Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
в изножье кровати. "Да, ты прав, -- расхохоталась она. -- Стюарт
очень сексуален".
"Похабно сексуален, -- добавил я. -- Мужчина и женщина одновременно.
Старая блядь с хуем".
Она, хохоча, встала и пошла в ванную комнату. Через несколько минут она
вернулась оттуда, завернутая в красное кимоно, с полотенцем, от которого
исходил пар.
"Дай мне твой член, -- потребовала она, улыбаясь. Я послушно повернулся и
подставил ей член. -- Французская женщина -- это не американская женщина, --
сказала драг-дилер нравоучительно. -- Французская женщина с детства приучена
к гигиене и к заботе о мужчине. -- Она тщательно протерла мой член горячим
полотенцем и унесла полотенце в ванную. -- Ты хочешь есть?" -- спросила она,
появившись опять.
"Да, -- согласился я. -- Очень".
"Я закажу по телефону еду. Правда, в это время ночи, -- она посмотрела на
часы, -- только китайский ресторан открыт. Ты любишь китайскую еду?"
"До сих пор еще не выработал предпочтений и неприязней, -- сказал я. --
Да, я люблю и китайскую еду".
Она заказала два блюда креветок, свинину для меня, еще биф и два морских
супа. Как женщина разбитная и практичная, она некоторое время поболтала с
принимающим заказы китайцем, чему-то засмеялась, повторила заказ опять и
вдруг углубилась в беседу о качествах креветок. Я опять поглядел в ТВ, тот
же самый канал, что и в жигулинском "охуенном пентхаузе", представлял миру
людей рок-энд-ролла. Эвелин закончила разговор о качествах креветок. "Через
десять минут, -- сообщила она довольно и, погладив меня по голому колену, я
сидел в кровати по-турецки, спросила: -- Хочешь чего-нибудь?"
"Джойнт", -- попросил я. Она послушно стала делать мне джойнт, время от
времени посматривая на меня.
"Это было замечательно, -- сказала она. -- Ты знаешь женщину, Эдуард, ты
европейский мужчина. Это было очень-очень хорошо".
"Ты была тоже очень хороша, дорогая, -- сказал я и погладил ее по шапке
мелких кудрей. -- Ты все чувствуешь, с тобой приятно это делать". Она
смущенно засмеялась.
"Саша сказал, что у тебя вышло несколько книг во Франции... О чем твои
книги?" -- спросила она.
"Обо мне. О моей жизни. О моей социальной жизни, и о моей... -- я
замялся, -- ...сексуальной жизни".
"Интересно было бы прочесть. У тебя нет с собой твоих книг?"
"Увы, нет. Я уже не вожу с собой по свету свои книги. Я подарю тебе мою
американскую книгу, которая только что вышла".
"Правда? -- обрадовалась она. -- Я куплю у тебя..."
"Зачем? Я тебе подарю. Издательство дает мне какое-то количество книг
бесплатно. Как автору..."
"Спасибо, -- сказала она. -- Только не забудь. Держи джойнт". Я закурил.
Почти тотчас же раздался гудок интеркома. Она пошла в кухню и что-то там
бормотала в интерком. Я глядел в ТВ, время от времени затягиваясь
марихуанным дымом. В ТВ опять был Майкл Джексон в розовой курточке. "Бит
ит!" -- опять кричал он. На хорошенького Майкла было так сладко смотреть.
Последовал звонок в дверь. Эвелин вышла из кухни со свертком в руке и
отворила дверь, впрочем, не снимая массивной цепочки. Эвелин просунула
сверток в образовавшуюся щель, и я увидел, что сверток взяла чья-то рука.
Другая рука, пальцы были смуглые и длинные, дала другой сверток, поменьше,
Эвелин. Оказывается, это не был деливери-китаец. Я решил не размышлять на
тему, кто это был, я решил в это дело не входить. Я опять с удовольствием
поглядел на тоненькую фигурку Майкла Джексона на экране ТВ. Очевидно, Майкл
нравится не только мне. Второй раз за эти сутки показывают Майкла. Я
докурил джойнт и полностью растворился в атмосфере хорошо
схореографированной балетной драки.
Снова взвыл интерком, но на сей раз, когда несколько минут спустя Эвелин
открыла двери широко, в дверях появился китаец с большим грубым пакетом.
Эвелин заплатила китайцу, и тот ушел, с удовольствием опустив свой чаевой
доллар в заветный задний карман черных штанов.
Эвелин поместила еду на большой поднос и поставила поднос на кровать. Мы
начали с супа.
После китайской пищи и нескольких банок пива я ебал ее, а по ТВ
показывали старую музыкальную комедию. Черно-белую. Мелькало личико юной
Мэрилин Монро, она не была еще даже в главной роли. Я чуть повернул мою
женщину на кровати, взяв ее для этого за мягкую жопу обеими руками так,
чтобы мне было видно сладкую Мэрилин, и принялся ебать кого-то из них,
обильно награждая это существо длинными пенальными движениями члена в нее и
из нее, в нее и из нее... Чуть позже, когда началась скучная сцена, все
участники которой были мясистые глупые мужчины в шляпах и при галстуках, в
двубортных костюмах, я вынул мой член из существа и, приблизив свою
физиономию к ее пизде, некоторое время вглядывался в затекшее липкое месиво
складок и поверхностей и редких блондинистых волос. Затем я вернулся на
мягкий живот существа, опять ввел в нее свой расслабившийся было член и
стал ебать ее длинными, заставляющими ее напрягать живот все сильнее,
движениями. По степени напряжения живота я чувствовал, что мой драг-дилер
находится всего в нескольких минутах, или секундах, или сантиметрах от
оргазма. И верно, чуть позже она затряслась подо мной и вонзилась когтями
мне в спину...
Я не помню, сколько раз я выебал ее в эту ночь. Много. Мы все время жрали
квайлюды, чтобы не позволить искусственному возбуждению выветриться из наших
тел и вдруг превратить эту пещеру страстей в обыкновенную бруклинскую
квартиру старой полуфранцуженки-полуеврейки. Я не знаю, каким она
представляла себе меня. Я имею наглость верить в то, что она не выдумывала
меня, а воспринимала меня тем, кем я и был, -- писателем, живущим в
любезном ее сердцу Париже, интересным для нее незнакомцем. Мы были, я
думаю, одного возраста, но ей не нужен был Лимонов моложе того, который
лежал с нею в постели. Ее сексуальный восторг был по поводу меня, она с
удовольствием ебалась именно со мной. Я же с помощью марихуаны воображал не
ее... кого-то... ну хотя бы на десять лет моложе.
Под утро я уже ебал именно ее, с презрением к ней и пониманием власти
своего хуя над ней. Все тайны открылись, и мы -- реальные -- встретились. Я
ебал старую полуфранцуженку-полуеврейку, ебал, ясно видя, как она хочет
ебаться, до какой степени ей нужна эта широкая, вольная, хамская ебля.
ЕБЛЯ.
В антрактах она гордо расхаживала по квартире голая, щеголяя своей
натертой моим хуем щелью. Она кружилась, счастливая, перед зеркалом в
красной тишотке с надписью "Кокаин", доходившей ей до самой пизды.
"Хочешь такую же?" -- спросила она меня.
"Хочу".
Откуда-то она достала красную тишотку номер два с белой надписью
"Кокаин", и я надел тишотку на себя.
Около семи часов утра из щелей между шторами и окном уже просачивалось
солнце, мы все еще не спали и танцевали голожопыми близнецами в красных
тишотках под музыку неизвестного телевизионного канала, танцевали что-то
тихое, почти танго.
"Давай поспим, -- предложила она, вдруг остановившись, -- а в десять
встанем и поедем на пляж в Рокавей. Доспим там. Хорошо?"
Мы легли в постель и уснули, обнявшись дружески, как брат и сестра.
Засыпая, я ухмыльнулся, представляя себе, с каким ужасом я проснусь... и,
наверное, убегу тотчас от старой полуфранцуженки-полуеврейки... Нет, я не
убежал. Зазвенел будильник, который она, оказывается, завела, и она, о
чудо, встала. Может быть, тюрьма приучила ее рано вставать, не знаю. Встал и
я и, натыкаясь на мебель, начал искать свою одежду.
"Одень тишотку, которую я тебе подарила, -- сказала она и сунула мне в
руки зеркальце со множеством линий кокаина на нем. -- Возьми. Без этого ты
уснешь".
Я послушно вынюхал целых четыре линии, по две на ноздрю, и стал влезать в
брюки. "Нет, -- сказала она, -- ты не можешь ехать на пляж в черных узких
брюках. Тебе будет неудобно. Я дам тебе брюки".
Порывшись в другой комнате, она принесла мне спортивные синие брюки с
двойным красным лампасом по боковому шву. Кокаин привел меня в порядок, я
преспокойненько стоял через несколько минут готовенький к пляжу и глотал
горячий кофе из большой чашки.
"Мы поедим там, на пляже", -- сообщила она, заботливо улыбаясь.
"Ты ко мне по-человечески, и я к тебе по-человечески", -- вспомнил я
далекий советский анекдот... С такими словами обращается жена к мужу,
подавая ему великолепный обед с водкой в сияющей чистотой квартире, на
следующий день после того, как муж преотлично выебал ее...
Пляж оказался забавным и смешанным: нудистско-гомосексуальным. Вокруг
были вполне симпатичные рожи, груди и жопы, весьма круглые порой. К
сожалению, ассоциация местных жителей недавно одержала судебную победу над
нудистами и гомосексуальными нудистами: лежать с голой жопой и сиськами уже
несколько недель было нелегально. Эвелин оставила свою пизду закрытой, но
обильно посыпанные веснушками сиськи выставила миру на обозрение. Впрочем,
мир был дружелюбный. Здоровенные юноши-атлеты или их полуседые аккуратные
обожатели не обращали никакого внимания на сиськи Эвелин и круглую жопу и
полурастворенную пизду девушки, невинно лежащей на расстоянии метра от
меня.
Так как я подозрительно пристально стал изучать большие мягкие сиськи
Эвелин и ее обильно-веснушчатую спину с несколькими прыщиками на ней, я
решил выкурить джойнт, дабы не обнаружить больше дефектов на ней и таким
образом не испортить себе прекрасного драг-настроения. Под неодобрительным
взглядом Эвелин, затем потеплевшим (по-видимому, от воспоминания о
прошедшей ночи), я скрутил себе под прикрытием ее большой сумы джойнт и
закурил. После пары затяжек веснушки исчезли с сисек Эвелин, но, когда я
посмотрел на невинно дремлющую, полурастворенную пизду кругложопой девушки,
мой член встал, и мне пришлось спешно перевернуться на живот.
Через час Эвелин, у которой оказалось на пляже множество знакомых,
повязавши на грудь цветастый шарф, отправилась за едой. Вернулась она с хат-
догами и сладкой тушеной капустой. Хат-догов я, к своему удивлению,
проглотил целых три. После еды Эвелин сняла шарф с груди и, улегшись на
спину, почти мгновенно заснула. Я некоторое время понаблюдал за
растрескавшимся соском одной ее груди, и мне захотелось ее выебать.
Отвращение к ней, а одновременно и желание еще более усилились, когда она
вдруг захрапела и вскоре после нескольких пробных трелей перешла на
постоянный, не очень громкий, но тщательно оркестрованный храп. Я лежал, и
хуй мой, вдавливаясь в песок, зудел, и я думал о том, как глупо лежать
между двух пизд, хотеть их, а законы общества не позволяют тебе тут же
утолить твое желание.
"Полиция!" -- прервала мой огненный бред полурастворенная пизда. Она
спешно натягивала юбку и, натянув, плюхнулась на спину и прикрыла массивные
сиськи зеленым лифчиком крошечного размера. "Разбудите же вашу подругу,
полиция..." "Что? -- не поняла Эвелин. -- А, полиция..." -- сказала она
спокойно. И повязала вокруг груди шарф. Оглядевшись вокруг, мы обнаружили
толстого человека в громадных черных штанах, с ремня вниз спадал живот
Гаргантюа. Человек был в голубой рубашке с шерифской звездой, от которой,
всплескивая, лучами отлетало в разные стороны солнце, и широкополой черной
шляпе с эмблемой. За ним, переступая через лежащих, пробиралась точно так
же одетая женщина. Когда полицейские отошли на достаточно безопасное
расстояние, Эвелин сняла с грудей шарф, а очень кругложопая девушка,
повозившись, высвободила из юбки свой почти лошадиный зад.
"Хорошо бы подержаться за ее зад", -- грустно помечтал я.
К шести вечера, купив по дороге всевозможных напитков, из алкоголя,
впрочем, только пива, мы вернулись в апартмент моего драг-дилера. Вернулись
для того, чтобы совершить мескалинное путешествие. Океана я не запомнил и,
даже взобравшись в постель, засомневался, а был ли я на океане.
Мескалин обычно делает меня необыкновенно похотливым. В этот раз тоже.
Мескалин и квайлюды, которые мы начали принимать опять еще на пляже, в
конце концов довели меня до такого состояния, что я уже не мог оторваться
от ее пизды. Если я не ебал ее, то я должен был хотя бы перебирать ее пизду
руками или смотреть на красноватую от всех моих действий пизду.
И уж во вторую ночь как она своей пиздой гордилась, ох как! Она лежала,
развалясь на постели, и телефонировала своей подруге Жаклин, владелице
модного магазина, сообщая ей по-французски, как я ее прекрасно ебу.
"Нет, -- кричала она в трубку, весело поглядывая на меня. -- Это тебе не
американский мужчина-элефант... Эди, он прекрасен! Вот и сейчас он лезет в
мою пизду..." -- объявила она, так как я действительно, положив руку на
пелвис, большим пальцем проник в нее...
Затем мы опять ебались, приведя кровать в состояние необыкновенного
разгрома. По моему предложению мы намазались кокосовым маслом с головы до
пят, оба, и ебались, скользя друг по другу. Отскользив, мы приняли еще по
маленькому лиловому кристаллику мескалина. Мескалин, как и кокаин, был у
нее очень хороший -- без спида, менее галлюцинаторный и более, ну как бы
его охарактеризовать, глубокий... Потом мы добавили еще квайлюдов. Ебались
опять. Позвонил ее приятель, пуэрториканец Луис, с которым она
познакомилась в тюрьме. Ему она тоже сообщила, что ебется с русским и что
русский ее очень устраивает. Луис что-то сказал ей, на что она захохотала.
От мескалина и квайлюдов она стала говорить нечетко, речь ее превратилась в
гундосое бормотание, но разве нам нужна была в постели ее речь. Луис, тот,
очевидно, ее понимал...
ТВ работал, и я поставил его на тот же рок-видео-канал и... опять увидел
Майкла Джексона...
"Кого убили? -- спросила Эвелин Луиса... -- Неужели?" -- Потом она долго
слушала Луиса, сделав сочувственное лицо.
Я, глядя на Майкла Джексона, представлял себя и его в одной постели.
Какой он тоненький, какой он прекрасненький, думал я. И вдруг я заплакал.
"Что с тобой, Эдуард?" -- спросила Эвелин, оторвавшись от трубки.
"Ничего, -- ответил я, шмыгнув носом. -- Драгс". -- И чтобы не
расстраиваться, убрал Майкла Джексона. Черно-белые злодеи крались среди
плохо видимых кладбищенских плит.
"Я познакомлю тебя с Луисом, -- пообещала мне Эвелин, повесив трубку. --
Он живет на Нижнем Ист-Сайде. Полиция застрелила одного парня, которого мы
оба хорошо знали. Вчера. Луис мой партнер, -- сообщила она доверительно,
приползла ко мне и обняла меня за ноги. -- Мы вместе работаем. Он
замечательный парень". Она поверяет мне свои секреты. Это следует оценить,
подумал я и погладил ее по мелко завитой шевелюре.
"Луис утверждает, Эдуард... -- она засмеялась, -- что нож выглядит куда
страшнее револьвера. Как ты считаешь?"
"Разумеется, пуэрториканец прав, -- сказал я. -- Быть неаккуратно
порезанным почему-то страшнее, чем опасность того, что в тебя выстрелят и
сделают в теле аккуратную маленькую дыру. Опять же лицезреть блестящее
холодное лезвие -- удовольствие не из приятных. Б-р-р!"
"Пуэрториканцы очень любят ножи".
"Как некоторые любят пизду", -- подытожил я и, поставив ее на колени,
влез вначале в ее пизду рукой, а потом вставил туда член. Злодеи в ТВ,
быстро мелькая лопатами, вырывали гроб из земли.
На следующий день, около 11 часов, разваливаясь на части от усталости, мы
понюхали кокаина, влезли в "бьюик", и она отвезла меня в Иммигрэйшан Сервис
на Федеральной площади, где у меня был в тот день апойнтмент.
"Позвоню тебе вечером", -- сказал я ей, прикрывая дверцу машины... Я не
позвонил ей вечером и не позвонил ей никогда. Зачем, ей-Богу? Следующая
наша встреча была бы неинтересна. И я и она, мы присовокупили друг друга к
нашим альбомам воспоминаний, и, возможно, сейчас, в Нью-Йорке она как раз
рассказывает подруге: "Был у меня однажды и русский парень. Он был
писатель..."
Эдуард Лимонов.
Американские каникулы
Источник: http://www.kulichki.net/inkwell/hudlit/ruslit/limonov.htm
Очевидно, прожить жизнь так, чтобы никого не обидеть, невозможно. Я
обидел в свое время немало людей. Я уже обидел нескольких прототипов,
личностей, послуживших мне прототипами для героев моих книг, они уверены,
что они на самом деле совсем не такие, какими я "их" изобразил. Одни
обещают меня убить, другие подать на меня в суд. Прототипы помягче грозятся
просто избить писателя.
Еще я обидел множество женщин. Одна женщина очень обидела меня в этой
жизни, и несколько обидели меня несерьезно. Зато я обидел целый батальон
женщин. И, наверное, придется обидеть еще столько же.
Сегодня я получил письмо из маленького городка в Калифорнии -- сухой
ответ на мою новогоднюю открытку. Среди десятка аккуратных, но злых
строчек, были и следующие:
"Катрин сообщила мне, что ты не писал, потому что не хотел давать мне
"ложных надежд". Не беспокойся, у меня нет никаких надежд по отношению к
тебе, и я, представь себе, очень-очень счастлива в эти дни, счастливее, чем
в целые годы".
"Эй-эй, легче, пожалуйста, -- подумал я. -- Легче. Что я тебе сделал?
Обокрал? Ну счастлива, я рад. Я вот, к сожалению, все еще несчастлив".
Я попал в небольшой приморский городок в Калифорнии случайно. Так же
случайно я уже попадал в него до этого два раза -- в 1978 году на несколько
часов только, и в 1980 году я переночевал в этом городке две ночи. Может
быть, все запрограммировано "у них" там где-то в самом большом компьютере,
вместе с конструкциями слона, кита, с генетическим моим кодом вместе
запрограммирована и моя судьба, и где и кого мне следует встретить, и в
какой городок или столицу приехать.
После интернациональной литературной конференции в Лос-Анджелесе, оставив
позади, нужно признаться, с некоторым сожалением, отель "Хилтон",
профессоров и литературных "группи", я вместе с двумя приятелями-
писателями, от нечего делать, впереди было целое лето, деньги у меня были,
я удалялся в автомобиле на север.
Было чудесное майское утро, солнечная Калифорния была солнечной, в
открытое окно автомобиля врывался дикий ветер, сметая даже мой упругий
армейский ежик, и жизнь была на подъеме. Тогда же в автомобиле я выкурил
последнюю в жизни сигарету и выбросил окурок в окно, чего в пересушенной
Калифорнии, с ее частыми пожарами, делать нельзя, 100 долларов штраф.
Бросил курить от избытка чувства жизни. От избытка счастья этим майским
днем. И не курю до сих пор.
Спустя, кажется, семь часов мы оказались в этом городке. Было уже темно,
так как по пути мы останавливались часа на два пообедать в немецком
ресторане. Минут через несколько после того, как мы съехали с хайвея номер
пять, луч наших фар при повороте вырвал из темноты испуганно застывшее у
зеленой изгороди чьего-то дома небольшое грациозное стадо оленей...
Один из двух писателей уже полгода жил в этом городке, но остановиться
всем нам в тесной квартире, которую он снимал, явно было бы стеснительно, -
- пришлось бы спать на полу, посему мы, выпив лишь по бокалу вина в его
жилище, опять загрузились в машину и отправились к одной из его знакомых,
дабы разместиться там на ночлег.
Все эти размещения и передвижения будут скучны тебе, читатель, ты