ще мне было
делиться? В спортзале велись обычно разговоры на общие темы, было как-то  не
принято  обсуждать  проблемы  слишком личного характера. Для этого как раз и
существует жена. По крайней мере, теоретически. Но на  практике  я  заметил,
что  все,  касающееся пения, ее не интересует. Мне пение дало очень много, я
снова стал крепко спать по ночам, меня перестали мучить кошмары, а  главное,
мне  уже не были, как прежде, ненавистны все люди. Зато я возненавидел жену.
Осознал я это однажды утром, когда проснулся и  посмотрел  на  нее,  лежащую
рядом  в постели. "А ей-то что тут надо?" - подумал я. Мне казалось, что она
не имеет ко мне никакого отношения, потому что я весь ушел в музыку, жена же
в этом смысле была для меня нулем. Следовательно, ей полагалось исчезнуть, а
не лежать в одной кровати со мной. Глаза бы мои ее не  видели.  Такие  мысли
пришли мне в голову в то утро, потому что, когда человек просыпается, у него
нет никакой силы воли и в голову приходит бог знает что. Мне пришло вот это.
Между тем и у моей жены были претензии ко мне.
     Ты ничего не заметил? спросила она однажды.
     Я,  оказывается,  не  заметил,  что  на всех окнах в квартире появились
шторы, которых раньше не было, Что она купила картину (ужасный пейзаж!)  для
передней,  изменила прическу и цвет волос. Да, верно, я ничего не заметил. В
другой раз она зашла за мной в магазин и сказала:
     А у меня для тебя сюрприз.
     Мы пришли домой, но я ничего необычного не увидел.
     Ну как, нравится тебе наша новая квартира? спросила жена.
     Я сказал, что нравится, но, говоря по совести, не заметил, что квартира
теперь у нас другая: хоть и на той же лестничной площадке, но  расположенная
напротив прежней.
     Если  раньше  меня  все раздражало, утомляло глаза и мозг, то с тех пор
как я начал петь, контуры вещей стали размываться, словно в тумане. Мне даже
трудно рассказывать сегодня о тех месяцах  (или  годах?),  потому  что  сами
воспоминания  окутаны  туманом.  Раньше,  при виде двух оживленно беседующих
мужчин, я очень страдал. Теперь же я думал: "Они разговаривают, зато я пою".
     Однажды жена сказала, что ей хочется съездить к морю. Я ненавижу  жару,
ненавижу песок и не умею плавать.
     Мы  отправились  с  ней  в  Остию.  В  тот день я вдруг понял, что могу
упражняться в пении мысленно. Помнится, я  спел  таким  манером  отрывок  из
пьесы  Бриттена  по  меньшей  мере  пятнадцать  раз. Мои голосовые связки не
уставали, не было никаких проблем с дыханием, любую ноту я  мог  тянуть  так
долго,  как  не  смог  бы  никто. Захотелось даже написать Бриттену письмо и
Посоветовать переделать эту пьесу, а я уж исполню ее лучше всех.  Я  изобрел
систему  мысленного  пения,  и это привело, меня в полный восторг. Мне стало
жалко Фурио Стеллу. "Нечто среднее между тенором и  баритоном!"  Ошибаетесь,
маэстро! - думал я.
     Вокруг  зонта,  под  которым  мы устроились, были сотни других зонтов и
множество громко болтающих  и  беспардонных  людей;  и  еще  был  шум  моря,
естественный шум воды.
     Вечером  занятие  в хоре шло с трудом. Фурио Стелла очень нервничал. Он
требовал, чтобы все голоса звучали ровно, чтобы никто не выделялся.  А  если
кто-то  все же выделялся, он призывал его к порядку. Иногда маэстро посвящал
нас в технические тонкости.  Взять,  например,  так  называемое  портаменто,
когда  вместо того чтобы взять точную ноту сразу, подходишь к ней через ноту
более низкую. А чтобы перейти от одной  ноты  к  другой  резко,  надо  брать
сначала совсем другую ноту. Мы упражнялись в портаменто, а маэстро следил за
нами  и,  если замечал, что кто-то чуть-чуть понизил тон, заставлял начинать
все сначала. В  полифоническом  исполнении  без  оркестра  любой  хор  после
исполнения длинной музыкальной фразы сбивается с диапазона, и маэстро тотчас
же  это  замечает, так как все начинают петь на четверть тона ниже. И ничего
тут не поделаешь. С духовыми инструментами происходит то же самое. И духовые
инструменты имеют тенденцию к понижению тональности.
     Одна из особенностей постановки голоса заключается  в  следующем.  Если
дыхание   неправильное,   голос  обязательно  понижается.  Поначалу  у  всех
отмечается тенденция к понижению, так что для хорошего певца самое главное -
дыхание, то есть умение делать вдох перед тем, как берешь ноту, а потом  уже
переходить  к медленному выдоху. По мере того как продолжались наши занятия,
мы открывали для себя все новые трудности.
     Это восхитительно - петь и чувствовать, как звук зарождается у  тебя  в
груди  и рвется наружу. Приятнейшее ощущение, но приличных результатов можно
добиться лишь посредством настойчивых упражнений. Каждый  хорист  мечтает  о
том,  чтобы  его  голос выделялся среди других голосов. Я пока еще ничего не
сказал Фурио Стелле о моем изобретении мысленного пения. Хотелось  дождаться
подходящего  случая,  чтобы  спокойно обсудить с ним эту проблему. И еще мне
хотелось раз и навсегда  удовлетворить  свое  любопытство  и  узнать  правду
насчет  смерти  его  жены. По-моему, он сам ее убил. Конечно, Фурио Стелла в
этом никогда не признается, но я заготовил несколько вопросов на  засыпку  и
по его реакции смог бы и сам все понять. Мне известно, сказал бы я, кто убил
свою  жену.  И  еще  мне  известно,  что вы тоже знаете, кто убил свою жену.
Убийца своей жены знает, что вы это знаете, а теперь знает, что  и  я  знаю.
Нетрудно заметить, что эти три вопроса - ловушка, они идут по нарастающей, и
в  них самих уже содержится ответ. Вопросы я записал на листке бумаги, чтобы
не забыть.
     Если пение,  зарождающееся  у  тебя  в  груди  и  вырывающееся  наружу,
приносит  необычайное  удовольствие,  то  мысленное пение - это вообще нечто
фантастически прекрасное. Я говорю так  не  потому,  что  сам  его  изобрел.
Конечно,  при  мысленном  пении  голос  не  слышен.  То  есть  он  не слышен
постороннему уху, а звучит внутри. Это же очень просто: если пение -  слово,
то мысленное пение - мысль.
     Фурио Стелла ничего не понял и в моих глазах выглядел тупица-тупицей.
     - Почему вы не поете? - спросил он.
     - Я пою, - ответил я.
     - По-моему, не поете.
     - А я вам говорю, что пою.
     - Во всяком случае, вас не слышно.
     - Вот  это точно, - ответил я. - Вы меня не слышите, потому что пою я в
уме.
     Он посмотрел на меня очень удивленно и сказал: .
     - Вы, вероятно, шутите.
     - Маэстро, - ответил я серьезно, - я пою божественно.
     Любопытно, что такой безусловно наделенный музыкальным чутьем  человек,
как  Фурио  Стелла,  оказался  неспособным  понять  столь  простую вещь. Мои
товарищи посмеивались втихомолку и, судя по всему, потешались надо мной,  но
иного  от  них и ждать было нечего. Мы как раз заканчивали исполнение хорала
Палестрины, и у меня возникло полное ощущение  полета,  причем  вовсе  не  в
метафорическом  смысле.  Подойдя  к  окну,  я  хотел  выпрыгнуть и полететь.
Торговец картонажными изделиями подбежал и схватил меня за  пиджак,  сказав,
что  я, вероятно, страдаю головокружениями и лучше мне держаться подальше от
окон. Я был ему благодарен, так как чувствовал, что у меня возникло какое-то
гипнотическое состояние, какое-то перевозбуждение.
     Фурио Стелла попробовал  было  уговорить  меня  петь  обычным  способом
вместе с остальными, но я не пожелал быть как все. Почему это я должен петь,
как  какой-нибудь  середнячок?  Зачем  ковылять, если можно бегать и летать?
Легкость,  плавность,  глубина  чувства!  Мое  искусство  не   уступало   по
гениальности  искусству  Палестрины.  Музыка  у него поверялась наукой. Я не
могу объяснить это словами: расстояние между тем, что  я  здесь  только  что
написал,  и  мысленным  пением  такое,  как между Землей и Полярной звездой.
Дистанция неодолимая.
     Жене я не сказал о происшедшем ничего определенного,  ограничился  лишь
сравнениями и намеками. Она, конечно же, стала на сторону Фурио Стеллы.
     Я купил себе пистолет "беретту" калибра 7,65 с удлиненным стволом. 7,65
- малый  калибр,  применение  такого  оружия  в  целях  самозащиты разрешено
законом. Есть и ружья такие. Они называются духовыми. Их ствол  несет  пулю,
как  дыхание  - голос. Ружье - штука серьезная, даже если оно малокалиберное
(хотя пуля калибра 7,65 тоньше сувенирного карандашика,  которые  раздают  в
самолетах),  пистолет же с коротким стволом бьет метров на тридцать или даже
меньше. Зато с удлиненным - на сотню. В общем, пистолет с удлиненным стволом
тоже штука серьезная, хоть он и малокалиберный.
     Ты решил напугать меня, сказала жена, обнаружив пистолет в ящике  моего
стола.
     Я убью тебя, старуха, сказал я с иронией в голосе.

     Пистолет  в  ящике  мне  был  нужен  для  того,  чтобы жена осознала: я
независим и поступаю по своему усмотрению, у меня  есть  свои  идеалы,  и  я
готов  их защищать. Да, у меня теперь был еще один идеал, о котором я сейчас
расскажу. Он появился как раз в последние дни моих занятий у  Фурио  Стеллы.
Это  была  девушка.  Именно  там  я с ней и познакомился - в спортзале Фурио
Стеллы как-то вечером, в четверг, при других хористах.  Я  отвечаю  за  свои
слова,  говоря,  что познакомился с девушкой (потом она стала моей девушкой)
однажды вечером, в четверг, в спортзале на втором этаже начальной школы, где
собирались хористы маэстро Фурио Стеллы.  Я  был  одним  из  этих  хористов.
Девушка тоже. Именно там я с ней и познакомился. Никто ее мне не представил,
потому  что  у  хористов представлять не принято. Так уж у них водится, что,
если появляется новичок, его просто встречают улыбкой. Таким образом, улыбки
заменяют представления, хотя с  помощью  улыбки  не  узнаешь  ни  имени,  ни
фамилии.  Так  что  в  тот вечер, в четверг, я не узнал ни имени, ни фамилии
моей девушки (моей возлюбленной). Она улыбнулась мне, я улыбнулся ей. Прежде
чем она улыбнулась мне, ей улыбнулись другие  хористы,  и  она  поняла,  что
таков способ представляться в нашем кругу, ей пока незнакомом. В общем, я ее
встретил  и  улыбнулся.  То  есть  я  ей представился, и она мне улыбнулась,
вернее, тоже представилась. Так мы представились друг другу и познакомились.
Это была наша первая встреча,  И  состоялась  она  благодаря  моим  занятиям
музыкой.  Музыка  позволила  мне  встретить девушку и познакомиться с ней (с
моей возлюбленной)! Ее белокурые волосы были зачесаны назад. В  тот  раз,  в
спортзале,  на ней было голубенькое пальтишко с воротником из норки. Правда,
могло  показаться  странным,   что   хорошенькая   девушка,   белокурая,   с
рассыпавшимися  по  плечам  волосами,  посещает  кружок  хорового пения, где
обычно  собираются  люди  более  солидного  возраста  (во   всяком   случае,
большинству  из  нас  было  уже  за  тридцать). И все же в тот вечер девушка
пришла в спортзал, где собирались хористы Фурио Стеллы (в числе которых  был
и  я).  Там-то  я  и  встретил  ее. В тот четверг я увидел ее впервые. Серые
глаза, белокурые (натуральные или крашеные?) волосы, распущенные по  плечам.
Не  где-нибудь  на  площади,  не  в  гостиной, не на улице, не в магазине (в
табачном киоске, например, или в кафе), не в автобусе или на концерте,  а  в
спортзале  начальной  школы,  куда я ходил петь и куда она тоже пришла петь,
записавшись в хор.
     В спортзале, снятом Фурио Стеллой на деньги, полученные с  хористов,  я
встретил  девушку.  Именно  эту девушку, а не какую-нибудь другую, хотя я не
знал ни ее имени, ни фамилии. Какое это имеет значение? Главное,  что  я  ее
встретил,  и  встретил  там,  где  уже  сказано.  Я ведь решил, что больше в
спортзал ходить не буду, а она как раз пришла туда впервые. Так судьба  (или
случай?)  устроила нам эту встречу - в спортзале Фурио Стеллы, при остальных
хористах, однажды вечером, в четверг.

     Не каждому  дается  это  почувствовать,  тут  нужен  особый  нюх.  Один
бейрутский   коммерсант   в  нескольких  строках,  торопливо  набросанных  в
блокноте, утверждает, что он почувствовал это, сидя на какой-то  террасе  на
берегу  моря  в  Остенде.  В  тот  же  вечер коммерсант (некий Ф.Х.Паульсен,
торговавший  пальмовым  мылом)  был   обнаружен   мертвым:   он   умер   при
подозрительных  обстоятельствах  в  своем  гостиничном  номере.  Листая  его
блокнот, полицейский агент обнаружил эту поразительную запись  и  немедленно
сообщил  о ней начальству. Ф.Х. Паульсен и не пытался описать свое ощущение,
он только утверждал, что сразу же почувствовал "нечто такое", и добавил  ряд
довольно  банальных  эпитетов,  сопроводив  их  несколькими восклицательными
знаками. Полиции, занимавшейся расследованием  обстоятельств  убийства,  его
запись не позволила продвинуться ни на шаг. Увы. записка торговца не помогла
и  ученым,  заинтересовавшимся  этим  делом. Однако ясно. что он имел в виду
какой-то запах, и находятся люди, утверждающие, будто  речь  идет  о  запахе
Рая.  Но  на  чем  основаны подобные утверждения? Группа ученых специалистов
побывала  на   месте   происшествия,   чтобы   тщательно   исследовать   все
обстоятельства.  Но что смогут они сказать нам об этом запахе? Удастся ли им
установить  его  происхождение?  Результаты  исследований   ученых   окутаны
глубокой тайной, никакие сообщения не просочились наружу, но рано или поздно
сенсация может взорваться как бомба.


Глава 3
     История  моей  любви  началась  с  прогулки, похожей на сплошную долгую
беседу.

     Когда я впервые пришел в спортзал на  виа  Чичероне,  я  был  до  такой
степени  захвачен  мыслями  о  пении,  что  не  видел лиц хористов, да и сам
спортзал тоже не разглядел как следует. Мои взгляд все время  был  устремлен
вверх,  хотя  наверху  ничего, кроме потолка, не было. Лишь позднее я привык
отличать одного хориста от другого, запомнил имена некоторых своих коллег во
время коротких разговоров в  перерывах  между  занятиями.  В  общем,  нельзя
исключить,  что  Мириам присутствовала на занятиях и до того знаменательного
четверга, когда я увидел  ее  впервые.  В  тот  вечер  (мы  разучивали  "Rex
Pacificus"  Палестрины  - мотет на шесть голосов) я внес в занятия некоторую
сумятицу  своим  мысленным  пением.  Мои  воспоминания  несколько  сумбурны:
перепалка  с Фурио Стеллой, растерянные хористы с их комментариями, маэстро,
призывающий меня к порядку со своего подиума, Мириам, стоящая по правую руку
от меня, рядом с Сапьенци (Сапьенци смеется), и  блики  неонового  света  на
лепных  карнизах.  Мириам  смотрела  не  меня  и,  наверно, восхищалась моим
поведением, тогда как другие отпускали всякие  замечания.  Сапьенци  же  все
смеялась,  а  потом  стала петь одна. Занятия окончились раньше, чем обычно,
сразу после моего спора с маэстро.
     Спускаясь по  лестнице,  я  услышал  за  спиной  шаги  -  шаги  Мириам,
опередившей  остальных.  Я  спросил  ее  просто:  тебе  в какую сторону? Она
показала рукой направление. И мне туда же, сказал я.  В  общем,  получилось,
что  у  нас  вроде бы уже есть какая-то договоренность, во всяком случае так
выглядело, а если этого и не было, то вполне могло быть.
     Преследуя определенную цель, я предложил  Мириам  обойти  вокруг  замка
Святого   Ангела.   Шли   мы   молча.  Хотя  замок  в  действительности  был
древнеримской усыпальницей, сейчас его все почему-то  считают  средневековой
крепостью. Крепости обычно осаждают, и мне хотелось внушить Мириам эту мысль
- мысль об осаде крепости и победе. Большая, между прочим, разница - сказать
что-то   прямо   или   сделать   намек,  когда  уже  сложилось  естественное
взаимопонимание. Выразить свои мысли без слов, через молчание,  через  магию
вещей  -  искусство.  Некоторые  вещи  словно специально для этого созданы и
говорят сами за себя, нужно только заставить их заговорить. Можно  заставить
заговорить  замок,  улицу,  стену,  растение.  Даже  камень  можно заставить
заговорить. Мириам шла рядом и молчала, слова были не нужны.
     Мы прошли через мост Святого Ангела с его знаменитыми скульптурами. Это
узкий мост, а в разлив воды Тибра поднимались почти до сводов опорных  арок.
Идти  по  мосту с женщиной - что тут такого? Но для меня это было чуть ли не
приключением. Два человека (Мириам и я) сильнее ощущают  взаимную  близость,
если  проходят по мосту, а не по тротуару или по площади. Вероятно, я мог бы
сказать что-нибудь, помочь себе словами, но на  белом  свете  существуют  не
одни  только  слова.  История  моей  любви  началась  именно  так,  с долгой
прогулки, которая заменила долгую беседу. Автомобили проносились мимо  -  на
то  они и автомобили! - а прохожие не обращали на нас никакого внимания, как
не обращают внимания друг на друга незнакомые люди; поскольку  мы  с  Мириам
были для прохожих незнакомцами, они шли мимо, не глядя на нас.
     Так  мы  прошли всю виа Джулия. В семнадцатом веке по ней прогуливались
папы, у знаменитых наложниц были здесь свои квартиры и дома. И у  кардиналов
тоже.  Статуи Сан-Филиппо Нери, Сан-Бьяджо делла Паньотта и Санта-Мария дель
Орацьоне е Морте и по сей день наблюдают за прохожими из ниш в стенах  своих
церквей.  Виа  Джулия  -  прямая  улица  длиной  ровно  в километр. В начале
шестнадцатого века кто-то из пап торжественно открыл ее, и  с  тех  пор  она
оставалась  неизменной  на  протяжении всех четырех с половиной веков, а это
порядочно. Нас все  время  тянуло  идти  посреди  улицы  -  так  к  середине
стекается  вода  в  русле  реки,  - потому что на виа Джулия нет тротуаров и
мостовая к середине как бы углубляется.
     Казалось, Мириам прекрасно понимает язык этой длинной - целый  километр
- и  прямой улицы, похожей на долгое объяснение в любви. Дело было не просто
в том, чтобы  пережить  какое-то  приключение  (прогулка  по  мосту  Святого
Ангела),   а   в  том,  что  это  приключение  прекрасно  могло  вылиться  в
традиционное  взаимопонимание,  то  есть  во   взаимопонимание,   отвечающее
традиции.
     Я  спросил  у  Мириам,  как  ее  зовут (имя Мириам я сам придумал). Это
неважно, сказала девушка. Неважно так неважно, но должен же  я  тебя  как-то
называть, сказал я. Называй как хочешь, ответила она. Мириам, сказал я.
     Судя  по  всему,  имя  ее  устроило.  Изо  рта  Мириам вырывались белые
облачка, словно она курила. Я был горд, что окрестил - подходящее  слово!  -
такую девушку.

     Виа  Джулия  навевала  желание  быть  кардиналом  давних времен, князем
Римской церкви в пурпурной мантии и в башмаках  с  серебряными  пряжками.  Я
чувствовал,  как  шевелится  во мне этот старинный персонаж, я просто нутром
чувствовал, как он растет во мне со всем его шуршащим шелковым облачением, с
его величественными  жестами,  латинскими  псалмами,  грегорианским  пением,
слышал  звуки органа и ощущал, как срываются с моих губ похожие на проклятия
латинские восклицания (O salutaris hostia!) и церковные  мотеты,  которым  я
научился в спортзале Фурио Стеллы. Кардинал двигался, благословлял прихожан,
величественно  разводил  руками,  раздавал  пинки, топал ногами. Я испытывал
острую боль от этих пинков,  у  меня  даже  дух  перехватывало,  приходилось
закусывать  губы,  крепко  стискивать  зубы,  чтобы не закричать. Остроносые
башмаки, носки башмаков с серебряными пряжками, серебряные пряжки остроносых
башмаков кардинала разрывали мне диафрагму. Это была мистическая боль.
     Священный экстаз.
     Мириам с интересом смотрела на  меня.  Для  этого  у  нее  имелись  все
основания.  Сколько  раз  я  задавался  вопросом,  как  все происходит между
мужчиной и женщиной, как начинается их любовная история?  Главное,  что  тут
нет  никаких  правил и все всегда может обернуться своей противоположностью.
Некоторые истории начинались с автомобильной катастрофы, с урагана  (Эней  и
Дидона),  с  землетрясения  или  бомбежки, со спиритического сеанса и даже с
ненависти и антипатии - полной противоположности любви. В данном случае, как
я уже говорил, это был священный экстаз.
     Ты вдруг заговорил по-латыни,  глядя  на  меня  с  удивлен