тут  же все ребята
отбежали шагов на десять и стали на нас в этот бинокль по очереди глядеть.
     А Мирониха говорит, как будто бинокль в первый раз видит:
     -- Это нешкольное.
     --  Почему  же нешкольное,-- обиделся я,-- раз  в него будет  школьница
смотреть?
     А дядя Зуй говорит:
     -- Или с учителем  Алексей Степанычем залезут они на крышу и  станут на
звезды глядеть.
     Тут все пошли  в дом и как  за стол сели, так и навалились на калитки и
на  огурцы.  Сильный хруст от огурцов  стоял,  и  особенно старалась  мамаша
Мирониха. А мне понравились калитки, сложенные конвертиками.
     Нюрка  была  очень  веселая.  Она  положила  букварь, бинокль  и прочие
подарки в портфель и носилась с ним вокруг стола.
     Напившись чаю, ребята пошли во двор в лапту играть.
     А мы сели у окна и долго пили чай и глядели в окно, как играют ребята в
лапту, как медленно приходит  вечер и как  летают  над сараями и над дорогой
ласточки-касатки.
     Потом гости стали расходиться.
     -- Ну спасибо,-- говорили они.-- Спасибо вам за огурцы и за калитки.
     -- Вам спасибо,-- отвечала  Нюрка,-- за платье  спасибо, за фартук и за
бинокль.
     Прошла неделя после этого дня, и наступило первое сентября.
     Рано утром я вышел на крыльцо и увидел Нюрку.
     Она  шла  по дороге  в  школьном платье,  в белом  фартуке с  надписью:
"Нюри". В руках она держала большой букет осенних золотых шаров, а  на шее у
нее висел бинокль.
     Шагах в десяти за нею шел дядя Зуй и кричал:
     -- Смотри-ка, Пантелевна, Нюрка-то моя в школу пошла!
     -- Ну-ну-ну...-- кивала Пантелевна.-- Какая молодец!
     И все выглядывали и выходили на улицу посмотреть на Нюрку, потому что в
этот год она была единственная у нас первоклассница.
     Около школы встретил  Нюрку  учитель  Алексей  Степаныч.  Он взял у нее
цветы и сказал:
     --  Ну  вот, Нюра, ты  теперь первоклассница.  Поздравляю тебя.  А  что
бинокль принесла, так это тоже  молодец. Мы  потом залезем  все на  крышу  и
будем на звезды смотреть.
     Дядя Зуй, Пантелевна, тетка Ксеня, Мирониха и еще много народу стояли у
школы  и глядели, как  идет Нюрка по ступенькам крыльца. Потом  дверь за ней
закрылась.
     Так и  стала Нюрка первоклассницей. Еще бы, ведь  ей  семь лет. И долго
еще будет. Целый год.


 * Стожок *

     У излучины реки Ялмы в старой баньке жил, между прочим, дядя Зуй.
     Жил он  не один, а с внучкою  Нюркой, и было  у него все, что надо,-- и
куры и корова.
     -- Свиньи вот  только нету,--  говорил дядя  Зуй.--  А  на что хорошему
человеку свинья?
     Еще летом  дядя Зуй накосил в лесу травы  и сметал стожок  сена, но  не
просто сметал -- хитро: поставил стог  не на  землю, как все делают, а прямо
на сани, чтоб сподручней было зимой сено из лесу вывезти.
     А когда наступила зима, дядя Зуй про то сено забыл.
     --  Дед,-- говорит Нюрка,-- ты что  ж  сено-то  из лесу  не  везешь? Ай
позабыл?
     -- Какое  сено? --  удивился  дядя  Зуй, а после хлопнул себя  по лбу и
побежал к председателю лошадь просить.
     Лошадь  председатель  дал хорошую, крепкую.  На  ней дядя Зуй  скоро до
места добрался. Смотрит -- стожок его снегом занесен.
     Стал он  снег вокруг саней  ногой раскидывать,  оглянулся потом  -- нет
лошади: ушла, проклятая!
     Побежал вдогонку -- догнал, а лошадь не идет к стогу, упирается.
     "С чего бы это она,-- думает дядя Зуй,-- упирается-то?"
     Наконец-таки запряг ее дядя Зуй в сани.
     -- Но-о-о!..
     Чмокнет дядя Зуй губами, кричит, а лошадь ни с места -- полозья к земле
крепко примерзли. Пришлось по ним топориком постукать  --  сани тронулись, а
на них стожок. Так и едет, как в лесу стоял.
     Дядя Зуй  сбоку идет,  на лошадь губами чмокает.  К обеду  добрались до
дому, дядя Зуй стал распрягать.
     -- Ты чего, Зуюшко, привез-то? -- кричит ему Пантелевна.
     -- Сено, Пантелевна. Чего ж иное?
     -- А на возу у тебя что?
     Глянул  дядя Зуй и как стоял, так и сел в  снег. Страшная  ,  какая-то,
кривая да мохнатая морда выставилась с воза -- медведь!
     "Рру-у-у!.."
     Медведь  зашевелился на  возу, наклонил стог набок и  вывалился в снег.
Тряхнул башкой, схватил в зубы снегу и в лес побежал.
     -- Стой! -- закричал дядя Зуй.-- Держи его, Пантелевна!
     Рявкнул  медведь  и пропал в  елочках. Стал народ  собираться. Охотники
пришли, и я, конечно, ними. Толпимся мы, разглядываем медвежьи следы.
     Паша-охотник говорит:
     -- Вон какую берлогу себе придумал -- Зуе