арк плейс, я сразу понял, что он "лузер" Сколько
я  уже видел за  мою жизнь подобных интеллектуальных бородачей, знающих  все
на   свете  и  тем  не   менее  остающихся  всю  жизнь  рабами  ситуации  --
запутавшихся  в сетях хорошо  оплачиваемой работы. Был с ним еще  прилипала-
поляк, тоже неудачник, но помоложе,  я выслушал его историю с посредственным
интересом: было ясно, что поляк сидит с  нами ради бокала скотча.  Или  ждет
обеда.
  Я  дал им схлестнуться между собой. И дал Бэну изгнать Янека. У Янека было
слишком много гонора для попрошайки. Если хочешь пообедать за чужой счет  --
сиди  и поддакивай, а он увлекся и стал распинаться, говорил слишком много о
литературе, критиковал известных писателей, выступил против психологического
романа,  высоко залетел. Но платил-то Бэн. Бэн хотел говорить. Бэн тоже  был
писателем,  он  опубликовал  какое-то  количество   рассказов.   Бэн   хотел
увидеться  со мной. Я не знаю, что ему наговорила обо мне  Даян,  но,  кроме
того,  он  слышал обо мне от своего сослуживца по издательству.   Сослуживец
считал,  что  я самый интересный русский писатель. Из живых. Ни  хуя   себе!
Янека раздраженный Бэн попросил исчезнуть. Тот обиделся, но ушел.
  После  изгнания  Янека  мы пошли в ресторан. В тот самый,  возле  которого
Джек  Абботт -- протеже Нормана Мэйлера -- совсем недавно убил официанта  --
молодого   актера. Перерезал ему единым взмахом сонную артерию. Мы  пошли  в
ресторан,  литераторы, туда, где пролил актерскую кровь литератор.
  Увы,  он  оказался закрытым. Бэн предложил взамен вьетнамский ресторан,  и
так  как  у вьетнамцев не было лайсенса на продажу алкоголя, мы поспешили  к
Бэну  домой   взять его алкоголь. Мы завернули в соседнюю с Сент-Марк  плейс
улицу,  где  и  жил   Бэн,  к его скульптурам. У Бэна  оказалась  деревянная
красивая  студия-сарай  и   скульптуры... О, они  стоили  больших  денег,  я
уверен.  Наверное, никто не знал,  какие сокровища таятся в его  студии.  "В
таком  районе  почему  же  его  до сих пор не  обворовали",  --  подумал  я.
Наметанным  глазом  я  выбрал лучшую скульптуру и  похвалил  ее  Бэну.  "Моя
лучшая", -- сказал Бэн. Лучшую африканцы сделали из  ржавых гвоздей.
  Бэн  взял  двухлитровую  бутыль  вина  и  большие  бокалы,  упакованные  в
фанерную   коробку,  и положил все это в большую суму. Сума  висела  у  него
через  плечо.  Если  добавить к этому, что он был в белых шортах,  на  голых
ногах сандалии, на плечах  клетчатый пиджак, из пиджака вываливается пузо, а
в  руке  палка, -- можете себе  представить, что это был за Бэн. Мы покинули
его  территорию.  Я  благородно отвернулся, пока он закрывал  свои   сложные
замки.
  Ну  он был и зануда! На лестнице снаружи сидели безмятежные тинейджеры  --
плохо   одетые,  панк, местные девочки и ребята -- и пили  какие-то  дешевые
алкоголи  из  плоских двух бутылочек. (Они все там панк на Нижнем Ист-Сайде,
уже  добрых сто  лет.) Бородатый Бэн истерично попросил их убрать после себя
и,  демонстративно  подобрав одну пустую бутылку и пакет,  лежавшие  чуть  в
стороне, выбросил их в  мусорный ящик.
  "Сука,  занудная  и буржуазная! -- подумал я. -- На то и Нижний  Ист-Сайд,
чтобы  в   мусоре были улицы. Хочешь жить на чистых -- дуй на Пятую  авеню!"
Мне  уже  становилось скучно тем более что я думал, и не без оснований,  что
Даян  придется   идти спать с ним, а меня ждала одинокая  ночь.  Бэн  был  в
полном порядке, получал  едва ли не сто тысяч в год жалованья, а жил тут  из
прихоти, может быть, из  интеллектуальной моды. Даян же была бедная женщина,
официантка,  разошедшаяся с  мужем. Бэн был ей нужен  для  жизни.  Покормит,
напоит  иной раз, сделает подарок...  Я это понимал. Я в Нью-Йорке проездом,
я не хотел отрывать Даян от ее жизни, я  ему Даян разумно уступал.
  Ему нравилось пить из больших бокалов, вот он их и притащил с собой. Я  бы
поленился  тащить  огромную  кожаную сумку на боку,  но  у  меня  психология
человека,   идущего в атаку, он же разместился на территории и не торопился.
Он жил. Я  проезжал через. Я всегда проезжаю через.
  Уже  в  ресторане они перешли на тихие взаимные тычки. Бэн  подъебывал  по
поводу  ее   пьянства. Где-то она напилась до бессознания.. Мне их пикировка
была  неинтересна. Я стал наблюдать за пьяным парнем за соседним столиком. У
парня  все   время падала голова, он засыпал, но всякий раз он просыпался  в
сантиметре от  блюда с чем-то жирным и черным. Успевал отдернуть голову.  Я,
глядя  на парня,  тоже захотел спать и думал, как бы мне съебать от  Бэна  и
Даян побыстрее, но  прилично. Бэн платил. Я мог заплатить за них и за себя и
уйти,   но   не  хотелось   расстраивать  лейтенанта.  Она  ведь  старалась,
организовывала  встречу.  Мы пошли еще раз в  бар  и  выпили  там,  едва  не
подравшись  с  вдребезги  пьяным   парнем с ничтожной  рожей  вырожденца.  Я
настоял,  что  угощаю теперь я. К двум  часам ночи, в перерыве  между  одной
окололитературной  сплетней и другой, Бэн  вышел  в  туалет,  мой  лейтенант
вдруг сказала мне полупьяно и зло: "Не хочу идти с  ним спать! Он противный,
волосатый  и  жирный. Если у тебя нет других планов,  поедем ко  мне.  Будем
ебаться!"
  "Поедем,  --  согласился я. -- Какие планы в два часа ночи.  Только  будем
приличными, не нужно его обижать. Я уйду первый, потом ты".
  "Хорошо,  -- сказала она. -- А встретимся у моего дома... Или  нет,  лучше
подымайся  наверх,  -- подумав, сказала она. -- Подожди меня  у  двери  моей
квартиры..."
  Бэн  вернулся, и я стал откланиваться. Поблагодарил его за обед и  выразил
надежду,  что мы еще встретимся на этом глобусе где-нибудь... Я мог  бы  для
приличия  оставить  ему  свой  парижский телефон  или  попросить  его  номер
телефона,   но  я не сделал этого. Я и так был весь вечер изысканно  вежлив,
слишком  вежлив,   неприлично  вежлив,  по  моим  стандартам.  Эпизодическая
встреча  --  только и всего.  С Бэном все было ясно -- обычная  американская
история...  Он  проорал  свою жизнь  -- продался за  комфорт  и  африканские
скульптуры  и возможность всякий вечер  сидеть в кафе на Сент-Марк  плейс  и
пиздеть  о  литературе, обсуждать и осуждать  чужие книги. За это  он  отдал
своему  издательству годы жизни и талант, если  таковой  у  него  когда-либо
был.  Он стал рабом и канцелярской крысой. Как он  сообщил мне в этот вечер,
теперь,  когда у него такое прекрасное жилище, он готов  наконец засесть  за
написание  книги. Я не сказал ему, что, пожалуй, уже поздно.  Он был  никто,
ему нужно было пойти домой и застрелиться. Мне его не было жалко.  Я встал.
  Даян  рванула  за  мной.  "Ты едешь домой? -- спросила  она  искусственным
голосом. --  На такси? Подвези меня".
  "Да,  конечно", -- сказал я. Идиоту было ясно, что нам не по дороге и  что
она  уходит со мной.
  "До свиданья, Бэн, -- сказала она. -- Я тебе позвоню".
  Бэн  задержал ее. Ясно, ему было обидно -- он платил целый вечер, и теперь
она   линяет.  "ОК,  -- сказал я. -- Я пойду ловить такси  на  угол".  --  И
отошел. Это их  дело -- пусть переговорят.
  Она подошла через пару минут и влезла вслед за мной в желтый кеб.
  "Пизда! -- сказал я ей уже в машине. -- Он все понял".
  "Ну и хуй с ним!" -- сказала она.
  Я пожал плечами.
  "Твое дело, но, как я понимаю, он твой любовник".
  "Ну и хуй с ним!" -- повторила она упрямо и пьяно.
  Я  ебал ее и чувствовал, что эта ночь необычайная. Помимо моей воли, я был
чуть-чуть,  самую малость, но признателен ей за то, что она предпочла  меня,
хотя   это  и было понятно. В конце концов мне 37, и я "гуд лукинг",  а  ему
больше   пятидесяти,  у него седая борода и обширный живот.  Слишком  хорошо
питается.  Он  выглядит как старик, а у меня едва ли не офицерская выправка.
Но дело было явно  в другом. В антракте я ее спросил, в чем дело.
  "Ах,  -- сказала она, переворачиваясь на живот. -- Видишь ли, ты, конечно,
догадываешься сам, что ты скотина. Не так ли?" -- спросила она меня весело.
  "В  каком-то  смысле,  наверное,  да", --  согласился  я,  закуривая  свой
обычный  постельный джойнт,. я их всегда таскаю с собой в бумажнике.
  "Вот это мне и нравится", -- сказала она, смеясь.
  "Перестань,  --  сказал  я.  --  Я спросил  серьезно.  Мне  интересно  как
литератору".
  "Я  серьезно",  --  сказала она и, вскарабкавшись на колени,  обняла  меня
сзади.
  "Эй, эй! -- сказал я. -- Что за нежности!" -- и стряхнул ее руки.
  "Я  же  говорю,  что ты скотина, -- опять развеселилась  она.  --  Даже  в
минуты   интимности ты называешь меня не иначе как "пизда". Ты,  грохнувшись
со мной в  постель, никогда не утруждаешь себя тем, чтобы как-то приготовить
меня,   погладить,  просто поцеловать, в конце концов. Ты помещаешь  меня  в
удобную тебе  позицию, бесцеремонно, если тебе нужно, передвигая мои руки  и
ноги,  как  будто я  кукла или труп, и вонзаешь в меня свой хуй.  Ты  грубое
сексуальное животное.  Мужлан. Предположить, что ты не знаешь, как  надо,  я
не  могу  -- я читала твои  книги... Кроме того, у тебя должен быть огромный
сексуальный  опыт, не может  быть, чтобы ты ничему от женщин не научился.  Я
думаю,  что ты просто не  заботишься обо мне, о женщине, которая с  тобой  в
постели. Тебе даже, очевидно, все равно, кто с тобой".
  "Забочусь,  -- сказал я, выдыхая мой дым, -- Я не сплю со всеми женщинами.
Далеко  не со всеми сплю".
  "О,  я  польщена!.. -- сказала Даян. -- Но я не закончила. Если бы ты  мне
встретился  лет  десять тому назад, я была бы от тебя в  ужасе.  Сейчас  же,
странное  дело, я обнаружила, что твои ужасные манеры мне нравятся.  Сейчас,
когда  я  так   неуверенна в себе как никогда в моей жизни,  твоя  нахальная
самоуверенность  мне   действительно импонирует. С  тобой  я  чувствую  себя
бесстрашно  и  спокойно,  и когда  ты, "наебавшись"  (прости,  но  это  твое
слово!),  храпишь,  раскинувшись на моей  кровати, я, робко  прикорнув  где-
нибудь  с  краю, на случайно незанятом тобой  клочке кровати, раздавливаемая
тобой  о  стену, странно, но чувствую себя уютно и  спокойно. А  храпишь  ты
хоть  и негромко, но всю ночь, и пахнет от твоей кожи  хорошо. Из-под мышек,
правда,  несет  потом,  потому  что  никогда  не  употребляешь   дезодорант,
варвар... Ты храпишь, а я лежу и думаю о том, что, если бы у меня  был такой
зверь  каждую ночь под боком, я была бы, наверное, счастлива. Я --  женщина,
увы, и мне все больше хочется, чтобы за меня решили мою жизнь, чтобы  кто-то
меня  уверенно  по жизни вел. Все другие мужчины, которых я встречаю,  очень
неуверенны  в  себе.  Они  сами не знают, как  жить.  Ты  знаешь.  Они  даже
заискивают  передо мной в постели, они боятся моего мнения об их сексуальном
исполнении.  Как   же,  я  для  них  опытная  женщина!  Ты  даже   себе   не
представляешь,  как  они  неуверенны. Они, например,  мелко  врут,  скрывают
наличие  в их жизни других  женщин... Ты же нагло рассказываешь мне о  своих
приключениях, хвастаешься,  совсем не считаясь с тем, что, может  быть,  мне
неприятно слушать о других  женщинах".
  "Ну  извини,  --  сказал  я. -- И спасибо за грубую  скотину.  Хорошенький
портрет ты  нарисовала. Я себя несколько другим представлял. Нежнее".
  "Не  огорчайся,  --  сказала  она  и  поцеловала  меня  в  плечо.  --   Ты
замечательная и  необыкновенная грубая скотина. Спасибо тебе.  Мне  с  тобой
очень  легко.  Я такая с  тобой, какая я есть. Или какой я себя представляю.
Мне не приходится врать или  стесняться. Чего уж тут стесняться, если ты все
равно  называешь меня "пиздой"  или "блядью"... Я могу рассказать тебе  все,
поделиться с тобой моими самыми  рискованными историями..."
  "Как  лейтенант с оберштурмбаннфюрером в перерыве между боями,  --  сказал
я. --  Фронтовые эпизоды".
  "Что? -- спросила она. -- Я не поняла".
  "Неважно, -- сказал я. -- Давай расскажи мне лучше смешную историю". --  И
потушив свой джойнт, я улегся с ней рядом.
  И  она  рассказала  мне очень смешную историю о том, как,  напившись,  она
спустилась  этажом ниже к старому художнику, 65, и заставила его выебать ее.
И художник  выебал, да еще как!
  "Ну ты и блядь, лейтенант!" -- смеялся я, а сквозь бамбуковую занавесь  на
окне   спальни по нам барабанила латиноамериканская самба. Даян  тоже  очень
смеялась,   все  еще пьяная, рассказывая, как спустилась к художнику  совсем
голая.



    Эдуард Лимонов.
    Двойник


     Источник: http://www.kulichki.net/inkwell/hudlit/ruslit/limonov.htm



  В  почтовом ящике -- пакет. Адрес отправителя -- религиозной организации -
-  американский. Вынул пакет, верчу в руках, не могу понять, какое отношение
я  имею   к  ним  и откуда они взяли мой адрес. Открыв пакет, обнаружил  там
книгу.    Карманная,  на  русском  языке  Библия.  Совсем  уже  решив,   что
распространители слова  Господня добрались до меня случайно -- получили  мою
фамилию и адрес от  шутника-приятеля, я все же новенькую Библию перелистнул.
И,  к  удивлению своему,  обнаружил на титульном листе следующее посвящение,
подписанное  именем Джон:  "Дорогому Эдварду, в память о  нашей  встрече,  с
надеждой на будущее, от его  близнеца".
  После  этого я тотчас его вспомнил. Мой двойник. Преподобный Джон.  Обещал
обратить  меня  в  свою веру и сдерживает обещание. Не забыл.  Упрямый  отец
Джон.  Приятель  организовал нашу встречу в Нью-Йорке. "Я  хочу  познакомить
тебя  с  одним   любопытным человеком, -- сказал Стив и  посмотрел  на  меня
вопросительно. И,  очевидно, предугадывая мою реакцию, тотчас добавил: -- Не
бойся, это не будет  скучно. Поверь. Приходи ко мне в воскресенье, и он тоже
придет. Потом пойдем  куда-нибудь пообедаем".
  Я  не  люблю  людей.  То  есть я не люблю человека массового,  и  массовый
мужчина  еще   ужаснее  массовой женщины. Массовую  женщину  хотя  бы  можно
выебать и нащупать  что-то общее. Но, во-первых, я верю вкусу Стива, он меня
неплохо  знает  и знает,  как скучны мне нормальные люди, раз приглашает  --
значит, что-нибудь острое,  приперченная личность для меня заготовлена.  Во-
вторых,  даже  если  и  неинтересным  окажется экземпляр,  я  Стиву  кое-чем
обязан, в частности, публикацией одной из  моих первых книг, которой он  был
и  редактором. В случае крайней необходимости  пострадаю пару часов -- я  их
должен Стиву.
  В  воскресенье  в  августе я пришел в квартиру Стива на  Сент-Марк  плейс,
разумеется, вовремя. Хотя и старался прийти попозже, но пришел первым. Внизу
бесконечно,  пулеметными  очередями  стучал  дверной  автоматический  замок.
Очевидно,   кто-то из жильцов уехал на уик-энд из нью-йоркской  августовской
бани,  каким-то  образом навечно оставив кнопку "дверь" прижатой, или  нечто
испортилось  в   несложном механизме открывания двери. Стива я  застал  едва
вставшим из постели.
  Мы  заговорили о чем-то, но ни я не спросил его о другом госте, ни  он  не
старался   сообщить  мне,  кто  гость такой и  чем  он  занимается.  Наконец
раздался звонок в  дверь, и Став, сказав: "Вот и Джон", -- посмотрел на меня
с любопытством. Вошел человек в таких же, как у меня, очках, одного со мной,
пожалуй, роста. Мы  представились, он сел за стол. Мы пили вино, и Джон тоже
получил  бокал. Стив и  Джон обменялись несколькими фразами. Стив все  время
смотрел  на меня, чего-то  ожидая. Наконец он спросил меня: "Ты не находишь,
Эдвард, что вы с Джоном очень  похожи?"
  Я  всмотрелся в человека внимательнее. Нет, он был чужой человек, лицо его
мне  было незнакомо.
  Лишь  с  большим  трудом, напрягшись, я обнаружил в его лице  черты  моего
лица. Нос,  губы были те же, строение скул, волосы. Сходство, если оно было,
усугублялось,   должно быть, одинаковым стилем прически --  короткие  волосы
его  были  зачесаны  назад небольшим коком над лбом, обычная прическа  эпохи
Элвиса  Пресли, конца 50-х  годов. У меня такая же. И на нем были очки  того
же стиля, что и мои -- в темной  пластиковой оправе.
  Возможно,  мы были одинаковы, но я видел нас разными. Одинаковы физически.
Но я  его не узнавал до того, как Стив указал мне, что это мой двойник. Дело
в  том,   что я себя представлял другим. С теми же чертами лица, но иным.  Я
хотел видеть  себя иным и видел.
  Лицо  его  мне  не  понравилось. Если бы я был  женщиной,  я  бы  не  смог
влюбиться в  его лицо. В лице его было что-то нехорошее и даже неинтересное.
Проглядывало  сквозь черты. Это наблюдение смутило меня. Неужели  и  у  меня
такое лицо? Прежде  всего он был здоров. Здоровое лицо.
  И   ничего,   на   мой  взгляд,  изобличающего  духовность,   в   нем   не
присутствовало.  Никаких выделяющихся черт. Глаза были почти незаметны. Были
заметны  очки.  И  даже  более  того -- его лицо  было  лицом  неинтересного
"square"  человека.  Такое   лицо  могло  принадлежать  бизнесмену,  и  даже
бизнесмену без особенной фантазии,  владельцу, может быть, магазина готового
платья,   не  бутик,  а  ширпотребной   уродливой  одежды.  Еще  оно   могло
принадлежать  инженеру,  скажем,  инженеру  автомобилестроительной  фирмы  в
Детройте. Судя по лицу, Джон был человеком не  очень высокого полета.
  Только  чуть  позже,  уже в ресторане, куда мы вышли  пообедать,  до  меня
дошло   наконец полностью, что Джоново лицо не только лицо Джона, но и копия
лица  писателя Эдуарда Лимонова. Меня это несложное открытие очень поразило.
Сидя  за  столом против своего двойника, потягивая красное вино, я с  ужасом
вдруг  вынужден   был тут же пересматривать мои собственные представления  о
себе  и  о том, каким  меня видят люди. "Неужели я такой же несимпатичный  и
даже уродливый?! -- думал  я. -- Эти тонкие бескровные губы, вздернутый нос,
невидный  подбородок и  предательская складка под подбородком  --  следствие
унаследованного  от  матери  строения... Да все  это  не  только  не  эталон
мужской    красоты,   но   скорее   стертый,    несвежий   эталон    мужской
посредственности". Я проходил с моим лицом тридцать семь   лет  по  земле  и
только  сейчас  открыл,  какая же я невыразительная  тусклятина.  За  вторым
блюдом  меня  бросило в жар, я поминутно вытирал салфеткою со лба   холодный
пот,  хотя  хорошо прокондиционированное помещение ресторана не   пропускало
августовскую  липкость к обеду. "Урод! Тусклятина!" -- думал я,   поглядывая
на Джона. Непривлекательнее всего наше лицо выглядело в полупрофиль.
  Рядом  сидел  Стив,  хотя  и некрасивый, маленького  роста  человечек,  но
смахивает  на   Жана  Жэнэ. Его лицо очень некрасиво,  но  интересно.  Я  бы
сменялся  лицами со Стивом. По мере нашего продвижения к десерту  настроение
мое   все  более  и  более  портилось.   Этому  способствовало  еще   и   то
обстоятельство,  что  Джон, узнав, что я равнодушен   к  христианству,  стал
вежливо  направлять  меня на путь истины, говорить мне о   сотворении  мира,
опровергать  дарвинизм,  который я и не собирался  защищать,  и  все   такое
прочее.  Нет для меня людей неприятнее, чем "Джезус фрикс", как я  их  зову.
На меня пахнуло ханжеством и чистотой христианских публичных библиотек, куда
я  порой захаживал скоротать время и погреться в тяжелые для меня первые мои
нью-йоркские   зимы.  Когда  же  я  в  конце  концов  недовольно-скептически
огрызнулся   на его вежливую христианскую лекцию, он заткнулся, сказав  мне,
что  пришлет  мне   Библию, и в ответ на мое "спасибо, не  нужно"  терпеливо
объяснил, что, если даже  я буду заглядывать в Библию только раз в год,  это
уже  будет  хорошо  и благо. Я пожал плечами. Мне вся эта  история  начинала
надоедать.  Понравилось мне на  секунду только то, что отец  Джон,  отклонив
наши  со Стивом притязания, заплатил  за обед. Пастырь, оказывается, имел  и
светлые стороны в его пастырском  характере.
  Выяснилось, что проповедник он профессиональный, что он читает там у  себя
проповеди  в  Вашингтоне Д.С., и даже выступает с проповедями по  радио.  "А
почему   нет?  -- подумал я, -- Спокойный. сытый отец Джон. Неужели  я  тоже
выгляжу   спокойным и сытым -- такой неспокойный и не очень  сыты