в стожок.
     А Пантелевна кричит-пугается:
     -- Как же он тебя, Зуюшко, не укусил?..
     --  Да-а,--  сказал дядя Зуй,-- будет  теперь сено медвежатиной разить.
Его, наверно, и корова-то в рот не возьмет.


 * Выстрел *

     Школа у нас маленькая.
     В ней всего-то одна комната. Зато в этой комнате четыре класса.
     В первом -- одна ученица, Нюра Зуева.
     Во втором -- опять один ученик, Федюша Миронов.
     В третьем -- два брата Моховы.
     А в четвертом -- никого нет. На будущий год братья Моховы будут.
     Всего, значит, в школе сколько? Четыре человека.
     С учителем Алексей Степанычем -- пять.
     -- Набралось-таки народу,-- сказала Нюрка, когда научилась считать.
     -- Да,  народу немало,--  ответил  Алексей Степаныч.-- И  завтра  после
уроков  весь  этот народ  пойдет  на  картошку. Того гляди, ударят холода, а
картошка у колхоза невыкопанная.
     -- А как же кролики?-- спросил Федюша Миронов.
     -- Дежурной за кроликами оставим Нюру.
     Кроликов в школе было немало. Их было больше ста, а именно сто четыре.
     -- Ну, наплодились...-- сказала Нюрка на следующий день, когда все ушли
на картошку.
     Кролики сидели в деревянных ящиках, а ящики  стояли вокруг школы  между
яблонями. Даже казалось, что это стоят ульи. Но это были не пчелы.
     Но почему-то  казалось,  что  они жужжат! Но это,  конечно,  жужжали не
кролики. Это за забором мальчик Витя жужжал на специальной палочке.
     Дежурить Нюрке было нетрудно.
     Вначале Нюрка дала кроликам всякой ботвы и веток.  Они жевали, шевелили
ушами, подмигивали ей: мол, давай-давай, наваливай побольше ботвы.
     Петом  Нюрка вымела клетки. Кролики пугались веника, порхали  от  него.
Крольчат Нюрка выпустила на траву, в загон, огороженный сеткой.
     Дело было сделано. Теперь надо  было  только следить, чтобы все  было в
порядке.
     Нюрка прошлась по школьному двору  -- все  было в порядке. Она  зашла в
чулан и достала сторожевое ружье.
     "На всякий случай,-- думала она.-- Может быть, ястреб налетит".
     Но ястреб не налетал. Он кружил вдалеке, высматривая цыплят.
     Нюрке стало скучно. Она залезла на забор и поглядела в поле. Далеко, на
картофельном поле,  были  видны  люди.  Они  ползали по  полю, как маленькие
ситцевые жуки.  Изредка  приезжал грузовик,  нагружался  картошкой  и  снова
уезжал.
     Нюрка сидела  на заборе,  когда подошел Витя, тот самый, что  жужжал на
специальной палочке.
     -- Перестань жужжать,-- сказала Нюрка.
     Витя перестал.
     -- Видишь это ружье?
     Витя приложил к глазам кулаки, пригляделся как бы в бинокль, и сказал:
     -- Вижу, матушка.
     -- Знаешь, как тут на чего нажимать?
     Витя кивнул.
     -- То-то же,-- сказала Нюрка строго,-- изучай военное дело!
     Она еще посидела на заборе. Витя стоял неподалеку, желая пожужжать.
     -- Вот что,-- сказала  Нюрка,-- бери ружье и садись на крыльцо. Налетит
ястреб -- стреляй беспощадно. А я сбегаю за ботвой для кроликов.
     Витя сел на  крыльцо,  положив ружье на ступеньку,  а Нюрка  достала из
чулана ведро, порожний мешок и побежала в поле.
     На  краю поля лежала картошка -- в мешках и отдельными кучами.  Особый,
сильно розовый сорт. В стороне была сложена гора из картофельной ботвы.
     Набив ботвой  мешок и набрав картошки, Нюрка пригляделась --  далеко ли
ребята? Они были далеко, даже не разобрать, где Федюша, а где братья Моховы.
     "Добежать, что ль, до них?" -- подумала Нюрка.
     В этот момент ударил выстрел.
     Нюрка мчалась обратно. Страшная картина представлялась ей -- Витя лежит
на крыльце весь убитый.
     Мешок с ботвой подпрыгивал  у Нюрки на спине, картофелина  вылетела  из
ведра, хлопнулась в пыль, завертелась, как маленькая бомба.
     Нюрка  вбежала на  школьный двор  и услышала жужжание. Ружье лежало  на
ступеньках, а Витя  сидел и жужжал на своей палочке. Интересная все-таки это
была  палочка.  На конце -- сургучная блямба, на ней петлею затянут  конский
волос,  к которому  привязана  глиняная чашечка. Витя помахивал  палочкой --
конский волос терся о сургуч: жжжу...
     -- Кто стрелял? -- крикнула Нюрка.
     Но  даже  и нечего было кричать. Ясно  было,  кто  стрелял,-- пороховое
облако еще висело в бузине.
     -- Ну  погоди!  Вернутся  братья  Моховы!  Будешь  знать, как  с ружьем
баловать. Перестань жужжать!
     Витя перестал.
     -- Куда пальнул-то? По Мишукиной козе?
     -- По ястребу.
     -- Ври-ври!  Ястреб над птичником  кружит.  Нюрка поглядела в  небо, но
ястреба не увидела.
     -- Он в крапиве лежит.
     Ястреб лежал в крапиве. Крылья его были изломаны и раскинуты в стороны.
В пепельных крыльях были видны дырки от дробин.
     Это  было так  чудно. Глядя  на ястреба, Нюрка  не верила, что это Витя
его. Она  подумала:  может быть,  кто-нибудь из взрослых зашел  на  школьный
двор. Да нет, все взрослые были на картошке.
     Да, видно,  ястреб просчитался.  Как  ушла Нюрка, он  сразу  полетел за
крольчатами, а  про  Витю подумал: мал,  дескать.  И вот теперь -- бряк!  --
валялся в крапиве.
     С поля прибежали ребята. Они завопили  от восторга, что такой маленький
Витя убил ястреба.
     -- Он  будет космонавтом! -- кричали братья  Моховы и хлопали  Витю  по
спине.
     А Федюша Миронов изо всей силы гладил его по голове и просто кричал:
     -- Молодец! Молодец!
     -- А мне ястреба жалко,-- сказала Нюрка.
     -- Да ты что! Сколько он у нас кроликов потаскал!
     -- Все равно жалко. Такой красивый был.
     Тут все на Нюрку накинулись.
     -- А кого тебе больше жалко?-- спросил  Федюша  Миронов.-- Ястреба  или
кроликов?
     -- И тех и других.
     -- Вот  дуреха-то!  Кроликов-то жальче!  Они ведь  махонькие. Скажи ей,
Витька. Чего ж ты молчишь?
     Витя сидел на крыльце и молчал.
     И вдруг все увидели, что он плачет. Слезы у него текут, и он совсем еще
маленький. От силы ему шесть лет.
     -- Не реви, Витька! -- закричали братья Моховы.-- Ну, Нюрка!
     -- Пускай ревет,-- сказала Нюрка.-- Убил птицу -- пускай ревет.
     -- Нюрка!  Нюрка! Имей  совесть!  Тебя  же  поставили  сторожить. Зачем
отдала ружье? Сама должна была убить ястреба.
     -- Я бы не стала убивать. Я бы просто шуганула его. Он бы улетел.
     Нюрка стала растапливать печку, которая стояла в саду. Поставила на нее
чугун с картошкой.
     Пока варилась картошка, ребята все ругались с ней, а Витя плакал.
     --  Вот  что,  Нюрка,-- под конец  сказал  Федюша  Миронов,-- Витька  к
ястребу не лез. Ястреб нападал -- Витька защищался. А в сторону такой парень
стрелять не станет!
     Это были справедливые слова.
     Но Нюрка ничего не ответила.
     Она надулась и молча вывалила картошку из чугуна прямо на траву.


 * Чистый дор *

     Лесная дорога пошла через поле  -- стала полевой. Дошла  до деревни  --
превратилась в деревенскую улицу.
     По  сторонам  стояли  высокие  и крепкие  дома.  Их крыши были  покрыты
осиновой щепой.  На одних  домах щепа  стала  от ветра и времени серой, а на
других была новой, золотилась под солнцем.
     Пока я шел к журавлю-колодцу,  во все окошки смотрели на меня люди: что
это, мол, за человек идет?
     Я споткнулся и думал, в  окошках засмеются, но все оставались  строгими
за стеклом.
     Напившись, я присел на бревно у колодца.
     В доме напротив раскрылось окно.  Какая-то женщина поглядела на меня  и
сказала внутрь комнаты:
     -- Напился и сидит.
     И окно снова закрылось.
     Подошли два  гусака, хотели  загоготать, но не осмелились:  что  это за
человек чужой?
     Вдруг на дороге я увидел старушку, ту самую, что искала  в лесу  топор.
Теперь она тащила длинную березовую жердь.
     -- Давайте пособлю.
     -- Это ты мне топор-то нашел?
     -- Я.
     -- А я-то думала: не лесовик ли унес?
     Я  взял жердь  и потащил  ее  следом за  старушкой. В пятиоконном  доме
распахнулось окно, и мохнатая голова высунулась из-за горшка с лимоном.
     -- Пантелевна,-- сказала голова,-- это чей же парень?
     -- Мой,-- ответила Пантелевна.-- Он топор нашел.
     Мы прошли еще немного. Все люди, которые встречались нам, удивлялись: с
кем это идет Пантелевна? Какая-то женщина крикнула с огорода:
     -- Да это не племянник ли твой из Олюшино?
     -- Племянник! -- крикнула в ответ Пантелевна.-- Он топор мне нашел.
     Тут я сильно  удивился,  что стал племянником, но виду не подал и молча
поспевал за Пантелевной.
     Встретилась другая женщина, с девочкой на руках.
     -- Это кто березу-то везет? -- спросила она.
     -- Племянник мой,-- ответила Пантелевна.-- Он  топор нашел, а я думала:
не лесовик ли унес?
     Так,  пока  мы шли  по деревне,  Пантелевна  всем  говорила,  что я  ей
племянник, и рассказывала про топор.
     -- А теперь он березу мне везет!
     -- А чего он молчит? -- спросил кто-то.
     --  Как так молчу? -- сказал я.-- Я племянник ей.  Она топор потеряла и
думает, не лесовик ли унес, а он в малине лежал. А я племянник ей.
     -- Давай сюда, батюшка племянник. Вот дом наш.
     Когда выстраивается шеренга солдат,  то впереди становятся самые рослые
и бравые, а  в  конце всегда  бывает маленький солдатик. Так, дом Пантелевны
стоял в конце  и был самый маленький, в три оконца. Про  такие дома говорят,
что они пирогом подперты, блином покрыты.
     Я бросил березу на землю и присел на лавочку перед домом.
     -- Как называется ваша деревня?-- спросил я.
     -- Чистый Дор.
     -- Чего -- чистый?
     -- Дор.
     Дор... Такого слова я раньше не слыхал.
     -- А что это такое -- Чистый Дор?
     -- Это, батюшка, наша деревня,-- толковала Пантелевна.
     -- Понятно, понятие. А что такое "дор"?
     -- А дор -- это вот он весь, дор-то. Все, что вокруг деревни,-- это все
и есть дор.
     Я глядел и видел поле вокруг деревни, а за полем -- лес.
     -- Какой же это дор? Это поле, а вовсе не дор никакой.
     -- Это и есть дор.  Чистый весь, глянь-ка. Это  все дор, а уж  там, где
елочки,-- это все бор.
     Так я и  понял, что дор -- это поле, но только не простое поле, а среди
леса.  Здесь  тоже  раньше  был   лес,  а  потом  деревья  порубили,  пеньки
повыдергивали. Дергали, дергали -- получился дор.
     -- Ну ладно,-- сказал я,-- дор так дор, а мне надо дальше идти.
     -- Куда ты, батюшка племянник? Вот я самовар поставлю.
     Ну что ж, я  подождал самовара. А потом приблизился вечер, и  я остался
ночевать.
     --  Куда  ж  ты? -- говорила  Пантелевна и на следующее утро.-- Живи-ка
тут. Места в избе хватит.
     Я   подумал-подумал,  послал,  куда  надо,   телеграмму  и  остался   у
Пантелевны. Уж не знаю, как получилось, но только  прожил я  у нее не день и
не месяц, а целый год.
     Жил и писал свою книжку. Не эту, а другую.
     Эту-то я  пишу в Москве, гляжу в окошко на пасмурную пожарную каланчу и
вспоминаю Чистый Дор.


 * Вода с закрытыми глазами *

Ю. Молоканову

     С рассветом начался очень хороший день. Теплый,  солнечный. Он случайно
появился среди пасмурной осени и должен был скоро кончиться.
     Рано  утром я вышел из дома и почувствовал,  каким коротким будет  этот
день. Захотелось прожить его  хорошо, не потерять ни  минуты, и я побежал  к
лесу.
     День  разворачивался передо мной. Вокруг меня.  В лесу  и  на поле.  Но
главное происходило  в небе. Там  шевелились облака,  терлись друг  о  друга
солнечными боками, и легкий шелест слышен был на земле.
     Я торопился, выбегал на поляны, заваленные опавшим листом, выбирался из
болот на сухие еловые гривы. Я понимал, что надо спешить, а то все кончится.
Хотелось не забыть этот день, принести домой его след.
     Нагруженный грибами и букетами, я вышел  на  опушку, к тому  месту, где
течет из-под холма ключевой ручей.
     У ручья я увидел Нюрку.
     Она сидела на расстеленной фуфайке, рядом на траве валялся ее портфель.
В  руке Нюрка  держала  старую  жестяную  кружку, которая  всегда висела  на
березке у ручья.
     -- Закусываешь? -- спросил я, сбрасывая с плеч корзину.
     -- Воду пью,--  ответила Нюрка.  Она даже не  взглянула  на меня  и  не
поздоровалась.
     -- Что пустую воду пить? Вот хлеб с яблоком.
     --  Спасибо,  не  надо,-- ответила  Нюрка,  поднесла кружку  к губам  и
глотнула воды. Глотая, она прикрыла глаза и не сразу открыла их.
     -- Ты чего невеселая? -- спросил я.
     -- Так,-- ответила Нюрка и пожала плечами.
     -- Может, двойку получила?
     -- Получила,-- согласилась Нюрка.
     -- Вот видишь, сразу угадал. А за что?
     -- Ни за что.
     Она снова глотнула воды и закрыла глаза.
     -- А домой почему не идешь?
     -- Не хочу,-- ответила Нюрка, не открывая глаз.
     -- Да съешь ты хлеба-то.
     -- Спасибо, не хочу.
     -- Хлеба не хочешь, домой не хочешь. Что ж, так и не пойдешь домой?
     -- Не пойду. Так и умру здесь, у ручья.
     -- Из-за двойки?
     -- Нет, не из-за двойки, еще кое из-за чего,-- сказала Нюрка и  открыла
наконец глаза.
     -- Это из-за чего же?
     --  Есть  из-за чего,--  сказала  Нюрка,  снова хлебнула  из  кружки  и
прикрыла глаза.
     -- Ну расскажи.
     -- Не твое дело.
     -- Ну  и ладно,-- сказал  я, обидевшись.--  С тобой  по-человечески,  а
ты... Ладно, я тоже тогда лягу и умру.
     Я расстелил на траве куртку, улегся и стал слегка умирать,  поглядывая,
впрочем, на солнце, которое неумолимо пряталось за деревья. Так не хотелось,
чтоб кончался этот день. Еще бы часок, полтора.
     -- Тебе-то из-за чего умирать? -- спросила Нюрка.
     -- Есть из-за чего,-- ответил я.-- Хватает.
     -- Болтаешь, сам не зная...-- сказала Нюрка.
     Я закрыл глаза и минут пять  лежал молча, задумавшись, есть мне от чего
умирать  или  нет. Выходило, что есть.  Самые  тяжелые, самые горькие  мысли
пришли мне в голову, и вдруг стало так тоскливо, что я забыл про Нюрку и про
сегодняшний счастливый день, с которым не хотел расставаться.
     А день кончался. Давно уж миновал полудень, начинался закат.
     Облака,  подожженные  солнцем, уходили  за горизонт.  Горела  их нижняя
часть, а верхняя, охлажденная первыми  звездами,  потемнела, там вздрагивали
синие угарные огоньки.
     Неторопливо и  как-то  равнодушно взмахивая  крыльями, к закату  летела
одинокая ворона. Она, кажется, понимала, что до заката ей сроду не долететь.
     -- Ты бы заплакал, если б я умерла? -- спросила вдруг Нюрка.
     Она по-прежнему пила воду мелкими глотками, прикрывая иногда глаза.
     --  Да ты что, заболела, что ли?  --  забеспокоился наконец я.--  Что с
тобой?
     -- Заплакал бы или нет?
     -- Конечно,-- серьезно ответил я.
     -- А мне кажется, никто бы и не заплакал.
     -- Вся деревня ревела бы. Тебя все любят.
     -- За что меня любить? Что я такого сделала?
     -- Ну, не знаю... а только все любят.
     -- За что?
     -- Откуда я знаю, за что. За то, что ты -- хороший человек.
     -- Ничего хорошего. А вот тебя любят, это правда. Если  бы ты умер, тут
бы все стали реветь.
     -- А если б мы оба вдруг умерли,  представляешь, какой бы рев стоял? --
сказал я.
     Нюрка засмеялась.
     -- Это правда,-- сказала она.-- Рев был бы жуткий.
     --  Давай  уж поживем еще немного,  а?-- предложил  я.-- А  то  деревню
жалко.
     Нюрка снова улыбнулась, глотнула воды, прикрыла глаза.
     -- Открывай, открывай глаза,-- сказал я,-- пожалей деревню.
     -- Так вкусней,-- сказала Нюрка.
     -- Чего вкусней? -- не понял я.
     --  С  закрытыми глазами  вкусней,  С открытыми  всю воду выпьешь --  и
ничего не заметишь. А так -- куда вкусней. Да ты сам попробуй.
     Я взял у Нюрки кружку, зажмурился и глотнул.
     Вода  в  ручье  была студеной,  от  нее  сразу заныли зубы. Я  хотел уж
открыть глаза, но Нюрка сказала:
     -- Погоди, не торопись. Глотни еще.
     Сладкой  подводной   травой  и   ольховым   корнем,  осенним  ветром  и
рассыпчатым  песком  пахла вода из ручья. Я почувствовал в  ней голос лесных
озер и болот, долгих дождей и летних гроз.
     Я  вспомнил, как  этой  весной  здесь  в  ручье  нерестились  язи,  как
неподвижно  стояла на берегу горбатая  цапля и кричала  по-кошачьи иволга. Я
глотнул  еще  раз  и почувствовал  запах совсем уже близкой зимы -- времени,
когда вода закрывает глаза.