ии, Эми  Гор о "родстве душ". Все эти теории утопали  в бесконечных
догадках. Профессор Блэр появился в самый жаркий момент обсуждения, успокоил
всех за пару минут, еще пять выспрашивал детали,  а потом  пригласил меня на
ужин.  "Думаю, дело  в вашей теплочувствительности,  -  сказал  он.  - Вы не
против немножко  поэкспериментировать после ужина?". Его тетка, занимавшаяся
домашним хозяйством, пыталась было протестовать,  но,  в конце концов,  была
назначена Главным Надзирателем за моими пятью чувствами.
     Сначала  проверке был подвергнут мой  слух,  его  признали  нормальным.
Затем мне завязали  глаза, и тетка пущей  предосторожности ради встала между
мною и профессором. Обнаружилось, что  я могу описать его малейшие движения,
но только пока он находится между мною и западным  окном; стоило ему отойти,
и    я    ничего    не   могла   сказать.    Это   соответствовало    теории
теплочувствительности,  но  в   других   случаях   результаты  полностью  ей
противоречили.  В  общих  чертах  итог  был весьма примечательным  и  весьма
загадочным; два  часа  мы  провели в  бесплодном  теоретизировании. В  конце
концов, тетка, грозно нахмурившись, пригласила меня провести летние каникулы
в Корнуолле.
     Эти месяцы мы с профессором  работали над изучением  истинной природы и
пределов моих способностей. Результат, по большому счету, был нулевой.
     Во-первых, эти способности проявлялись всякий раз по-новому. Кажется, я
делала  все,  что  обычно,  чтобы  ощущать  мгновенные изменения,  но  потом
обнаруживалось, что  аппарат  восприятия у  меня совершенно изменился. "Один
исчез, другой пришел на смену", - говорил профессор Блэр.
     Те,  кто  никогда не  проводил научных  экспериментов, не  подозревают,
насколько бесчисленны и неуловимы источники ошибок, даже в простейших вещах.
В таких же неясных и неизведанных областях нельзя доверять результату,  пока
он  не  перепроверен тысячу раз.  В  нашей  области мы не  обнаружили ничего
постоянного, одни лишь варианты.
     Хотя в нашем распоряжении были факты, каждый из которых,  казалось, мог
перевернуть  все существующие теории  о  средствах  общения между различными
сознаниями, у нас не было ничего, совершенно ничего, что можно было положить
в основу новой теории.
     На  самом   деле,  невозможно  даже  дать  общее  описание  хода  наших
исследований. Двадцать  восемь полностью исписанных тетрадей,  относящихся к
этому периоду, находятся в распоряжении моих душеприказчиков.
III
     Когда я училась  на третьем  курсе,  внезапно тяжело  заболел мой отец.
Узнав об этом, я помчалась на велосипеде в Питерборо (мой отец был каноником
местного  собора),  совершенно  позабыв о своей  работе.  На  третий  день я
получила  телеграмму  от профессора  Блэра: "Согласитесь  ли вы  стать  моей
женой?". До этого  момента  я никогда не думала  о себе,  как о женщине, а о
нем, как о мужчине, и только тут  поняла, что люблю и всегда любила его. Это
был случай, который можно назвать "Любовь с первой разлуки". Мой отец быстро
шел на  поправку, я  вернулась в  Кембридж, в мае мы поженились и  сразу  же
уехали  в Швейцарию. Позвольте  опустить  описание столь священного для меня
периода моей жизни, но все же один случай не могу не упомянуть.
     Мы  сидели  в  саду  возле  Лаго-Маджоре  после  чудесной  прогулки  от
Шамоникса через Коль дю Жеан к Курмайеру, оттуда к  Аосте, а потом спуска  к
Палланце. Очевидно, увлеченный какой-то идеей, Артур встал и принялся ходить
взад-вперед  по террасе.  Неожиданно что-то заставило меня повернуть голову,
чтобы убедиться в его присутствии.
     Вас, читателей, это, возможно, не  впечатлит, если вы лишены подлинного
воображения. Но  представьте  себе, что вы разговариваете с другом при свете
дня и внезапно тянетесь вперед его пощупать.
     - Артур! - крикнула я. - Артур!
     Отчаяние в моем голосе заставило его подбежать ко мне.
     - Что случилось, Магдалина? - крикнул он, беспокойство в каждом слове.
     Я закрыла глаза.
     - Двигайся! - попросила я. - (Он стоял между мной и солнцем).
     Он повиновался, изумленный.
     - Ты...  ты... -  Я  запнулась. - Нет!  Я  не знаю, что  ты делаешь.  Я
ослепла!
     Он   поднял   руку,   опустил.   Бесполезно;   я  совершенно   утратила
чувствительность.  Этой  ночью   мы  провели   десяток   экспериментов.  Все
провалились.
     Мы скрыли разочарование, и  оно  не омрачило нашей любви. Влечение даже
стало  острее и сильнее, но не  больше, чем  обычно бывает между мужчинами и
женщинами, любящими друг друга всем сердцем и любящими бескорыстно.
IV
     В октябре мы вернулись в Кембридж, и Артур увлеченно принялся за работу
в  университете.  Потом я  заболела,  и надежды,  которые  мы  питали,  были
омрачены. Хуже всего, что течение болезни потребовало провести все операции,
которые способна  вынести  женщина. Не только прошлые надежды, но  и будущие
были уничтожены.
     Во  время  моего выздоровления  произошло  самое важное событие  в моей
жизни.
     Однажды днем меня мучили  сильнейшие  боли, и я  решила  позвать врача.
Сиделка пошла в кабинет позвонить ему.
     - Не  лгите мне,  -  сказала я,  когда она вернулась.  -  Он не уехал в
Ройстон. Он  узнал, что болен раком,  слишком расстроен  и поэтому  не хочет
придти.
     - О  чем вы? - удивилась сиделка. - Он действительно не может придти, и
я  собиралась сказать вам, что он уехал в  Ройстон, но про  рак  я ничего не
слыхала.
     Это была правда, ей не сказали. Но на следующий день мы узнали, что моя
"интуиция" оправдалась.
     Когда  я  поправилась, мы  возобновили  эксперименты.  Мои  способности
вернулись с утроенной силой.
     Артур так объяснил мою "интуицию":
     - Врач, когда ты последний раз его видела, еще не знал, что у него рак,
но бессознательно Природа его предупредила. Ты проникла в его подсознание, и
то,  что ты там почерпнула, перенеслось в твое сознание, когда  ты прочитала
на лице сиделки, что он болен.
     Это  несколько  расплывчатое  заключение, по  крайней  мере,  исключало
зыбкие теории "телепатии".
     С  этого  момента мои способности постоянно росли. Я могла читать мысли
моего  мужа по незаметным  движениям  его  лица так же легко, как глухонемой
разбирает речь находящегося вдалеке человека по его губам.
     По мере того как мы продолжали работу, день  за днем, я стала понимать,
что  мое умение улавливать детали становится  все  глубже. Я не просто умела
угадывать  эмоции, я могла сказать, думает ли он 3468522 или  3456822. В год
после  моей  болезни  мы  провели 436  подобных экспериментов, каждый длился
несколько часов, всего 9363, из них лишь 122 неудачи,  и то, без исключения,
частичные.
     На следующий год мы перешли к чтению его снов. И здесь мне сопутствовал
такой же  успех. Обычно я уходила из комнаты до пробуждения мужа, записывала
его сон и за завтраком он сравнивал свою запись с моей.
     Все,  без исключения, были идентичными, с  одной поправкой: моя  запись
всегда была  полнее. Почти  всегда  он, тем  не  менее,  старался  вспомнить
детали,  известные мне,  но  эти  детали, думаю,  все равно не  представляли
научной ценности.
     Но имеет ли все это значение, когда я думаю о надвигавшемся кошмаре?
V
     Версия, что единственным способом узнать мысли  Артура  было  чтение по
губам, на третий  год  нашего брака  казалась  более  чем  сомнительной.  Мы
бессовестно практиковали "телепатию".  Проверив все  тщательным  образом, мы
исключили    возможность    "чтения    по   мускулам",    "сверхслышимости",
"теплочувствительности",  и все равно  я могла  читать каждую его мысль.  Во
время пасхального отпуска  в северном Уэльсе  мы  на неделю  разъехались,  в
конце этой  недели  он  оказался  на  подветренной,  а я  на противоположной
стороне  Трифана;  в  назначенный  час  он  открыл  и  прочитал  документ из
запечатанного  пакета,   который  дал   ему   "незнакомец   в  Пен-и-Пассе".
Эксперимент  полностью  удался, я  повторила  каждое  слово  документа. Если
отбросить   телепатию,   то  единственное  объяснение,   что   я   встретила
"незнакомца" прежде и  прочитала все, что  он собирался написать  при  таких
обстоятельствах!  Разумеется,  прямая  связь  двух  сознаний  -  куда  более
резонная теория.
     Если бы я знала, во что  это все выльется, я бы, вероятно, сошла с ума.
Втройне удачно, что я  могу предупредить  людей о  том, что ожидает каждого.
Величайшим благодетелем человечества будет тот,  кто  изобретет  взрывчатку,
действующую  быстрее и  разрушительней  динамита.  Если  бы  я  только  была
уверена, что смогу изготовить хлорид азота в необходимом количестве...
VI
     Артур  сделался  вялым и равнодушным. Любовное  единство,  которым  был
скреплен  наш  брак,  рухнуло  без  предупреждения,  хотя,  на  самом  деле,
расстраивалось мало-помалу.  Но  сам  этот  факт я, тем  не менее,  осознала
внезапно.  Это произошло как-то  раз летним  вечером,  когда мы  катались на
лодках по Кему. Один из студентов Артура, тоже в канадском  каноэ, предложил
нам  грести  наперегонки. Под  мостом Магдалины  мы  вышли вперед,  и  тут я
услышала  мысль моего мужа. Это был самый чудовищный и  жуткий  хохот, какой
только  бывает  на  свете. Ни  один  дьявол  не  способен  смеяться  так.  Я
вскрикнула  и  уронила весло.  Все  решили,  что  мне  стало дурно.  Я  была
убеждена,  что это  не  смех какого-то прохожего на  мосту, искаженный  моей
сверхчувствительной  натурой.  Я  ничего не  сказала; Артур выглядел мрачно.
Ночью  он спросил внезапно, после  долгого раздумья: "Это  было  из-за  моей
мысли?". Я смогла только пролепетать, что не знаю.
     Теперь время от  времени он  жаловался на усталость, а его  вялость, на
которую я  прежде не обращала особого внимания, приобрела тревожные черты. В
нем появилось  нечто  чужеродное! Безразличие  прежде  возникало  мимолетно;
теперь же я стала замечать, что оно стало постоянным и все усиливается. В ту
пору  мне  было  двадцать три года.  Вас  может удивить, что я пишу  с такой
серьезностью. Иногда мне  приходит в  голову, что у  меня  вообще никогда не
было собственных мыслей, что  я  всегда читала мысли  других  или, возможно,
самой Природы. Кажется, я была женщиной только в первые месяцы замужества.
VII
     В следующие полгода  не произошло ничего примечательного,  кроме  того,
что  шесть или семь  раз мне снились  сны, яркие и  жуткие.  К Артуру они не
имели отношения.  И  все же каким-то  образом я знала, что это его сны, а не
мои;  точнее,  что  они  сами  оживали  в его  подсознании,  поскольку  один
приснился мне днем, когда Артур ушел на охоту и определенно не спал.
     Последний из них  приснился мне в  конце  осеннего семестра. Артур ушел
читать  лекции, я  оставалась  дома  на  грани  сна и  яви,  слишком  плотно
позавтракав  после  бессонной  ночи.  Внезапно  я   увидела  университетскую
аудиторию, она была  намного  больше,  чем  на самом деле  и  заполнила  все
пространство; на  кафедре, выпячиваясь из нее со всех сторон, стоял огромный
смертельно-бледный  дьявол с  лицом,  карикатурно похожим на Артура. Злобную
радость на  его лице невозможно описать. Бледное и  разбухшее, с бескровными
обвисшими  губами, оно  взирало  с неописуемой злобой; а  брюхо, складка  за
складкой, свешивалось с кафедры и выпихивало студентов из комнаты. Затем изо
рта выползли слова:  "Дамы  и  господа, курс закончен. Идите домой". Я не  в
состоянии описать гнусь и мерзость этой простой фразы. Затем, возвысив голос
до скрежещущего визга, он принялся  вопить: "Белок  яйца!  Белок яйца! Белок
яйца", и так снова и снова двадцать минут кряду.
     Это произвело на меня ужасающее впечатление, словно я узрела ад.
     Артур обнаружил  меня в истерическом  состоянии,  но ему быстро удалось
меня успокоить.
     - Знаешь, - сказал он за ужином, - кажется, я чертовски простудился.
     В первый раз я  услышала, что он жалуется на самочувствие. За шесть лет
у него не было ничего страшнее головной боли.
     Я пересказала  ему мой "сон", когда  мы легли в постель; Артур выглядел
необычно мрачно, словно понял, что именно я  упустила  в  его интерпретации.
Утром у него начался жар; я велела ему оставаться в постели и вызвала врача.
В тот же день  я узнала,  что Артур  серьезно  болен,  причем уже  несколько
месяцев. Доктор сказал, что это воспаление почек.
VIII
     Я сказала  "последний  сон".  Весь  следующий  год мы путешествовали  и
перепробовали множество методов лечения. Мои  способности мне  нисколько  не
изменили, но я  больше  не  улавливала никаких  бессознательных  кошмаров. С
небольшими колебаниями Артур чувствовал  себя  все хуже;  с  каждым  днем он
становился  все  безжизненней,  все  безразличней,  все  депрессивней.  Наши
эксперименты  были поневоле сокращены.  Единственным, что  занимало  Артура,
стала проблема его  личности. Артур интересовался, кто он такой.  Я не  хочу
сказать, что он страдал от галлюцинаций; я  имею в виду, что его воображение
было  занято  проблемой  истинного  эго.  Одним  чудесным  летним вечером  в
Контрексвиле  он чувствовал себя намного  лучше;  симптомы болезни  временно
исчезли благодаря  лечению  очень умелого  врача на  этом  курорте,  доктора
Барбезье, доброго и опытного человека.
     -  Я  хочу  попробовать,  -  сказал Артур, -  проникнуть  в свою  суть.
Животное ли я, и бесцелен ли мир? Душа ли я, заключенная в теле? Или  же я -
единственный  и неделимый в  каком-то невероятном  смысле,  отблеск  вечного
Божественного огня? Я должен погрузиться в себя, попробовать впасть в своего
рода транс,  который сам  не смогу  постичь. Может  быть, тебе  удастся  его
интерпретировать.
     Эксперимент  продолжался  около получаса, и,  наконец, Артур  поднялся,
тяжело дыша.
     - Я ничего не видела, ничего не слышала, - сказала я. - От  тебя ко мне
не перешло ни единой мысли.
     Но в этот самый момент то, что было у него в сознании, вспыхнуло у меня
в голове.
     - Это бездонная пропасть, - сказала я ему, - и над нею висит стервятник
огромней всей вселенной.
     - Да, - ответил он, - так и было.  Но  это не  все. Я  не могу  перейти
грань. Надо попытаться снова.
     Он сделал еще одну попытку. И вновь меня отрезало от  его  мыслей, хотя
его  лицо  дергалось  так,  что  можно  было  сказать, что  его мысли сможет
прочитать кто угодно.
     - Я не там  искал, - произнес  он  внезапно,  но  очень спокойно  и  не
шелохнувшись. - То, что мне было нужно, находится в основании позвоночника.
     И тут я увидела. В голубых небесах свернулась бесконечная змея, зеленая
с золотом, с четырьмя огненными  глазами, - черно-красное пламя, испускавшее
лучи  во все стороны; в кольцах она удерживала  великое множество  смеющихся
детей.  Стоило  мне  взглянуть,  видение размылось. Извивающиеся реки  крови
потекли с  небес,  кровь гноилась  безымянными формами,  -  чесоточные  псы,
волочащие за  собой  выпавшие  кишки, полуслоны-полужуки, нечто,  похожее на
жуткий  выбитый  глаз,  окаймленный кожаными  щупальцами,  женщины  с кожей,
бугрящейся  и  пузырящейся,  точно   кипящая  сера,  и  испускающей  облака,
собирающиеся  в  тысячи  новых  очертаний,  еще  более  чудовищных,  чем  их
прародительница, -  таковы были насельники этих полных ненависти  рек. Кроме
того, были вещи, которые невозможно назвать или описать.
     Меня привел в себя вид Артура, хрипящего и  задыхающегося, его скрутила
судорога.
     После этого случая он так по-настоящему и не  оправился. Тусклый взгляд
стал  еще туманнее, речь медленней  и неразборчивей,  головные  боли чаще  и
пронзительней.
     На смену прежней замечательной  энергии и активности пришел ступор, его
жизнь превратилась в постоянную летаргию, сползающую в кому. Частые судороги
предупреждали меня, что он находится в опасности.
     Иногда его дыхание становилось тяжелым  и шипящим, словно у разъяренной
змеи;  ближе к концу оно приобрело  тип  чейн-стока со  вспышками все  более
усиливающимися по длительности и остроте.
     И, тем не  менее, он оставался самим собой; тот ужас, который был и все
же не был им, не выглядывал из-под покрова.
     -  Пока  я  нахожусь  в  сознании,  -  сказал  Артур в  момент  редкого
просветления  рассудка, -  я могу сообщать тебе то,  что я думаю; как только
сознательное  эго вытесняется, ты  ловишь  бессознательную  мысль,  которая,
боюсь -  о,  как  я  этого боюсь! - и есть большая и истинная часть меня. Ты
извлекла неразгаданное объяснение из мира снов; ты - единственная женщина на
свете,  -  возможно,  другой никогда не будет, -  у которой есть возможность
изучить феномен смерти.
     Он искренне убеждал меня, в надежде умерить мою скорбь, чтобы я всецело
концентрировалась на мыслях, появляющихся в его сознании, когда он больше не
способен был выражать их, и  на  бессознательном, если сознание  блокировала
кома.
     Это  и  есть тот  самый  эксперимент,  который я  ныне  заставляю  себя
описать.  Пролог  оказался длинным; необходимо было представить человечеству
факты простейшим путем, чтобы оно смогло узнать верный способ  самоубийства.
Я  искренне  прошу  читателей  не сомневаться  в истинности  моего рассказа;
описания  наших  экспериментов, оставленные в моем  завещании величайшему из
ныне живущих мыслителей, профессору  фон  Бюле,  докажут,  что  моя  повесть
правдива,  и  что существует великая и  страшная  необходимость  действовать
немедленно и решительно.
ЧАСТЬ II
I
     Удивительным   физическим   проявлением   болезни   моего   мужа   была
всеобъемлющая  прострация.  Тело  столь  сильное,  что  подтверждали  частые
судороги, и такая инертность  в нем! Он мог целый  день  лежать, как бревно;
затем  без   предупреждения   или   конкретного  повода  начинались  спазмы.
Уравновешенный  научный мозг  Артура хорошо переносил  это  состояние;  бред
начался только за  два дня до смерти. В тот  момент меня  не было  рядом,  я
совсем  измучалась  и  не  могла  спать,  так что  доктор настоял,  чтобы  я
отправилась на продолжительную автомобильную  прогулку.  На свежем воздухе я
задремала и проснулась оттого, что незнакомый  голос сказал мне прямо в ухо:
"Ну  а  теперь -  гвоздь  программы".  Поблизости никого  не  было. И тут  я
услышала  голос  моего мужа - знакомый и  любимый, - ясный, сильный, низкий,
размеренный:  "Запомни  все  точно,  это  очень  важно.  Меня  увлекают силы
бессознательного. Может  быть,  я  больше не смогу с  тобой  говорить.  Но я
здесь,  меня не изменят страдания; я всегда смогу думать;  ты всегда сможешь
читать мои... - Голос  сорвался  в страстный вопрос.  - Но  кончится ли  это
когда-нибудь? - словно некто что-то ему сказал. И тут я услышала смех. Смех,
который  я  слышала  под  мостом  Магдалины,  был  божественной  музыкой  по
сравнению  с  этим! Даже  лицо Кальвина,  когда  он злорадствовал,  глядя на
сожжение  Сервета,  преисполнилось  бы  милосердия,  услышь  он  этот  смех,
превосходно воплощавший самую суть проклятия.
     С этой  минуты мысли  моего мужа словно  поменялись местами  с  мыслями
другого. Они были снизу, внутри, подавлены. Я сказала себе: "Он мертв!"
     И тут возникла мысль  Артура:  "Лучше  б  я  притворился  безумным. Это
спасло бы ее, быть может,  и это изменило  бы все. Сделаю вид, что я зарубил
ее  топором.  Будь все проклято!  Надеюсь, она не  слышит. -  Теперь  я  уже
полностью проснулась и велела шоферу  ехать домой. -  Надеюсь, она погибла в
автокатастрофе,  надеюсь,  что ее  разнесло на  миллион  кусочков.  Господи!
Услышь  мою  молитву! Пусть анархист бросит  бомбу  и  разорвет Магдалину на
миллион  кусочков!  Особенно  мозг!  Главное - мозг.  О Боже!  Моя первая  и
последняя молитва: разнеси Магдалину на миллион кусочков!".
     Самым ужасным в этой мысли была моя убежденность - тогда и теперь - что
она возникла в сознании совершенно ясном и последовательном. И я чрезвычайно
боялась думать о смысле его слов.
     У  дверей  палаты  меня встрет