вернемся к нашему рассказу. Ада Гласс старательно взялась за дело. У
тех, кто  лишен  подлинно артистической души,  чудовищное одиночество горной
Шотландии порождает жуткие фантазии, и Ада Гласс с ее  бесполостью - хороший
пример.
     Осуществлять  свой  замысел она  начала  с  небрежения.  Она  не  сразу
откликалась, когда муж звал ее, стала  скверно стряпать. Он  заметил это,  и
неделями  терзался  тяжкими мыслями. Наконец,  он  решил  покончить  с собой
единственно  возможным  способом: отказавшись  принимать  пищу. Она ответила
танталовыми муками: принялась готовить  вкусно пахнущие и аппетитные кушанья
у него на глазах, так, что через какое-то время  он физически не  мог от них
отказаться.   Все   это   выглядело   особенно  бесчеловечным   оттого,  что
сопровождалось  невыразимым  лицемерием  обеих сторон. Ада произносила такие
слова  любви  и  нежности,  которые не  появлялись на ее устах  и  во  время
медового месяца.
     Это был  лишь первый шаг  по  скользкой  дорожке  в бездну. Вскоре  Аде
пришла в  голову на  редкость  гнусная  идея,  возможно  подсказанная муками
голода и жажды, на  которые  она  обрекла  мужа. Она получала  удовольствие,
предлагая  ему  сладко  пахнущие  кушанья,  которые  на   вкус   оказывались
пересоленными и  переперченными,  и  взять их в  рот  можно  было только  от
нестерпимого голода. Острой едой она возбуждала его жажду, а потом подсыпала
соль в воду, которую он  просил, чтобы утолить ее. И всякий раз  она просила
прощения и винила себя,  всхлипывала и умоляла простить. И начинала говорить
о любви - но нет! джентльмены, вы сами можете домыслить все подробности этой
истории.
     Наконец, через  несколько месяцев после начала этой жалкой комедии, она
решила сыграть на его  ревности. (Прошу вас не забывать, что эти люди жили в
совершенном одиночестве, без каких-либо  посетителей, если не считать редких
официальных визитов  священника.  И Гласс  был слишком  горд и храбр,  чтобы
рассказать тому,  что происходит). Ада стала  делать авансы садовнику. Как я
уже говорил,  у  нее  было не больше чувств,  чем у  кастрюли,  все они были
выжаты  из нее кальвинизмом, но она знала, как  нужно действовать.  Ей  было
известно, как строго  относится  ее муж к  брачным узам, так что она решила,
что сможет подорвать его дух нарушением собственных обетов. Ради этого все и
делалось, хотя, возможно, она и  не отдавала  себе в этом отчет: она хотела,
чтобы герой множества военных кампаний  хныкал, скулил и выл, как дворняжка.
Многие женщины тешатся подобным образом.
     Итак, она  решила  обольстить  садовника.  Это  было  несложно. Он  был
грубым, простым  трудягой, сильным, здоровым зверем. А  она  соблазняла его,
как те дамы в  Бате  своих  кавалеров.  Стоило ему преодолеть первоначальную
робость, и он  сделался ее рабом; с этого момента она принялась  разыгрывать
новую  гнусную комедию. Ее муж должен долго терзаться  подозрениями,  прежде
чем будет знать наверняка: такой она придумала план. Часами она наблюдала за
отражениями  мыслей  на  его  лице.  Вскоре  она  внушила  своему  любовнику
ненависть к хозяину; и как-то раз заставила его поцеловать ее в комнате, где
лежал на соломенной подстилке майор, - задолго до этого она  изгнала  его из
кровати, сославшись на то, что  ее трудно застилать. Спазм боли на его лице,
гневные   слова,  с  которыми  он  к  ней  обратился,  стали  свидетельством
величайшего ее триумфа. Она продолжала  осуществлять  свой план и  дошла  до
полного  бесстыдства; садовник же, лишенный  всякой чувствительности, думал,
что это просто хорошая  шутка в  духе Боккаччо. Так продолжалось неделями, с
неизменным успехом, и тут  Гласс внезапно решил, что способен это стерпеть -
или просто что-то в его сердце надорвалось. По крайней мере, стало очевидно,
что он  больше не  страдает. Ее изощренность  изобрела новое  средство, вещь
столь  непотребную, что даже разговор о ней позорит человечество. Она решила
растлить ребенка.  Джошуа был  достаточно взрослым,  чтобы понимать, что ему
говорят; она втайне наполняла его ненавистью  и отвращением к отцу и попутно
учила радостям  физической жестокости. (Я  предупреждал вас,  что это жуткая
история).
     Майор Гласс,  лежавший  недвижно,  стал  ужасающе  тучен. На  него было
страшно  смотреть: огромный живот,  впалая  грудь,  жирное  измученное лицо.
Четыре обрубка  конечностей  только добавляли  отвращения. Очень  легко было
подстрекнуть  ребенка  на  гадкие  шутки.  Теперь  Ада  уже  сбросила  маску
лицемерия; она открыто подначивала сына  и насмехалась, она изливала на мужа
реки ненависти, давая ему  понять, что вовсе не скучает по обществу в Бате и
рада, что  он сможет прожить еще полвека, потому что только  сейчас  впервые
познала  удовольствие.  Она  подстрекала  мальчика втыкать длинные булавки в
беззащитное тело. "Ты  даже больше не свинья,  - смеясь, сказала  она как-то
вечером.  -  Ты - подушечка для булавок!".  И  Джошуа со  злодейским  смехом
встал, услышав  ее слова, воткнул три булавки в напряженный живот и радостно
кинулся к матери, подражая невольным корчам страдальца.
     Эта  игра возобновлялась каждый  вечер. Были и промежутки, но  только в
предвкушении  новых  гнусностей.  Гласс  давно уже  вслух молился  о смерти,
теперь он стал просить Аду помочь ему умереть.
     -  Если бы ты по-другому распорядился деньгами,  я, может, об этом бы и
подумала. В конце концов, мне стоило бы снова выйти замуж.
     Он ответил неожиданным тоном:
     -  Я облегчу  твою задачу.  Как-нибудь  вечером, когда начнется метель,
спустись с Джошуа к соседям. Сделай  вид, что ты больна и останься на  ночь.
Оставь дверь открытой, когда будешь уходить;  думаю, я умру от  холода.  А я
так  хочу умереть! - Слабость  его  духа  пробудила в ней злорадство. - Если
поклянешься на Библии сделать это, - продолжал он, - я открою  тебе страшную
тайну. - Немедленно, почуяв  нечто  очень важное, она стала внимательно  его
слушать.  -  Когда я был в Испании,  - продолжал Гласс, - мы расположились в
замке, принадлежавшем одному гранду. Это был старик, парализованный  и столь
же беспомощный, как  я сейчас.  Его  жена в первый  день вторжения  закопала
фамильные  сокровища  в  тайном  месте. Брильянты, золотые  монеты  и  много
дорогих  украшений.  Как-то  ночью  они рассказали  мне  все  при  необычных
обстоятельствах...  - его голос сорвался. - Дай  мне воды! Я чуть не потерял
сознание! - Она принесла воды. Он продолжал  окрепшим голосом: - Однажды нас
атаковали  французы,  отряд  разведки.  Замок был  окружен.  Отступать  было
некуда, я и несколько  человек готовились  защищать  себя и наших хозяев  до
последнего. Приходилось  сдавать этаж  за этажом.  Но один  из моих  солдат,
тяжелораненый, остававшийся  внизу, решил пойти  на  крайность.  Ему удалось
заползти в подвал, где хранились дрова и  поджечь их.  Перепуганные французы
поспешно бежали, я  и  несколько  моих  бойцов  преследовали  их  до  ворот.
Сомнительно, что  огонь  смог  бы  разгореться всерьез,  но  к этому моменту
плюмажи наших драгун уже исчезли вдалеке. Французы вскочили  на коней и были
таковы. Я  вернулся в  замок, и  нам  быстро удалось потушить пожар. Я вынес
хозяйку на  свежий  воздух;  двое  моих  солдат спасли  старого графа.  День
хозяева замка  провели в  долгих совещаниях, а вечером  сказали, что  решили
поведать мне о сокровище.
     Если с  ними случится несчастье, я  должен  поклясться передать письмо,
которое они мне доверили, их единственному сыну, сражавшемуся в нашей армии.
Я охотно  согласился. Через несколько дней я поддался дьявольскому искушению
и вскрыл конверт.  Это был набор бессмысленных чисел, шифр; но у меня был  к
нему  ключ. Я расшифровал  письмо и  пошел на  отмеченное  место.  Там  было
сокровище. Но  мое  сердце  терзало меня:  не  пристало  совершать грех хуже
Аханова*!   Я   снова
засыпал все землей, вернулся и всю ночь молился об очищении совести.
     Вскоре  нам  пришлось  сменить  расположение,  мы  отступали.  Во время
следующего наступления я решил нанести  визит нашим добрым хозяевам. Но увы!
Их убила банда  разбойников. Как  повелевали обстоятельства,  я стал  искать
сына, но вновь было  слишком  поздно: он погиб  в бою на  третий день нашего
наступления.
     Я  крепко  хранил  тайну;  единожды  преодолев  искушение, я так  и  не
прикоснулся к сокровищу, хотя теперь оно было моим, равно как и чьим угодно.
Но  ныне  мною повелевает нужда, я больше не способен вынести пытку... - Его
голос вновь сорвался. - Я сообщу тебе ключ, если  ты сделаешь, как я сказал;
и, когда я умру, ты сможешь спокойно отыскать сокровище.
     Ада  Гласс  немедленно  приняла решение. Она была  нетерпелива. В конце
концов,  на  свете  есть  и  другие  удовольствия,   чем...   то,  чем   она
наслаждалась.
     - Возьми Библию, -  сказал Гласс,  и  поклянись! - Она повиновалась, не
дрогнув.  То был обет совершить убийство, но шотландский ум это не  способно
смутить.
     - Хорошо, - сказал майор. - Теперь  посмотри в  сундучке, где лежит моя
форма: шифр зашит в мундире, он в подкладке левого рукава.
     Его жена покорно распаковала вещи. В ее руке оказалась маленькая карта,
покрытая иероглифами.
     - Теперь скажи мне ключ!
     Гласс едва дышал, голос его ослаб.
     -  Воды! - прошептал  он. -  Она принесла ему полный стакан, он выпил и
счастливо вздохнул. - Ключ - это слово.
     - Что? Я тебя не слышу. - Она подошла поближе.
     - Ключ -  слово. Оно в Библии. Я вспомню, если ты прочитаешь отрывок. Я
отметил  его в книге. Это где-то в Книге Судей. - Он  явно старался говорить
как можно  громче,  но  она  все  равно  с трудом  разбирала  его слова. Она
принесла Библию, но  для чтения было слишком темно, так что она зажгла лампу
и поставила рядом с ним на пол.
     - Кажется, восьмая глава, точно не помню.
     - Какая глава?
     - Кажется, восьмая.
     - Восьмая?
     - Да.  - Это был  тишайший шепот.  Гласс  был очень слаб уже  несколько
дней,  но  только  сейчас это  встревожило  ее:  а вдруг он умрет, не  успев
открыть тайну? Она налила немного виски и дала ему выпить.
     - Ах,  вот оно, - сказала  она. -  О Самсоне на мельнице?  Тут отмечено
красным.
     - Да, - он по-прежнему говорил очень тихо. - Читай с этого места.
     Она села  у  изголовья и  принялась читать.  После  каждого  стиха  она
спрашивала его, но он показывал, чтобы она продолжала. Наконец, она дошла до
стиха "И сказал Самсон: умри, душа моя, с филистимлянами!".
     - Это тут, - произнес он. - Это... - его голос совсем сник.
     - Ты ведь не болен, правда? - крикнула она встревожено.
     - Я умираю, - с трудом выговорил он.
     - Скажи мне слово! - закричала она. - Ради Бога, не умирай прежде!
     - Это... - и снова его голос сорвался.
     - Ну, скажи же, скажи! - она поднесла ухо к самым его губам. Мгновенно,
с молниеносной быстротой, его  железная челюсть, точно тиски,  сомкнулась на
ее ухе.  Она попыталась  вырваться,  вопя,  но  с тем же успехом  она  могла
стараться  оторвать  бульдога.  Вместо этого она  помогла ему повернуться  к
лампе. Удар культей, и пылающее масло хлынуло на соломенную подстилку.
     Вопли умирающей матери разбудили Джошуа. Он вскочил с постели, вбежал в
комнату и увидел два корчащихся в огне тела. Он радостно захлопал в ладоши и
выскочил в метель.
_______
     -  Да,  жуткая  история,  - вскричал Джек Флинн, который и заставил  ее
рассказать,  - но  не  могу понять, какое отношение все  это имеет  к  вам и
спасению Хемлок-клуба?
     - Потому что, мой  юный друг, у вас, как  обычно,  не  хватило терпения
выслушать до конца. События, которые я так старательно описывал, происходили
во времена узурпатора Георга Третьего, так  называемого. - (Таков был обычай
в  клубе:  всегда называть  Георгов узурпаторами). - Моя  часть начинается в
1850 году.
     В  феврале этого  года  в  одном  известном  издательстве, позабыл  его
название, вышла анонимная книга, озаглавленная "Ревнивый Бог". Она произвела
волнение  в  религиозных  кругах.  Автор,  очевидно  авторитет  в  теологии,
опирался  на учения викторианской науки,  а главной  целью  его работы  было
завершить разрушение деизма. Он настаивал на жестокости и глупости  природы,
указывая, что  все  попытки снять за это ответственность с Творца  неизбежно
завершаются манихейством или другой формой дуализма; и затем интерпретировал
мудрость Бога, как Его способность обманывать Своих созданий,  Его силу, как
Его  способность  унижать  и пытать  их,  а  Его славу  -  как  победоносное
созерцание мучений  и  ужаса жертв. Стоит особо указать, что  автор, хоть  и
анонимный,       указывал,       что        он        член       Плимутского
Братства*.
     Оригинальному еретику  было предложено членство в нашем клубе, а я стал
младшим членом комитета,  назначенного для изучения вопроса. Я  инстинктивно
невзлюбил неизвестного автора и  изо  всех сил  сопротивлялся  его приему. Я
доказал,   что  книга   совершенно   ортодоксальна   и   продолжает   Иоанна
III:16*.  Я  отметил,
что                               Чарльз                              Хэддон
Сперджен*  подтвердил
основной  ее   вывод,  и  что  евангелические   священники  по  всей  Англии
проповедуют то же самое, с незначительными отличиями, но все равно остался в
меньшинстве.
     - Тогда мы решили узнать, кто же  является автором книги, и обнаружили,
что его имя Джошуа Гласс.
     Волна ужаса прокатилась по слушателям старика.
     - Я отказался снимать свои возражения. Я провел расследование и выяснил
факты, которые сегодня изложил вам.
     - Но в правилах нет ничего против вещей такого рода! - вскричал один из
присутствующих.
     - Вы не позволили мне закончить!
     - Прошу прощения.
     -  Я  самым  тщательным образом  изучил  все  обстоятельства;  я  хотел
выяснить истоки феноменов, проявленных всеми участниками истории. В конечном
счете,  я пришел к  заключению: я начал  думать,  что в  этом  случае  может
существовать  физическая параллель  с  проявленным  ментальным  и  моральным
состоянием...
     - И что же? - перебил Джек Флинн восторженно, с блеском в глазах.
     -  Я  настоял на  физическом обследовании. Я  обнаружил уродство  столь
необычное  и чудовищное,  что, несмотря на его  человеческое  происхождение,
невозможно было назвать Джошуа Гласса представителем нашей расы.
     Наступила  долгая пауза  полного  изумления. Старый маг открыл коробку,
вынул длинную сигару и закурил.
     - Кому-нибудь со мной по пути? - спросил он, вставая.
     - Мне, если позволите, сэр,  - охотно откликнулся Флинн.  -  Я бы хотел
поговорить часок о мистицизме, а то во рту остался неприятный привкус.
     Перевод Д. Волчека


     Рассказ из  цикла о расследованиях Саймона Иффа. Кроули опубликовал его
под псевдонимом  Эдвард Келли в журнале International (No 12, февраль 1918).
Журнал был закрыт цензурой за прогерманскую пропаганду, большая часть тиража
номера с этим рассказом была уничтожена.
     Артур   Уэлсли  (1769   -  1852),   герцог  Веллингтонский,  британский
полководец, победитель Наполеона.
     Андре Массена (1758-1817), французский полководец.
     другого жилья не было - А. Кроули описывает окрестности принадлежавшего
ему поместья Болескин-хаус.
     расстались  в Лите  -  Ныне портовый район Эдинбурга, во времена Гласса
бывший городом.
     был таким хорошим  капитаном - Джошуа назвали  в  честь Иисуса  Навина,
которого называют "the Great Captain of Jews".
     Доктор  Фрезер  приводит немало  примеров  -  имеется в виду  книга  Ч.
Фрезера "Золотая ветвь", которую ценил А. Кроули.
     грех хуже Аханова  -  Ахан совершил грех,  взяв заклятую одежду  (Иисус
Навин, 7:1).
     член  Плимутского  Братства  -   фундаменталистская  секта,  к  которой
принадлежали родители А. Кроули.
     продолжает Иоанна  III:16 - "Ибо так возлюбил Бог  мир,  что отдал Сына
Своего Единородного,  дабы всякий верующий  в Него, не погиб,  но имел жизнь
вечную".
     Чарльз Сперджен (1834-92), английский баптистский проповедник.



   Алистер Кроули
   Завещание Магдалины Блэр

---------------------------------------------------------------
     Origin: http://fuego.front.ru/bibliobig2.htm
---------------------------------------------------------------


ЧАСТЬ I
I
     На третьем  курсе в  Ньюнхеме я  уже  была любимой  ученицей профессора
Блэра. Позднее  он  потратил немало времени, восхваляя  мою изящную  фигуру,
привлекательное лицо и большие серые  глаза с длинными черными ресницами, но
поначалу  его привлек  только один  мой талант. Немногие мужчины, (и вряд ли
хоть одна женщина), могли состязаться со мною в бесценном для научной работы
навыке,  -  способности  воспринимать  краткосрочные  колебания.  Моя память
крайне слаба, даже необычайно;  мне было вообще довольно  сложно поступить в
Кембридж.  Но  я  умела  наладить  микрометр  лучшего  любого  студента  или
профессора  и прочитать показания нониуса с  точностью, на которую  никто из
них  не  был  способен.  Вдобавок  я   отличалась  производившей  жутковатое
впечатление способностью к бессознательным вычислениям. Если мне приходилось
выбирать промежуток между, скажем, 70 и 80 градусами, мне даже не нужно было
смотреть на  термометр.  Автоматически  я определяла, что  ртуть  подходит к
отметке, оставляла другую работу  и, не задумываясь, поправляла бунзеновскую
горелку.
     Что еще примечательней, когда какой-то предмет  клали на мою скамью без
моего ведома, а потом убирали, я могла, если меня спрашивали несколько минут
спустя, описать  его  в общих чертах,  особенно контуры основания и  степень
восприимчивости к теплу  и свету.  По этим данным я легко могла  определить,
что это был за предмет.
     Эти мои способности  не раз проверялись с неизменным успехом. Причиной,
очевидно, была моя особая чувствительность к мгновенным колебаниям тепла.
     Мне также неплохо  удавалось чтение  мыслей, еще  в те времена.  Другие
девушки страшно  меня боялись. И совершенно  напрасно:  у меня  не  было  ни
желания, ни сил как-либо  использовать мои способности. Даже сейчас, когда я
обращаюсь к человечеству с  этим посланием о проклятии, столь ужасном, что в
двадцать четыре года я превратилась в увядшую, сломленную, высохшую старуху,
я остаюсь совершенно бесстрастной, совершенно безразличной.
     У меня сердце ребенка и сознание Сатаны, летаргия от неведомой болезни;
и  уже,  слава  Б...  -  ох!  Нет никакого  Бога! - близка развязка:  я хочу
предупредить человечество  от следования по моему пути  и затем взорвать  во
рту динамитную шашку.
II
     На третьем  курсе в Ньюнхеме я каждый день проводила четыре часа в доме
профессора Блэра. Все прочие дела я забросила, занималась ими автоматически,
если вообще занималась. Произошло это  постепенно,  и первопричиной послужил
несчастный случай.
     В  химической  лаборатории  были две  комнаты:  одна маленькая, которую
можно  было  полностью  затемнить. В тот день  (был  летний  семестр второго
курса)  эта комната была занята.  Шла первая неделя июня, стояла жара. Дверь
была закрыта. Внутри студентка проводила эксперимент с гальванометром.
     Я была занята своей работой. Вдруг я встрепенулась. "Быстрее, - сказала
я, - Глэдис сейчас упадет  в обморок".  Все в комнате уставились  на меня. Я
сделала несколько шагов  к  двери, тут раздался  грохот падающего тела, и  в
лаборатории началась истерика.
     Дело было только в жаре и духоте;  Глэдис вообще  не стоило  работать в
такой  день, но она  быстро пришла  в себя и  приняла  участие в последующем
бурном обсуждении. "Откуда  она знала?" - этот вопрос волновал  всех, и  все
были  убеждены,  что   я   знала   заранее.   Ада  Браун  (Athanasia  contra
mundum1)          все
высмеяла;  Маргарет  Лечмир решила,  что я,  возможно, услышала то,  чего не
уловили  другие,  занятые  работой: может быть, крик; Дорис Лесли говорила о
ясновиден