вы располагаете запасом  зелья,  то вы становитесь
богом  и повелителем того, кто в  этом зелье  нуждается: вам принадлежат его
душа и тело.
     Не  все  люди  понимают,  что   наркотик  для  его  раба  ценнее   всех
драгоценностей мира, золота и бриллиантов; добродетельная женщина может быть
выше любви к рубинам, но любой опытный медик скажет  вам,  что не существует
женщины столь добродетельной,  которая  попав в зависимость от наркотика, не
продала бы свое тело первому встречному оборванцу за понюшку порошка.
     И  если  нам  не  лгут,  утверждая,  что  одна  пятая  часть  населения
употребляет  наркотики, тогда  этот забавный островок, на котором мы  живем,
ждут впереди весьма веселые времена.
     Вся абсурдность запретительного подхода может быть показана на  примере
Лондона и других европейских  городов. В Лондоне любой домовладелец или иное
достаточно ответственное лицо может покупать любые снадобья так же свободно,
как сыр, при этом следует отметить, что Лондон отнюдь не переполнен  буйными
сумасшедшими, нюхающими кокаин на  каждом углу,  в перерывах между взломами,
изнасилованиями,   погромами,  убийствами,  должностными  преступлениями   и
подлогами, что,  как нас заверяют, должно неизбежно произойти в случае, если
свободные люди  будут  по-прежнему пользоваться своими законными  правами  и
свободами.
     Оправдать запретительный подход  можно  только в том  случае, если  нам
докажут, что нравственные качества жителей Соединенных Штатов немногим выше,
чем  у  тех самых  свиней, в которых  Христос вселил бесов, изгнанных  им из
бесноватого.
     И  хотя я  вовсе  не  придерживаюсь этого  мнения,  даже если  бы  дело
обстояло именно  так, я  по-прежнему бы продолжал утверждать, что  запретами
ничего не добьешься. Если вы хотите победить  эту болезнь, дайте людям  пищу
для ума, развейте у  них амбиции, несводимые к  некоторой сумме  в долларах,
установите шкалу преуспеяния, основанную на вечных ценностях, одним словом -
образовывайте их.
     Если же, несмотря на все ваши потуги, ничего не изменится, позвольте им
травить себя кокаином - большего они не заслужили.
     Перевод Ильи Кормильцева

ТО, ЧТО НАЗЫВАЮТ АЛЛЕГОРИЕЙ
     Маленький  черный  демон ухмылялся в своем углу. На улице жабы устроили
жуткий пир возле той вещи, ужасной вещи, что валялась в тени старого собора,
вещи,  которая  еще  недавно  была  живым,  полным  сил  существом,  а  ныне
превратилась в темный, раздутый, уже начинающий разлагаться труп. И вот труп
лежал в  тени старого собора, а маленький черный  демон  сидел в своем углу,
освещенный затихающим красным  огнем, облизывал  узкие  губы, гримасничал  и
кривлялся,  ухмылялся  и  что-то  бормотал.  Затем он громко  расхохотался и
отпрянул  назад,  напуганный  своим   адским  весельем.  И  тяжелый   черный
лондонский туман скрыл загадочную сцену кошмарной пеленой.
     Потом  настало  утро,  если  его  можно  назвать  утром,  когда  черное
сменилось  оранжевым,  липким  желтоватым  цветом  смерти,  и  в тени собора
появился человек в  синем. И тогда эта вещь была обнаружена. И пришли другие
люди, пробравшиеся  сквозь дневной  мрак,  и понесли ее  по забитым  народом
улицам - улицам, где за улыбками скрывается черная ненависть, улицам, где не
может жить ни один честный мужчина, где ни одна порядочная  женщина не может
заработать  на  кусок  хлеба,  где  Дьявол  царствует  под  одним  из  своих
излюбленных  имен,  под именем  Злата.  И  лжецы, утоляющие жажду  новостей,
преодолели все преграды, чтобы сообщить "правду об этой вещи". И они назвали
это Убийством.  Как будто Убийство  - новость для  Лондона, где надежды юных
душ день  за  днем попирает  золотое  копыто  Мамоны. И, слушайте! Оранжевое
вновь  стало черным,  а улицы города опустели.  И  маленький  черный  демон,
бормотавший и смеявшийся  в своем углу, поднялся  и выбрался  на волю. И  он
ухмылялся  зловеще  своим  возлюбленным  сестрам,  пробираясь по Хеймаркету,
отмечая гниение под их румянами, Смерть под  их краской. И он гоготал, минуя
своих возлюбленных братьев, шнырявших в переулках. Ха! Как он злорадствовал!
И вот он уже в темной пустой аллее, а туман гуще и темней, чем обычно. И вот
он  пляшет  безмолвно  - да! - теперь он пляшет - он  так рад! - на улицах и
подзывает  к себе женщину, стоящую  в тени. И она подходит, и он прыгает  на
нее и лижет ее черным языком,  покрытым смердящей испариной. И она падает  в
тени. А он лижет и  лижет ее черным языком, и одежды разлагаются на ней там,
где язык  касается  их. А  он все лижет и лижет, пока тело не превращается в
черную зловонную массу, в три раза больше,  чем Господь создал его, покрытую
лепрозными   струпьями  мертвой  белизны.  И  вот  дело   сделано,  и  жабы,
вскарабкавшись  на труп, устраивают жуткий  пир.  И  опять все скрыто черным
туманом. А маленький черный дьявол вновь в своей нише, сидит и бормочет.
     И  так было день  за днем, и людей охватил ужас. И обманщики насочиняли
горы лжи  и надавали тьму  советов,  столь  причудливо сформулированных, что
ничего  невозможно  было  понять.  И маленький  черный  дьявол  все  так  же
ухмылялся в своем углу.
     Но минуло семь дней, и все прекратилось. И обманщики позабыли об этом и
принялись сочинять новую ложь о других вещах. И жизнь продолжалась.
     В  то время жил  в этом городе человек, пользовавшийся большим почетом.
Его имя было благородным, а деньги бесчисленными. Но  не было у него чести и
еще меньше добродетелей. За это  его почитали еще больше. И был  он знаком с
женщиной, у которой не было  ни  знатного имени, ни  денег, но  зато чести и
добродетелей было столько же, сколько и у него. И великодушный мир  полагал,
что  последние  две  вещи поважнее первых  двух,  и  благодаря им  она может
получить и благородное имя, и  деньги. И это удалось ей, и теперь мужчины ее
почитали. А женщины ненавидели ее. И вот уже долгое  время она держала этого
знатного   господина   в   рабстве,   но   он   (не   отличавшийся  никакими
достоинствами),  устал  от нее.  И  его  друзья  говорили: "Избавься от этой
женщины,  но  каким-нибудь  гнусным способом, ты  останешься самым уважаемым
человеком, и все будет хорошо". Ведь люди в Лондоне думают, что из-за тумана
Око Всевышнего не видит, что творится в  этом  городе. Так что этот  человек
завел себе другую женщину. И та, первая,  пошла за советом к своему Отцу.  И
тот, пылая в вечном огне, предложил ей не горевать.  В комнате было темно, и
женщина похолодела и ссохлась как  труп,  в ней  не  осталось больше никаких
следов жизни. И  сердце выпрыгнуло  из ее  груди и  вылетело наружу.  И этот
труп, что лежал  в тени собора святого  Павла, был телом ее соперницы... Так
еще одно дитя ненависти было убито, и вновь на семь дней. И семь дней спустя
сердце  возвратилось,  вернулось в  ее грудь, и женщина воскресла, и ушла, и
продолжала жить.
     И  так  прошел год,  пока не  наступила  годовщина  первого  дня  этого
рассказа.  И  эта  женщина  веселилась  за  ужином  и  напилась.  И, потеряв
рассудок, вышла на улицу, стала буянить на рыночной  площади и рвать на себе
одежды. И человек в синем подошел и забрал  ее. Все мужчины в Лондоне  пьют,
да и  женщины тоже, но на людях они говорят, что это ужасно,  и арестовывают
бедняков,  пьющих  на  улице. И  этот  мужчина  в  синем  знал, что  женщина
небогата, и  заставил  ее пойти  с ним. И,  когда настало утро, ее привели к
тому, кто  должен был судить ее. Но судья опоздал, потому что  сам  накануне
напился и  теперь страдал от  головной боли. Но все же  он  пришел и говорил
громко и витиевато, даже прочитал длинную лекцию о вреде пьянства. И пока он
говорил,  женщина  вновь похолодела  и  съежилась,  и  из  нее, как  прежде,
улетучилась   жизнь.  И  лжецы   немало  насочиняли   об   этом.  Ее  сердце
выскользнуло, как и в тот  раз,  высунуло  черный язык, и принялось лизать и
убивать. И лжецы немало насочиняли и об этом тоже. Прошло семь дней, женщину
похоронили, и  на  ее  могиле  начертили знак  Креста.  А  знатный  человек,
догадавшийся, что  это она,  поставил на  могиле мраморный  крест. И,  когда
минуло  семь дней, маленький  черный дьявол перестал  бормотать,  вернулся и
искал ее. Но не смог найти, а, отыскав могилу, не сумел миновать крест. И он
принялся  скитаться  по  злачным  местам,  но ничего  не обрел.  И тогда  он
направился к  Патриарху падших  душ  Лондона. Тот  был печален, потому  что,
объяснял он,  "мое  дитя  выросло, и мне нечего делать.  Я  больше не  нужен
здесь".  "Давай  улетим,  -  предложил маленький  черный  демон,  бормоча  и
гримасничая. - Давай улетим куда угодно".  "Да, - взвыл  старый  Патриарх, с
ужасным  грохотом хлестнув разветвленным хвостом, - прочь из  этого тумана".
Ведь жирный черный туман по-прежнему окутывал город. "Давай отправимся туда,
где мы сможем уничтожать добро". И они взлетели и помчались по темным улицам
все дальше, и дальше. И унеслись очень далеко.

ПОСЛЕ ГРЕХОПАДЕНИЯ
     Страница из книги ангела-летописца
     Адам спустился к Евфрату для утренней ловли ихтиозавра. Накануне ему не
удалось  поймать  его  на большую  муху  (крылья  птеродактиля и  ангельские
перья); теперь он собирался  немного порыбачить с искусственным  дронтом, но
вскоре вылез из  воды, решив, что она безнадежно  забита рыбой.  Лучше б  он
оставался дома и  был  начеку, подстерегая Змея. Ибо вот что произошло в его
отсутствие.
     Ева закончила домашнюю работу, раскинулась  на солнце, скинув сшитое на
заказ платье с  меховой оторочкой (фиговые  листья днем теперь уже  никто не
носил, только с вечерним туалетом) и  вспоминала забавы минувшей ночи.  "Что
за глупая штука у Адама, - размышляла она вслух, - как только мне становится
хорошо,  она сразу увядает и падает,  и  нужно  десять минут, чтобы ей снова
стало лучше. Я бы вполне могла провести всю  ночь вот так, без этих дурацких
перерывов! А старый дурак сказал, что он от этого устает,  и  что сегодня не
может копать,  потому  что болит спина, так  что  он  пошел  на рыбалку.  На
рыбалку!  Устрою я ему рыбалку, когда  он  вернется.  Сдается мне, он  решил
навестить  эту  львицу, которая и прежде ему  нравилась. Правда,  давеча она
была с нами довольно груба, как и все прочие  звери  с тех пор, как мы съели
это  яблоко, из-за которого Господь Бог поднял такой шум. Змей,  как всегда,
ведет себя по-джентельменски, конечно. Говорит, что учился в  той же средней
школе, что и Господь Бог. Но манеры у него, тем не менее, куда лучше. Старый
мерзавец!  Говорить мне о труде, о работе и всей этой  чепухе, - разве может
воспитанный  человек так  разговаривать с дамой.  Надеюсь,  в  следующий раз
Господь оставит при себе свои непристойные шутки. И этот грубиян  никогда не
занимался любовью. Но я  с  ним  как-нибудь  развлекусь. Надеюсь, дырочку не
будет жечь. Дрочка не помогает - ох! Лучше,  когда  я дрочу сильнее. Ну вот!
Снова началось. На этот  раз  буду дрочить сильнее. Ах! Адам! Адам! - Ха!  Я
думала, что я с Адамом... Ох, как хорошо!". - И она прелестно ахнула.
     - Простите за вторжение,  герцогиня,  умоляю, - произнес новый  голос в
учтиво-почтительной  манере, присущей дипломатам, - но сегодня  ведь  третья
среда, не так ли?
     - Мой дорогой Князь,  как хорошо, что вы  пришли. Я  как раз надеялась,
что кто-то заглянет и подбодрит меня. Переезд меня так утомил.
     - Ах! Герцогиня, вы прекрасней, чем всегда.
     - Дурашка...
     - Да, и заслуживаете мужа получше.
     - Адам вполне хорош...
     - Но  он нездоров.  Он простужен с  тех пор,  как покинул Эдем, здешний
климат столь переменчив.
     - Да, не очень-то он силен, бедняжка.
     - Он быстро устает.
     - Да, - со вздохом.
     - Вижу, вы пытаетесь занять его место.
     В течение разговора Ева так и  не сменила позу, и ее влажные пальцы все
еще играли среди золотистых волосков.
     - Ох! Я и не думала.
     - Ах! Герцогиня, какая жалость, и какой сюрприз!
     - Да, в самом деле? Но, право же, Князь, вы столь  же  любопытны, как и
этот старый грубиян Господь Бог.
     - Я вас обидел?
     - Нет,  что вы!  Не знаю, как  и  благодарить вас за  тот совет  насчет
яблока.
     -  Я вынужден просить прощения,  что  невольно стал  причиной  наглости
этого грубияна.
     - Ни слова. Я вам очень признательна.
     - Только наполовину признательны, Герцогиня.
     - ?
     - Потому что вы узнали лишь половину тайны.
     - А какова же вторая?
     - Скверная.
     - О, дорогой, скажите же немедля.
     - А вы меня поцелуете?
     - Поцелую. Иди же ко мне, Сатана!
     - Ева!
     Тут его скользкие кольца обернулись вокруг  ее нагого тела, раздвоенный
язык проник меж белых зубов, от терпкой пены ее язык затрепетал. Он коснулся
нежного неба  и вылез, чтобы проникнуть в  изящные  ноздри. Мягкими зелеными
кольцами он обвил ее,  от его близости кровь Евы  вспыхнула желанием,  а он,
холодный и скользкий, продолжал оплетать груди и гибкие бедра.  Хвост проник
в приоткрытый фонтан, нежно пощекотав  розовый язычок любви, ныне набухший и
окрепший от  восторга. Еву пробил жаркий, пахучий пот.  - "Сатана!  Я  люблю
тебя! Когда меня целует Адам, он такой горячий  и тяжелый, он душит меня! Ты
же  поднимаешь меня, держишь меня, ты... Ах!" - Хвост сделал решающий рывок,
и вспотевшая женщина ахнула от удовольствия. - "Моя королева!" - "Сатана!" -
Влюбленный змей скользнул  по ее груди. - "Любишь  ли ты меня?"  -  "Я научу
тебя любви,  которая  и  не снилась  твоему Адаму!" -  Его голова скрылась в
темном  вместилище ее желания, а самая нежная часть пылкого тела прижалась к
ее алым  губам. Угадав, чего он  хочет, она  с  восторгом  предалась  новому
пороку. Вновь и вновь она орошала его любовной капелью, теплый аромат их тел
слился  в изысканном потоке;  наконец, показалась его голова, вся в пене,  и
вновь прильнула  к  ее ароматным губам, срывая  похотливые поцелуи и ласково
покусывая ее  нежные  веки, она  же  прижалась  к  телу,  ставшему еще более
желанным.
     Но  тут неподалеку раздался  крик  и, вскочив, Сатана  увидел, что Адам
возвращается с  добычей. Он  был слишком  близко, не  убежишь. Ева с женской
смекалкой поспешно накинула меха и с беззаботным видом присела на  корточках
подле  костра,  Сатана же свернулся под ее юбками. Взметнулось пламя, и Адам
приветствовал  подругу  покровительственным  тоном,  который мужчина  всегда
считает уместным в разговоре с теми, кого он считает ниже себя в социальном,
физическом и интеллектуальном  отношении. Она отозвалась с редкой кротостью,
на  которую  неизменно способны неверные  жены. Но  ей было  совсем  не  так
просто,  как  можно  было  заключить по  выражению  ее  лица.  Змей-любовник
бессовестно воспользовался замешательством и напал на нее в два места сразу,
- ее увядшие было  страсти пугающе разгорелись, и в высшей точке наслаждения
она  вряд  ли  смогла  бы сохранить  сдержанность. А  Сатана и впрямь  зашел
слишком далеко. Он  заползал все выше и выше, и  уста ее  чрева конвульсивно
закрывались  и тщетно открывались вновь.  Он проникал  все глубже и  глубже;
наконец - яростный рывок, и он полностью скрылся в храме любви. В этот самый
момент Ева, дико задрожав, извергла подавленное желание и свалилась на землю
в обмороке. Адам  был встревожен.  Паленые обрезки копыта мастодонта  смогли
привести  ее  в  чувство,  но  меха Евы  упали, и  Адаму  открылась  природа
вдохновения  его  женушки. -  "Подумать только, - заметил он с простительной
гордостью, - что  всего лишь мой вид... или, быть может, это запах? Я напишу
об этом книгу  и тогда уж решу.  Бедняжка!  Да, пожалуй,  моя штука  сегодня
ночью не сможет работать. Львица, помнится,  умела облизывать ее с некоторым
толком. Но, конечно, я не  могу попросить Еву  заняться этим. Это ее унизит,
уверен. Лучше уж попытаться  поднять ее до моего уровня... будь проклята эта
картофельная грядка! Придется перекопать завтра, а ведь у меня только старая
каменная лопата.  Человеку  в  должности  Бога... размечающему  землю и  все
такое,  следовало   бы  заняться  поставкой  железных   лопат...  ведь   это
единственная планета, где на много миллиардов миль не заметно влияния науки,
как говорит  молодой князь... хотя  не очень-то  верится,  что  он настоящий
князь... выслушивает  все эти  оскорбления  от  придурковатого  Бога,  точно
агнец...  говорит, что это  ниже его достоинства огрызаться.  Я  бы  старого
пидора  привлек  к  суду. Угрожал  еще,  что  у  Евиного ребенка  разобьется
голова".  -  Но в этот  момент его  рассуждений завыл ползучий мегатерий,  и
Адам, схватив рогатку, стал его отгонять.  Не  теряя времени,  Ева принялась
яростно  стучать  по  животу. - "Пора вылезать, сэр! Сейчас  принесу горячую
воду!". Сатана  проснулся, он  не любил воду,  горячую  или какую-либо  еще,
разве что с  изрядной  порцией шотландского виски, спустился  вниз,  высунул
голову и спросил, какого черта  она так  стучит. - "Вылезай,  дорогой,  Адам
ненадолго отошел, быстрее, и не сделай  мне больно". - "Но, Ева, я проведу с
тобой ночь".  - "А  как же Адам?". - "Пусть  тоже  залезает".  - "Но он  все
обнаружит.  Лучше  придумаем  что-нибудь другое". -  "Нет, я все обдумал. Ты
просто не знаешь всего секрета". И по дороге страстно ущипнув клитор, Сатана
вновь заполз в уютное убежище.
     Адам победоносно вернулся  из похода, радостно сбросил шкуры, и кинулся
в объятья своей подруги. Как и можно было предположить, вскоре Ева заставила
его  изменить позицию,  копна ее рыжеватых волос покрыла  его бедра,  а алые
губки принялись  вдохновлять его до  подходящей степени твердости.  Желаемое
вскоре осуществилось, она быстро  сменила  позу,  уселась  на него верхом  и
рукой направила  в нужное  отверстие.  Началась  пляска.  Ева что было  мочи
ерзала толстым задом,  Адам  помогал, насколько  позволяла  ему  скованность
позы. Настал критический момент,  и поток теплой  влаги стремительно затопил
все  на своем пути. Но Ева пока не позволяла вынуть. И тут Адам вскрикнул от
боли: "Меня укусили!". - "Этот мерзкий палеопулекс",  - сказала Ева. - "Нет,
это  у  тебя  внутри.  Он  меня  выталкивает!  Вставай!".  -  Ева  вскочила,
взволнованная,  и  обнаружила,  что  Сатана  спокойно  появляется  из  своей
цитадели. Адам бросился искать дубину. Но к тому времени, когда он вернулся,
произошла перемена. Старая  змеиная кожа была сброшена,  и Сатана предстал в
подлинном  своем обличье, лучистый дух.  - "Ты  укусил  меня", - сказал Адам
возмущенно.  - "Для твоего  же блага. Бог  обрек тебя на  смерть.  Мой  укус
наполнил  твою  кровь  ядом, который  заставит забыть о страхе смерти и даже
сделает  ее  желанной!".  -  "Как же называется этот  яд?".  Сатана ответил:
"Сифилис!" и ушел, хохоча. Богу неприятно было слышать его смех.
ФЛОТСКИЕ НУЖДЫ
     В комнате  было  сладко и душно от запаха  запретных  поцелуев;  легкий
влажный  аромат  пота  парил  в сумерках,  слышно было  дыхание, которое  не
осмеливалось
звучать*,     вздохи,
приглушенные  страхом.  Голова  гардемарина  тихо  повернулась,  язык  томно
потянулся к губам лейтенанта. Шум в соседней комнате; оба страшно задрожали,
спрыгнули с дивана, на котором лежали, поспешно уничтожили следы беспорядка,
учиненного их  страстью. Гардемарин  взял руку любовника,  поднес  к  губам,
крепко укусил с внезапным безумным желанием и прошептал голосом, дрожащим от
неудовлетворенной  похоти:  "О  Боже!  Боже!   Теперь  я  тебя  люблю!".  Он
выскользнул   в  дверь   и  оставил   Эндрю  Клейтона  наедине  со  сладкими
воспоминаниями и беспокойными  размышлениями  о  будущем. Ведь  Монти ле  В.
никогда прежде не дарил ему свою  любовь. Монти был смуглым,  томноглазым, с
черными, как смоль, волосами: вокруг него царила та неопределимая атмосфера,
которую  сразу  распознают  извращенцы,  - общество, скрепленное узами,  что
теснее         масонских.         Он         пробыл         на         борту
"Осириса"* всего лишь
неделю, когда  капитан предло