ей еще  оставались  отголоски недавнего страха, так
что нужно
     было доказать самой, что вчерашнее больше не повторится.
     С  одним  из коллег она начала обсуждать фильм о Сальвадоре и мимоходом
упомянула, что ей уже надоело целыми днями заниматься одним и тем же.
     - Наверное, пора мне на пенсию.
     -  Вы  у  нас  одна  из   лучших  сотрудниц,  -  сказал  коллега.  -  А
юриспруденция  - из  тех редких профессий,  где возраст  всегда только плюс.
Отчего бы  вам не взять длительный отпуск? Я уверен, что вы вернетесь совсем
другим человеком.
     -  Я  вообще  хочу  начать  новую  жизнь. Пережить настоящую опасность,
помогать другим, делать то, чего до сих пор никогда не делала.
     На этом разговор закончился.  Она вышла на  площадь, пообедала в  более
дорогом, чем обычно, ресторане и вернулась в контору пораньше.
     Именно этот момент и стал началом ее отчужденности.
     Остальные сотрудники  еще  не  пришли с обеда, и  Мари  воспользовалась
этим,  чтобы пересмотреть  дело,  до сих  пор лежавшее у  нее  на столе. Она
открыла  ящик, чтобы достать авторучку, которая всегда лежала на одном и том
же месте,  но никакой авторучки  не обнаружила. Мгновенно  пронеслась мысль,
что с ней в самом деле происходит что-то странное, раз она не положила ручку
на привычное место.
     Этого было достаточно, чтобы сердце вновь бешено заколотилось, и тотчас
вернулся весь ужас вчерашнего вечера.
     Мари  оцепенела.  В  лучах  солнца,  проникавших   сквозь  жалюзи,  все
приобрело вдруг совершенно иные цвета  - более яркие,  более  резкие,  и при
этом саму ее захлестнуло чувство, что в  следующую  же минуту она умрет. Все
было совершенно чуждым - и что вообще она делает за этим столом?
     Господи, если Ты есть, пожалуйста, помоги мне.
     Все  тело словно окатило холодным  потом: ее  захлестнула волна страха,
который  невозможно  было   контролировать.  Если  бы  в  этот  момент  сюда
кто-нибудь вошел и увидел ее взгляд, полный ужаса, она бы пропала.
     Холод!
     Именно холод на улице  привел ее вчера в  чувство, но как выбраться  на
улицу?  Она вновь  с болезненной  отчетливостью  воспринимала  любую  мелочь
происходящего с ней - ритм дыхания (временами у нее было ощущение, что, если
бы  она  осознанно  не  делала  вдохов и выдохов, организм не смог бы делать
этого  самостоятельно),  движения головы  (образы  перемещались  с  места на
место,  словно при движении телекамеры),  а сердце колотилось все сильнее, и
тело утопало в липком холодном поту.
     И  -  страх.  Ничем  не объяснимый гигантский  страх что-либо  сделать,
ступить хоть шаг, выбраться из этой комнаты.
     Это пройдет.
     Вчера ведь  прошло. Но сейчас, когда она на работе, кто знает - пройдет
ли? Мари посмотрела на часы - они  тоже вдруг предстали как нелепый механизм
с двумя  стрелками,  вращающимися вокруг одной оси, указывая меру времени, и
никто никогда бы не смог объяснить, почему делений на циферблате должно быть
двенадцать, а не обычных десять, как и на любой  другой шкале, установленной
человеком.
     Только не думать о таких вещах. Не то я тотчас сойду с ума.
     Сойти с ума. Вот как, наверное,  всего точней называется то,  что с ней
сейчас происходит. Собрав всю  свою волю.  Мари встала  и пошла в туалет.  К
счастью, коридор  был  пуст,  и  она добралась  до  цели за минуту,  которая
показалась ей  вечностью.  Над  раковиной  она  умылась  холодной  водой,  и
ощущение заброшенности в  совершенно незнакомый и враждебный мир  прошло, но
страх остался.
     Это пройдет, - уговаривала она себя. - Вчера ведь прошло.
     Мари  помнила,  что вчера все длилось минут  тридцать.  Она заперлась в
одной из кабинок и, сев на  крышку унитаза, прижала голову к коленям. В этой
позе зародыша стук сердца стал невыносимым, и она тут же выпрямилась.
     Это пройдет.
     Она   оставалась   там,   все   более   чужая   самой    себе,   словно
загипнотизированная   той  безвыходной  западней,  в  которую  угодила.  Она
вслушивалась в происходящее за  дверцей  кабинки  - шаги  людей, входящих  в
туалет  и  выходящих  из  него,  звуки  открываемых  и  закрываемых  кранов,
бессмысленные  разговоры  на  банальные  темы.  Неоднократно  кто-то  дергал
дверцу, но Мари что-то бормотала и дверь оставляли в покое. Особенно грозным
и зловещим был шум водослива - казалось, он вот-вот развалит здание, увлекая
всех в преисподнюю.
     Но все-таки  страх  понемногу проходил, и сердцебиение  возвращалось  к
нормальному   ритму.   Хорошо   еще,  что   ее   секретарша  не   отличалась
внимательностью и вряд ли придала какое-либо значение отсутствию начальницы,
иначе за дверцей уже собрались бы все коллеги, допытываясь у Мари, что с ней
такое.
     Почувствовав, что  она  вновь в  состоянии  себя  контролировать,  Мари
выбралась из кабинки, долго умывалась, потом вернулась наконец в офис.
     - У вас, кажется,  всю тушь смыло, -  заметила одна из стажерок. - Дать
вам мою косметичку?
     Мари  даже не удостоила ее ответом.  Войдя к себе  в кабинет, она взяла
сумку и сказала секретарше, что уходит домой.
     - Но ведь назначено столько встреч! - запротестовала секретарша.
     - Здесь не вы даете указания;  вы их получаете. Вот и сделайте так, как
я говорю: отмените встречи.
     Секретарша проводила удивленным взглядом  начальницу, от которой за все
три года работы не слышала ни  одного резкого слова. Наверное, в самом  деле
какие-то серьезные неприятности: может, ей сообщили,  что как раз сейчас муж
дома с любовницей, вот она и торопится его застукать?
     Она хороший  адвокат  и знает, что делает, - - сказала себе секретарша.
Скорее всего, уже завтра начальница попросит у нее прощения.
     Но "завтра"  не  наступило. В  ту  ночь Мари  долго говорила с мужем  и
описала  ему  все  симптомы  того, что с ней происходит. Вдвоем они пришли к
выводу,   что   учащенное   сердцебиение,   холодный   пот,   отчужденность,
беспомощность  и потеря самоконтроля  -  все это можно назвать одним словом:
страх.
     С  помощью мужа Мари попыталась проанализировать ситуацию. Про себя  он
подумал  - а  вдруг это  рак  мозга,  - но ничего не  сказал.  Мари, в  свою
очередь, все больше укреплялась в подозрении, что  случившееся с ней  - лишь
начало  чего-то  в  самом  деле  ужасного,  и  тоже промолчала.  По  здравом
размышлении,  как и подобает умным и зрелым людям,  они попытались прийти  в
разговоре к какому-то общему знаменателю.
     - Наверное, тебе стоит пройти обследование.
     Мари  согласилась, но при одном условии: никто ничего не должен  знать,
даже их дети.
     На следующий день она попросила у себя в адвокатской конторе 30-дневный
отпуск за свой счет.  Муж хотел отвезти  ее в  Австрию, где  имеются  лучшие
специалисты по  болезням мозга, но  Мари  отказывалась  выходить из  дома  -
теперь приступы были все чаще и все более продолжительными.
     С  большим  трудом  -  главным образом  при помощи успокоительных - они
добрались  до ближайшей больницы, где Мари прошла всестороннее обследование.
У нее не  нашли никакой патологии, включая и аневризму, и  это принесло хоть
какое-то успокоение.
     Но сами  приступы беспричинной  и неодолимой  паники никуда не исчезли.
Муж  ходил   за  покупками   и  готовил,  а   Мари  ограничилась  ежедневной
обязательной уборкой,  чтобы  хоть как-то  отвлечься.  Она  принялась читать
подряд  все, какие  только могла найти,  книги по  психиатрии, но вскоре  их
забросила: ей казалось, что любая из описанных там болезней есть и у нее.
     Самым ужасным  было то, что  приступы  теперь  стали привычными, но все
равно  она  чувствовала  все  тот  же  страх  перед  той  совершенно  чуждой
реальностью, в которую  снова и снова попадала во время очередного приступа,
все ту  же неспособность контролировать себя.  К этому прибавились угрызения
совести - ведь мужу теперь приходилось работать за двоих, взяв на себя почти
все домашние обязанности.
     Тянулись  дни,  а  ее  состояние никак  не  улучшалось,  и  Мари начала
чувствовать - и все чаще  проявлять - крайнее раздражение.  Достаточно  было
малейшего повода, чтобы она  вышла из себя и заорала на мужа или на первого,
кто под руку попадет, после чего неизменно начинались истерические рыдания.
     Через несколько дней после того, как закончился отпуск, а Мари так и не
вышла  на  работу, к  ним  домой явился один  из ее  сотрудников. Он  звонил
ежедневно, беспокоясь о ее здоровье, но Мари не поднимала трубку или просила
мужа сказать, будто сейчас  занята. В тот день он  просто пришел  и звонил в
дверь до тех пор, пока она не открыла.
     То  утро выдалось  сравнительно спокойным.  Мари приготовила  чай,  они
поговорили немного  о работе, и  затем  он спросил, когда же она  собирается
вернуться в контору.
     - Никогда.
     Он вспомнил разговор о Сальвадоре.
     - Ну что ж: конечно, вы вольны поступать  по собственному усмотрению, -
сказал он примирительным  тоном, - хотя  мне кажется, что  именно  работа  в
данном  случае  лучше  всякой психотерапии. Поезжайте, повидайте мир, будьте
полезной там, где в вас нуждаются, - но помните,  что двери конторы  для вас
всегда открыты, можете вернуться, когда пожелаете.
     Услышав это. Мари расплакалась, - теперь это с ней  случалось на каждом
шагу.
     Коллега подождал, пока она успокоится.  Опытный адвокат, он ни о чем не
спрашивал, зная, что  иной  раз легче добиться ответа молчанием, чем задавая
вопросы.
     Так  и  случилось.  Мари рассказала обо  всем, что с  ней  происходило,
начиная  с посещения  кинотеатра  и до недавних истерических  припадков  при
муже, который так ее поддерживал.
     - Я сошла с ума, - сказала она.
     - Это возможно, - ответил он с видом  знатока, но с нежностью в голосе.
- В таком случае у вас два выбора: лечиться или продолжать болеть.
     - То, что я переживаю, неизлечимо. Я остаюсь в  совершенно здравом уме,
а  напряженность чувствую оттого, что  такая ситуация сохраняется уже давно.
Но  у  меня  нет  таких  обычных  симптомов  безумия,  как   потеря  чувства
реальности, безразличие или неуправляемая агрессивность. Только страх.
     - Все сумасшедшие говорят, что они нормальны.
     Оба рассмеялись, и  она вновь  налила  чаю.  Они говорили о погоде,  об
успехах словенской независимости,  о  напряженности, возникшей  теперь между
Хорватией и  Югославией. Мари целыми днями смотрела телевизор  и была хорошо
обо всем информирована.
     Прежде чем попрощаться, коллега снова затронул эту тему.
     - Недавно  в  городе открыли  санаторий,  -  сказал  он.  - Иностранный
капитал, первоклассное лечение.
     - Лечение чего?
     -  Неуравновешенности,  скажем  так.  Ведь чрезмерный  страх, как и все
чрезмерное, - это неуравновешенность.
     Мари пообещала  подумать, но так и не приняла никакого решения по этому
вопросу.  Прошел  еще  месяц.  Приступы  паники  повторялись,  и она наконец
поняла, что  рушится не  только ее  личная жизнь, но и  ее  семья. Она снова
попросила какое-то успокоительное и решилась выйти из дому - во  второй  раз
за шестьдесят дней.
     Она  поймала  такси и поехала к  "новому санаторию". По  дороге таксист
спросил, едет ли она кого-нибудь навестить.
     - Говорят, что там очень удобно, но еще говорят, что сумасшедшие буйные
и что лечение включает применение электрошока.
     - Мне нужно кое-кого навестить, - ответила Мари.
     Одной лишь часовой беседы было достаточно, чтобы прекратились длившиеся
два  месяца  страдания  Мари.  Руководитель  заведения - высокий  мужчина  с
крашеными  темными  волосами,  который  отзывался на  имя "доктор  Игорь", -
объяснил,  что  речь идет  всего лишь  о заболевании  Паническим Синдромом -
болезнью, недавно вошедшей в анналы мировой психиатрии.
     -  Это  не означает,  что болезнь  новая, - пояснил  он,  стараясь быть
правильно понятым. - Бывает, что страдающие ею люди скрывают ее из опасения,
что  их  примут  за сумасшедших.  Тогда  как  это  -  всего  лишь  нарушение
химического равновесия в организме, как в случае депрессии.
     Доктор Игорь написал рецепт и предложил ей возвращаться домой.
     - Я не хочу  сейчас возвращаться, -  ответила Мари. - Даже при том, что
вы  мне  сказали,  я  буду  бояться выйти  на  улицу. Моя супружеская  жизнь
превратилась  в ад, мне нужно, чтобы мой муж тоже пришел в себя после  того,
как ухаживал за мной эти месяцы.
     Как всегда происходило в подобных  случаях,  учитывая,  что  акционерам
хотелось,  чтобы  лечебница   работала  на  полную  мощность,  доктор  Игорь
согласился на госпитализацию, дав, однако, ясно  понять, что необходимости в
ней нет.
     Мари получила надлежащее лечение, психологическую поддержку, и симптомы
стали слабеть, а потом и совсем прошли.
     Однако тем  временем слухи о  госпитализации  Мари  распространились по
небольшому городу  Любляне. Ее коллега,  с  которым  она дружила  много лет,
разделив с ним бессчетное число часов  радости и огорчений, пришел навестить
ее в Виллете. Он похвалил ее за то, что она послушалась его совета и нашла в
себе силы просить о помощи. Но затем объяснил причину своего прихода:
     - Наверное, теперь вам следовало бы выйти на пенсию.
     Мари  поняла, что стояло за этими  словами: никому не хотелось поручать
свои дела адвокату, который лечился в психиатрической больнице.
     - Вы же говорили, что работа - лучшая терапия. Я должна вернуться, хотя
бы на время.
     Она ждала, что он как-нибудь отреагирует, но он  ничего не сказал. Мари
продолжала:
     -  Вы же  сами  мне  советовали  пойти  лечиться.  Когда  я  думала  об
увольнении, мне хотелось добиться успеха, реализовать себя, уйти  совершенно
добровольно.  Я  не  хочу оставлять  свою  работу  просто так,  оттого,  что
потерпела поражение. Дайте мне хотя бы шанс вернуть самоуважение, и тогда  я
сама попрошусь на пенсию.
     Адвокат кашлянул.
     - Я вам советовал лечиться, а не ложиться в психиатрическую клинику.
     -  Но  это был  вопрос  выживания. Я  просто не могла выйти  на  улицу,
рушилась моя супружеская жизнь.
     Мари знала,  что лишь бросает  слова на ветер.  Что бы  она ни  делала,
отговорить его не удастся - как-никак, на карту поставлен авторитет фирмы. И
все же она предприняла еще одну попытку.
     - Здесь мне приходилось сталкиваться с двумя типами людей: теми, у кого
нет шансов вернуться в  общество, и теми, кто теперь совершенно здоровы,  но
предпочитают   притворяться   душевнобольными,   чтобы  избегать   житейской
ответственности. Я хочу, мне необходимо снова ощутить, что я довольна собой.
Я  должна убедиться, что в состоянии самостоятельно принимать  решения.  Мне
нельзя навязывать то, чего я сама не выбирала.
     -  В жизни мы можем совершать много ошибок,  - сказал  адвокат. - Кроме
одной: той, которая для нас разрушительна.
     Продолжать  разговор было бессмысленно: по его  мнению, Мари  совершила
роковую ошибку.
     Через два дня ей сообщили о визите еще одного адвоката, на  этот раз из
другой фирмы, которая  считалась самым  успешным  соперником  ее теперь  уже
бывших коллег.  Мари  воодушевилась:  наверное, он  узнал,  что  она  теперь
свободна и готова перейти  на новую работу, и это был шанс восстановить свое
место в мире.
     Адвокат вошел в  холл,  сел перед  ней, улыбнулся, спросил, лучше ли ей
стало, и вынул из чемодана несколько бумаг.
     - Я здесь по поручению вашего мужа, - сказал он. - Вот его заявление на
развод. Разумеется, за все время вашего здесь пребывания он будет оплачивать
больничные расходы.
     На  этот  раз  Мари  не  сопротивлялась.  Она  подписала  все,  хотя  в
соответствии с  законом  могла  тянуть этот спор до  бесконечности. Сразу же
после этого она  пошла  к  доктору  Игорю  и сказала,  что  симптомы  паники
вернулись.
     Доктор  Игорь  знал, что она лжет,  но  продлил  ее  госпитализацию  на
неопределенное время.

     Вероника решила идти спать, но Эдуард все еще стоял у пианино.
     Я устала, Эдуард. Глаза уже слипаются.
     Она  бы  с  удовольствием  сыграла  для  него еще,  извлекая  из  своей
анестезированной памяти все известные ей сонаты, реквиемы, адажио, - ведь он
умел восхищаться, ничего от нее не требуя. Но ее тело больше не выдерживало.
     Он был так красив! Если бы он хотя бы ненадолго  вышел из своего мира и
взглянул на нее как на женщину, тогда ее последние ночи на  этой земле могли
бы стать прекраснейшими в  ее жизни, ведь Эдуард  оказался единственным, кто
понял, что Вероника  - артистка. С  этим мужчиной у  нее  установилась такая
связь, какой  еще не удавалось установить ни  с кем - через  чистое волнение
сонаты или менуэта.
     Эдуард был  похож на ее  идеал  мужчины.  Чувственный, образованный, он
разрушил равнодушный мир, чтобы воссоздать его  вновь в своей  голове, но на
этот раз в новых красках, с новыми действующими лицами  и сюжетами. И в этом
новом мире были женщина, пианино и луна, которая продолжала расти.
     - Я  могла бы  сейчас влюбиться,  отдать тебе все,  что  у меня есть, -
сказала  она,  зная, что  он  не может  ее понять. -  Ты просишь у меня лишь
немного музыки, но ведь я гораздо больше,  чем ты думаешь, и мне бы хотелось
разделить с тобой то другое, что я теперь поняла.
     Эдуард  улыбнулся. Неужели  он понял? Вероника испугалась:  по правилам
хорошего поведения  нельзя говорить  о  любви так откровенно,  а тем более с
мужчиной, которого видела  всего  несколько раз. Но  она  решила продолжать,
ведь терять было уже нечего.
     -  Ты,  Эдуард,  единственный  мужчина  на  Земле,  в  которого я  могу
влюбиться. Только лишь потому, что, когда  я  умру, ты не  почувствуешь, что
меня  уже нет. Не знаю, что чувствует  шизофреник, но  наверняка не тоску по
кому бы то  ни было. Может быть,  вначале тебе покажется странным, что ночью
больше нет музыки. Но луна растет, и всегда найдется кто-нибудь, кто захочет
играть сонаты, особенно в больнице, ведь все мы здесь - "лунатики".
     Она не  знала, что за связь  существует между  сумасшедшими и луной, но
явно  очень  сильная,   ведь  используют  же  такое  слово  для  обозначения
душевнобольных.
     - И я  тоже не буду скучать  по тебе, Эдуард, ведь я буду уже  мертвой,
далеко  отсюда. А раз я  не  боюсь потерять  тебя, не имеет значения, что ты
будешь обо мне думать и  будешь ли  думать вообще, сегодня я играла для тебя
как  влюбленная женщина. Это  было замечательно. Это были  лучшие  мгновения
моей жизни.
     Она посмотрела на стоявшую снаружи Мари. Вспомнила ее слова.
     И снова взглянула на мужчину перед собой.
     Вероника сняла свитер, приблизилась  к Эдуарду - если уж что-то делать,
то сейчас. Мари долго не выдержит холода в саду и скоро вернется.
     Он отступил. В его глазах стоял вопрос: когда  она вернется к  пианино?
Когда  она  сыграет  новую  музыку  и  вновь  наполнит  его  душу  красками,
страданиями, болью и радостью  тех безумных композиторов,  которые  в  своих
творениях пережили столько поколений?
     Та  женщина  в саду говорила  мне: "Мастурбируй. Узнай,  как далеко  ты
сумеешь зайти". Неужели я смогу зайти дальше, чем до сих пор?
     Она  взяла  его  руку  и  хотела   отвести  к  софе,  но  Эдуард  мягко
высвободился.  Он  предпочитал  стоять,  где  стоял,  у  пианино,  терпеливо
дожидаясь, когда она снова заиграет.
     Вероника смутилась, но затем поняла, что терять  ей нечего. Она мертва,
так к чему же продолжать питать страхи и предрассудки, всегда ограничивавшие
ее жизнь? Она  сняла  блузку,  брюки,  лифчик, трусики и осталась  перед ним
обнаженной.
     Эдуард  рассмеялся. Она не знала, отчего, но  заметила, что он смеется.
Она нежно  взяла его руку и положила ее  на свой лобок. Рука осталась лежать
неподвижно. Вероника отказалась от попытки и сняла ее.
     Намного больше,  чем  физический контакт с этим мужчиной, ее возбуждало
то, что она может делать все, что  ей хочется, что границ не существует.  За
исклю