покинуло  его,  растаяло, как унесенный ветром  аромат
высушенного клевера.
     Вернулся   отец.  Обнимая   и  осматривая   меня,   родители   делились
впечатлениями. Можно  было  уходить.  Мы пошли попрощаться  с  Молчуном.  Он
недоверчиво глянул  на  моих  родителей,  неодобрительно  помахал головой  и
отказался знакомиться с ними.
     На улице отец помог мне нести книги. Везде был хаос. Оборванные грязные
изможденные  люди с мешками  на плечах, возвращаясь домой, ругались  с теми,
кто  во  время войны занял их жилища. Я шел между родителями, ощущая их руки
на плечах и волосах, кутаясь в их любовь и заботу.
     Они привели меня в свою квартиру. С большим трудом они смогли снять ее,
когда узнали, что в местном приюте смогут встретиться с мальчиком похожим на
их сына.  В  квартире  меня  ждал  сюрприз.  У  них был  еще один ребенок --
четырехлетний малыш. Родители объяснили, что его родные погибли и он остался
сиротой. Его  спасла его няня и передала моему отцу во время его скитаний на
третьем году войны. Они усыновили малыша и было видно, что очень любили его.
     Это только  укрепило мои сомнения. Может  лучше  настоять  на  своем  и
дождаться Гаврилу, который наверняка меня  усыновит.  Сейчас я предпочел  бы
снова  в  одиночестве бродить  от  деревни  к деревни, от  города к  городу,
никогда не  зная  наверняка, что случится через  минуту. Здесь  же  все было
чересчур предопределенно.
     Квартира состояла  всего  из  комнаты  и  кухни. Уборная находилась  на
лестничной  площадке. В  квартире было душно и тесно.  У  отца  было больное
сердце. Если что-нибудь огорчало его,  он  бледнел и  на  его лице выступали
капельки пота. Тогда он глотал  какие-то таблетки. Мать уходила рано утром и
выстаивала бесконечные очереди за продуктами. Вернувшись домой, она готовила
и убирала.
     Малыш надоел мне до смерти.  Он требовал, чтобы  я играл  с ним  именно
тогда, когда я читал в "Правде" о продвижении Красной  Армии. Он цеплялся за
мои брюки и опрокидывал книги. Однажды он так досадил мне, что я схватил его
за руку и сильно сжал. Что-то хрустнуло  и малыш  дико закричал. Отец вызвал
врача  -- рука  была сломана. Ночью малыш лежал в постели в гипсовой повязке
и, тихонько хныкая,  со  страхом поглядывал на  меня.  Родители и  словом не
обмолвились со мной о происшедшем.
     Я часто тайком встречался с Молчуном. Однажды,  в обычное время, он  не
пришел. Потом я узнал в приюте, что его перевели в другой город.
     Наступила  весна.  Дождливым  майским  днем пришла  весть  об окончании
войны.  Люди плясали на  улицах,  целовались и обнимались. Вечером  по всему
городу  разносился  вой сирен машин скорой помощи, мчащихся к пострадавшим в
пьяных драках людям. Теперь я  стал часто заходить в приют надеясь  получить
письмо от Гаврилы или Митьки. Но писем не было.
     Я  внимательно читал  газеты, стараясь понять,  что происходит  в мире.
Домой возвращались не все войска. Германия оставалась оккупированной и могли
пройти годы, пока Митька и Гаврила смогут вернуться оттуда.
     Жить в городе  становилось все труднее. С каждым днем  все больше людей
съезжалось сюда со  всей страны, надеясь,  что в большом промышленном городе
будет  проще сводить  концы с концами  и  что  здесь  они смогут  заработать
достаточно,  чтобы  восстановить  утерянное  имущество.  Обескураженные,  не
сумевшие найти работу люди бродили по улицам, сражались за места в трамваях,
автобусах, кафе. Они стали нервными, вспыльчивыми  и вздорными. Похоже,  что
каждый  считал себя  избранником судьбы и требовал особого  к себе отношения
уже только потому, что пережил войну.
     Однажды  вечером родители дали мне  деньги на билет в кино. В  тот день
шел советский  фильм о парне  и девушке, которые назначили свидание на шесть
часов вечера в первый день после окончания войны.
     У  кассы  толпилось  много  людей,  и  я  терпеливо простоял  в очереди
несколько  часов. Уже возле  окошка  в кассу я обнаружил,  что потерял  одну
монету.  Увидев, что я  немой,  кассир  отложил в  сторону  мой билет, чтобы
отдать его, когда я принесу  недостающие деньги. Я побежал домой. Вернувшись
через полчаса, я попытался пробраться к кассе, но контролер велел мне  снова
стать в очередь. Мне не на чем было  написать,  что я уже отстоял свое и мой
билет  дожидается меня в кассе, и я старался  объясниться с ним жестами.  Он
даже не  попытался понять меня.  Схватив  за ухо, он грубо вытолкал меня  на
улицу,  чем позабавил  людей, стоящих  снаружи.  Я поскользнулся на булыжной
мостовой  и упал. Из носа на гимнастерку  закапала  кровь. Я быстро вернулся
домой,  поставил  на  лицо  холодный   компресс  и  начал  обдумывать  планы
возмездия.
     Когда родители уже ложились спать, я оделся. Они обеспокоенно спросили,
куда  я собираюсь идти.  Я объяснил  им жестами,  что  хочу прогуляться. Они
попытались убедить меня, что ночью по улицам гулять опасно.
     Я сразу пошел  к кинотеатру. Возле кассы было уже совсем немного людей,
и тот самый контролер,  который  меня обидел,  скучая слонялся по  двору.  Я
подобрал с мостовой два больших камня и  пробрался в подъезд примыкающего  к
кинотеатру дома. С лестничной площадки третьего этажа  я сбросил вниз пустую
бутылку. Как я и  рассчитывал,  контролер быстро подошел к тому  месту, куда
она упала.  Когда он наклонился, чтобы  рассмотреть  осколки,  я бросил  оба
камня, потом быстро сбежал по лестнице на улицу.
     С этого дня я стал выходить из дому только по вечерам.  Днем я спал, но
едва спускались  сумерки, я был  готов  к ночным похождениям. Моим родителям
это не нравилось, но я не слушал их возражений.
     Ночью,  говорят,  все  кошки серы. Разумеется, это было  сказано  не  о
людях. У людей все было  как раз наоборот. Днем  они все были на одно  лицо.
Ночью  же  они   не  спеша  прогуливались  по  улицам  или,  как  кузнечики,
перепрыгивали из одной тени в другую, доставая из карманов бутылки и отпивая
из  них.  В  зияющих дверных  проемах стояли  женщины  в  открытых  кофтах и
обтягивающих  юбках.  Мужчины  приближались к ним танцующей  походкой, и они
вместе исчезали в  темноте подъездов. Из чахлого городского парка доносились
стоны занимающихся любовью пар.  В  развалинах разбомбленного дома несколько
парней  насиловали  девушку,  которая опрометчиво  вышла на улицу  одна.  За
углом,  круто  поворачивая,  завизжала  тормозами машина  скорой  помощи,  в
ближайшем ресторане завязалась драка, слышался грохот бьющейся посуды.
     Вскоре я стал своим в ночном городе. Я знал тихие улочки,  где  девушки
еще моложе меня приставали  к мужчинам  старше моего отца. Я бывал  там, где
богато одетые мужчины  с  золотыми часами  на  руках  торговали вещами, одно
обладание  которыми  грозило годами  тюрьмы.  Я  знал  неприметный  дом,  из
которого молодые парни выносили пачки листовок. Потом милиционеры  и солдаты
с негодованием срывали эти листовки с рекламных тумб  и стен государственных
учреждений.  Я видел, как  милиция проводила облаву и как вооруженные люди в
штатском убивали солдата. Днем в мире царил покой. Война продолжалась ночью.
     Каждую ночь я шел на окраину  города, в парк возле зоологического сада.
Мужчины  и  женщины  приходили  туда  торговать,  пить и играть в карты. Они
угощали  меня  редким  тогда  шоколадом,  учили  метать нож в цель и приемам
борьбы  с вооруженным человеком. За это мне поручали, незаметно от милиции и
сыщиков, доставлять по разным адресам небольшие  пакеты. Когда после этого я
возвращался в парк, надушенные  женщины прижимали меня к  себе, увлекали  на
траву, и я  ласкал  их так,  как когда-то меня учила Евка. Мне было хорошо с
этими людьми, чьи  лица скрывала ночная темнота.  Здесь я  никому не  мешал.
Немоту  они  считали  моим достоинством  --  благодаря  ей  мне  было  легче
выполнять их поручения.
     Но однажды ночью  все закончилось.  Из-за деревьев  вспыхнули  слепящие
глаза  прожекторов, тишину вспороли пронзительные свистки. Парк был  окружен
милиционерами, которые  забрали всех  нас в тюрьму. По  пути я чуть  было не
сломал  палец милиционеру,  который,  не  заметив  у  меня  на груди красную
звезду, слишком грубо толкнул меня.
     На следующее  утро за мной пришли родители. Я  был весь  в грязи, форма
изорвалась этой беспокойной ночью. Родители  были  озадачены, но не упрекали
меня.



20

     Я  плохо  рос и не прибавлял  в весе.  Врачи порекомендовали мне горный
воздух  и занятия  физическими  упражнениями. Учителя говорили, что город не
идет мне на пользу. Осенью отец  нашел  работу в горном  районе,  на  западе
страны, и  мы уехали туда. Когда выпал  первый  снег, меня  отправили жить в
горы.  За мной согласился  присматривать  пожилой лыжный инструктор.  Раз  в
неделю родители проведывали меня в его горном домике.
     Каждый день мы поднимались рано утром. Я снисходительно  наблюдал,  как
инструктор, став на колени, молился.  Передо мной был  взрослый образованный
городской  человек,  который вел  себя,  как суеверный крестьянин, и не  мог
понять, что он одинок в этом мире, что  никто ему не поможет. Каждый из  нас
стоит особняком  от  остальных  людей.  И чем раньше  поймешь,  что все  эти
Гаврилы, Митьки и  Молчуны не вечны,  тем  лучше. Быть  немым еще  ничего не
значило -- люди все равно не понимали друг друга. Они любили или ненавидели,
нежно обнимались или  жестоко дрались  -- но  каждый  думал только  о  себе.
Чувства, жизненный опыт и ощущения каждого человека  успешно отделяют его от
остальных людей, как густые заросли камыша отделяют глубокую реку от топкого
берега.  Подобно  горным вершинам,  мы  разглядываем  друг друга  -- слишком
высокие,  чтобы затеряться за разделяющими нас долинами, но  слишком низкие,
чтобы скрыться в небесах.
     Целыми днями  напролет я катался  на лыжах по горным трассам.  В  горах
никто  не  жил. Туристические  лагеря  и  гостиницы  были  сожжены,  а люди,
обитавшие  здесь  раньше,  выселены.   Новые   жители  еще  только  начинали
приезжать.
     Инструктор был спокойным и  терпеливым  человеком. Я старался слушаться
его и мне было приятно, когда он иногда хвалил меня.


     Вьюга  налетела  совершенно  неожиданно  и снежными  вихрями  заслонила
горные  вершины  и  хребты.  Я  потерял  инструктора  из  виду и  начал  сам
спускаться  по  крутому  склону,  стараясь  как можно  быстрее добраться  до
домика. Лыжи скользили по насту, от скорости захватывало дух. Когда я  вдруг
увидел глубокий овраг, сворачивать было уже слишком поздно.


     Комната  была   залита   весенним  солнцем.   Повернув  голову,   я  не
почувствовал  боли.  Приподнявшись на  руках, я  уже хотел снова лечь, когда
зазвонил  телефон.  Санитарка  уже  ушла,  а  телефон  продолжал  настойчиво
трезвонить.
     Выбравшись из кровати  я  подошел  к  столу. Поднял  трубку  и  услышал
мужской голос.
     Приложив трубку  к уху, я слушал нетерпеливые слова -- где-то на другом
конце  провода  кто-то  хотел разговаривать  со  мной.  .  .  Меня  охватило
непреодолимое желание заговорить.
     Я  открыл  рот  и  сделал  усилие. Из  горла начали  выбираться  звуки.
Напряженно, сосредоточенно я стал складывать их в слоги и слова. Я отчетливо
чувствовал, что  звуки выпрыгивают из меня один  за другим, как горошины  из
открытого стручка. Не  веря в  происходящее, я отложил  в сторону телефонную
трубку.  Я начал произносить слова и  предложения, декламировать строчки  из
Митькиных песен. Голос, потерянный в далекой деревенской церкви, вернулся ко
мне  и  заполнил всю комнату. Я  громко и  неудержимо говорил,  сначала  как
крестьяне,  потом  как  городские жители;  говорил  как  только мог  быстро,
восхищаясь полновесными  звуками,  тяжелыми от  смысла,  как мокрый  снег от
воды, еще, еще и еще успокаивал себя, что я вновь обрел дар речи и  голос не
намеревается ускользнуть от меня в открытую балконную дверь.