меются, какой уж тут смех. Не думай об этом, говорил я, смех полезен  всем,
даже здесь, у нас.
     Ну  вот,  говорила Мириам, вот наступил мой черед, теперь я иду впереди
группы и первая упаду вниз. Ты пока не волнуйся, говорил я, держись за  свое
место, увидишь, я скоро приду, а пока старайся не наживать себе врагов среди
своих  соседей,  ведь  они  теперь  станут твоими вековечными врагами. Давай
рассуждать спокойно, говорил я, впереди у  тебя  столько  времени.  Времени?
говорила  Мириам, здесь нет времени, нет ни часов, ни минут, нет даже дней и
недель, ничего нет. Странно, говорил я, как это может быть?  Не  понимаю.  В
темноте времени не существует, говорила Мириам.
     Да,  говорил  я,  в  таком случае тебе там действительно плохо. Ужасное
место, говорил я. Даже так его назвать нельзя, говорила Мириам, мы же его не
видим, может, здесь очень даже красиво, но нам не видно. Здесь есть  провалы
и  очень  холодно,  но  в остальном - место как место. Никак не могу понять,
говорил я, почему вы падаете вниз, в эти самые провалы. Выходит, у вас  есть
вес  и  вы не можете удерживаться в воздухе, значит, и там есть сила земного
притяжения и она тянет вас вниз. Выходит, летать не можете даже вы.  Мы  так
слабы, говорила Мириам, что с трудом держимся на ногах, и именно поэтому все
время  цепляемся  друг  за  друга.  Ты  обещал  мне меховую шубу. Принеси. И
шерстяную муфту, чтобы я могла согреть руки. И еще пару шерстяных чулок,  да
смотри  же,  не  заставляй  себя  ждать,  приходи  скорее. Конечно, я приду,
говорил я, но имей терпение, потому что нетерпеливость до добра не  доводит.
Приходи скорее, говорила она, я жду тебя, жду.
     Время  от времени Мириам принималась кричать, ее крики долетали до меня
словно из глубины земли и отзывались во мне болью, меня трясло от  них,  как
при  землетрясении,  это было что-то ужасное. А кричала она, когда прилетали
летучие мыши. Летучие мыши, кричала Мириам, вот  они,  вот!  Скорее,  скорее
сюда!  Но  это невозможно, отвечал я, нельзя же явиться к вам так вот сразу.
Спокойнее, спокойнее, говорил я. Я слышу, как они летают  вокруг  и  хлопают
крыльями,  они  уже  здесь! кричала Мириам. Летучие мыши никому не причиняют
зла, говорил я, это безвредные твари, и нечего их бояться. Они вцепляются  в
волосы,  кричала  Мириам,  у  них  мохнатые  лапы и мохнатая голова, они как
крысы, это ужасно!
     Глупости, говорил  я.  Все  эти  истории  с  летучими  мышами,  которые
вцепляются  женщинам в волосы, рассказывают девчонкам, чтобы они не шатались
по ночам. Народное поверье, и больше ничего. На помощь! кричала Мириам,  вот
они, вот они! Когда они вцепляются в волосы, говорила Мириам, никто не может
оторвать  их,  у  многих  женщин в волосах запуталась летучая мышь, и некому
вытащить ее, приходится ждать,  когда  она  умрет,  только  тогда  ее  можно
отцепить.  Но зачем летучим мышам все это нужно? У летучих мышей, говорил я,
есть своеобразный локатор, с его помощью они как бы видят. К тому же, уверяю
тебя, летучие мыши безвредные существа, они, как и обыкновенные мыши, никому
не причиняют зла.
     Нет, они ненавидят нас, говорила Мириам, потому что мы здесь отнимаем у
них место. Они первые поселились внизу, тогда еще здесь никого не было.  Они
могли  спокойно  летать куда угодно, а теперь здесь мы, и еще такую сутолоку
устроили, никогда не стоим на месте, летучие мыши слышат  крики  падающих  в
провалы.  С  тех  пор  как  мы  здесь,  у  них  нет  покоя, и потому они нас
ненавидят. Вот она, кричала Мириам, я коснулась ее рукой,  она  кружит  надо
мной,  она  самая большая из всех: я слышу, как она тяжело хлопает крыльями.
Спокойно, говорил я, спокойно, не надо терять голову, этим делу не поможешь.
     Я, конечно, приду, приду, но прежде чем пуститься в такое  путешествие,
надо  узнать  столько  вещей. Кто там у вас, к примеру, командует? Должен же
кто-то вами командовать? Или вы ходите как бог на душу положит? Я знаю,  что
везде  и  всегда  кто-нибудь  командует.  Я не могу так долго разговаривать,
отвечала Мириам, я так слаба, и мы очень далеко, мне страшно трудно говорить
на таком расстоянии. А вот это, по-моему, предлог, просто  предлог,  говорил
я, у меня впечатление, что кто-то там за вами все-таки следит и не разрешает
разговаривать. Я устала, говорила Мириам.
     Кстати,  чем  вы  питаетесь? Вы вообще едите? Кто вас кормит? Мне очень
трудно разговаривать на таком расстоянии, кричала  она,  а  если  я  сорвусь
вниз, то станет еще труднее, так как расстояние увеличится.
     Кстати,  говорил  я, как вы там организованы? Мужчины отдельно, женщины
отдельно, или  вы  ходите  все  вместе  без  разбора?  За  тобой  кто-нибудь
ухаживает?  Как  вообще  у  вас  там,  внизу, с этим? Как обстоит дело между
мужчинами и женщинами?  Ничего  этого  нет,  отвечала  Мириам,  и  перестань
задавать  такие вопросы. Тогда я переходил на другую тему. Скажи-ка, говорил
я, есть там среди вас знакомые или знаменитости? Киноактеры,  например,  ну,
скажем, Тайрон Пауэр? Вот недавно умер папа. Ты случайно не слыхала, он тоже
там,  с  вами?  Или  его  поместили  в  особое место? Ничего на этот счет не
слыхала? Нет? Приходи сюда сам и  не  задавай  столько  вопросов-,  говорила
Мириам,  и  по  голосу чувствовалось, что она начинает сердиться. Почему она
больше не отвечает? Наверное, и впрямь на меня рассердилась, говорил я себе.
Да, Мириам мне больше не отвечала.

     Сведения  о  шаре.  Новенькая  сверкающая  машина   въехала   во   двор
предприятия  на  виа  Салариа.  Она была шарообразная: увидев ее, все просто
обалдели. Это была самая прекрасная и  самая  совершенная  машина  из  всех,
какие   только   существовали   на  свете,  но  никто  не  знал,  каково  ее
предназначение, для чего она.
     Машина была совершенна - вот что главное. Говорили,  что  она,  машина,
может  производить другие машины, такие же совершенные, но не исключено, что
люди  преувеличивали.  Вскоре  руководителей  предприятия,  рассыпавшихся  в
похвалах   машине,   стали  одолевать  сомнения.  Первым  делом  они  начали
критиковать ее форму, потом дошли до  того,  что  стали  опасаться,  как  бы
машина  не  взорвалась. Кто-то даже утверждал, будто от нее воняет. В общем,
чего только о ней не говорили! Как водится,  дело  не  обошлось  без  газет.
Какая-то  вечерняя газета писала, что машине не хватает человечности. Одного
этого утверждения уже было достаточно,  чтобы  ее  дискредитировать.  Как-то
ночью  машину  выволокли  на  идущую  под горку улицу и подтолкнули. В конце
концов она оказалась на дне канала, где и лежит до сих пор. Узнав  об  этом,
конструктор  машины  перерезал  себе  вены  бритвенным  лезвием.  Сегодня  о
шарообразной машине все забыли, никто о ней больше не говорит. Но может, про
нее все-таки еще вспомнят?


Глава 14
     Я, нижеподписавшийся, признаю, что действовал в  здравом  уме  и  ясной
памяти.

     Полицейский   комиссар   сидел  за  своей  старенькой  черной  машинкой
"Оливетти"  в  зале  с  высоченными  сводчатыми  потолками  и   бело-золотой
лепниной,  изображавшей  ангелов  с трубами и крылышками. Улыбающиеся ангелы
роились над окнами, дверьми и вокруг зеленых стенных  панелей.  У  комиссара
был  хриплый,  огрубевший  от курения голос, зато у ангельских труб звук был
чистый и светлый, и их музыка, перекрывавшая слова комиссара,  уносила  меня
куда-то  далеко-далеко,  заглушая  мысли о признании. А я ведь пришел именно
для того, чтобы признаться. Комиссар вырвал из каретки лист бумаги,  заменил
его  другим,  в  верхнем правом углу поставил дату. Он писал, повторяя вслух
каждое слово и не отрывая  глаз  от  листа.  Дело  подвигалось  медленно,  с
трудом.
     - Давайте  по  порядку,  -  говорил  он. - Так когда же имел место этот
факт? "Я, нижеподписавшийся, заявляю, что факт этот произошел  вскоре  после
двадцати  четырех часов вышеуказанного дня, запятая, в вышеуказанном месте".
Но у нас с вами нет ничего вышеуказанного, - говорил он,  -  так  что  опять
придется начинать все сначала.
     Комиссар  поднял  глаза  и,  прежде  чем вставить в машинку новый лист,
долго смотрел на меня.
     - Вы признаетесь в содеянном, - говорил он, - но содеянные  вами  факты
слишком  запутаны,  не  прояснив их, я ничего не могу запротоколировать. Они
запутаны по своей сути, понимаете? Вы состояли в связи с указанной женщиной?
Какого рода была эта связь? Надо уточнить. Иначе,  что  я  напишу?  Вы  меня
понимаете?
     Я прекрасно его понимал и говорил:
     - Готов ответить на все ваши вопросы.
     - За  истекший  месяц  в  Риме  не  зарегистрировано  ни единого случая
исчезновения девушки, - говорил он.
     - Предположим, - говорил я.
     - Нет, тут необходима точность, - говорил он. - Факты нужны, факты.
     - Допустим, что я бросил ее труп в Тибр, - выпалил я, чтобы он не успел
меня перебить.
     Комиссар снова поднял глаза и посмотрел на меня, а я поднял свои, чтобы
посмотреть на ангелов с трубами и крылышками.  Звуки  их  труб  сливались  с
шумом  уличного  движения на Корсо Витторио, забитом машинами и мотоциклами.
Окна были открыты.
     - Нельзя ли закрыть окна?
     Комиссар вызвал дневального и велел ему закрыть окна.
     - Давайте по порядку, - сказал  он.  -  Итак...  "поддерживал  любовную
связь с жертвой, запятая, но не помнит ее анкетных данных".
     - Совершенно верно, - подтвердил я.
     - Может, жертва была женщиной, скажем, легкого поведения?
     Это он о Мириам!
     - Жертва была ангелом, - сказал я, - вы знаете, что такое ангелы?
     - Тогда  так,  -  сказал  комиссар,  печатая  на  своей  старой  черной
"Оливетти", - тогда, значит, жертва не была женщиной легкого поведения.
     - Она была ангелом. Можно написать, что она была ангелом?
     - В протоколе - нельзя, - сказал комиссар и снова посмотрел на меня.  -
Пошли дальше.
     - Две  капли  на  стакан  воды.  Действие  мгновенное, потеря сознания,
смерть. - Я говорил, как живая телеграмма, то есть телеграфным стилем.
     - Две капли чего? "Нижеподписавшийся утверждает, что он не помнит". Это
странно, - сказал комиссар.
     Я все время сбивался, говорил не то и не о том,  терял  мысль  и  снова
находил  ее,  старался  изъясняться  убедительно, но фразы у меня получались
какие-то уродливые, неуверенные и слишком короткие, да, слишком короткие, не
связанные между собой. Мне было мучительно  трудно.  Какая  путаница,  какое
вавилонское  столпотворение  мыслей! Моя речь подчинялась закону притяжения,
как все предметы на нашей Земле, ей  нужен  был  изначальный  толчок,  чтобы
одолеть  земное  притяжение.  Начиная что-то говорить, я спешил выпалить все
сразу, чтобы вполне использовать первоначальный импульс, пока  речь  моя  не
начала  снова  угасать.  Потому  что  у  речи  тоже есть такая особенность -
угасать,  и  нужно  долго  упражняться,  чтобы  достичь   равновесия   между
изначальным  толчком  и  силой  притяжения.  Все  это  я  пытался  объяснить
комиссару.
     - Есть люди, - говорил я, - которые  могут  развивать  свою  мысль,  не
переводя  дыхания,  и  прекрасно  удерживают  равновесие.  Я  же сразу резко
забираю вверх, а потом начинаю опускаться все ниже и ниже. Я вообще  человек
молчаливый,  а молчание - враг слова. Некоторые профессии требуют постоянных
упражнений, - говорил я, - вот и  разговаривать  надо  постоянно.  Но  когда
имеешь  дело  с почтовыми марками, ничего не получается, клиенты заглядывают
редко, и не знаешь, о чем еще, кроме марок,  с  ними  говорить.  Я  ненавижу
марки. И клиентов тоже.
     Своими  рассуждениями  я  пытался помочь комиссару понять, почему я все
время так путаюсь и сбиваюсь. А он смотрел на меня, слушал и не возражал.
     - Давайте все-таки перейдем к причине содеянного, - сказал он наконец и
склонился над своей старой "Оливетти", подпрыгивавшей на столике. - Что  это
были  за  капли? (Ангелы дули в свои трубы и, чтобы запутать нас еще больше,
пели хором.) "...Действовал  и  здравом  уме  и  ясной  памяти,  запятая,  с
определенной  целью,  без  побуждения  со  стороны  жертвы и не под влиянием
алкогольных напитков. По поводу последнего  предположения  нижеподписавшийся
заявил, что он вообще непьющий".
     - В  тот  день  поднялся  сильнейший  ветер, - рассказывал я, - горячий
ветер, образующийся от смешения воздушных потоков,  пересекающих  знаменитую
пустыню   Сахару   и   устремляющихся   к   зоне  пониженного  давления  над
Средиземноморьем. Сирокко - разбойный ветер, - говорил  я,  прислушиваясь  к
хору  и  к  музыке,  лившейся  с  потолка и заглушавшей стук клавиш по листу
бумаги и хриплый голос комиссара.  -  Выбрав  подходящий  момент  и  удобное
место, - говорил я, - и сконцентрировав всю свою волю...
     - Если бы было возможно то, о чем говорите вы, наступил бы конец света,
- заметил комиссар.
     - А как же тогда беспроволочный телеграф? - сказал я. - Слова летают по
воздуху на магнитных волнах, и никого это не удивляет. Сколько веков прошло,
прежде  чем  в  один прекрасный день стали летать и слова. Они же не созданы
для того, чтобы летать, а вот летают. Ангелы летают или нет? - спросил я.
     - Мы с вами составляем протокол, - сказал комиссар, отдуваясь, -  зачем
вы мне все это говорите? Я никогда не видел, чтобы индийцы парили в воздухе,
как утверждаете вы. У вас есть доказательства? Вы-то сами их видели?
     - Нет, я читал об этом в газетах.
     - И вы верите тому, что пишут газеты? Ну ладно, давайте по порядку.
     Началось  описание  жертвы:  рост  средний,  волосы  каштановые,  глаза
голубые, цвет лица смуглый, или наоборот - глаза карие, а цвет лица светлый.
Комиссар перестал стучать на старой "Оливетти" и снова посмотрел на меня.
     - Либо то, либо другое сказал он. Голубой цвет это же не карий.
     - А может, голубой и не голубой вовсе. Каштановый -  не  каштановый,  а
вообще никакой.
     - Не  понимаю,  что вы имеете в виду, - сказал он, - но дальше так дело
не пойдет. Давайте придерживаться фактов.
     - Прекрасно. Я читал газеты  -  хронику  событий,  случай  за  случаем.
Газеты я брал напрокат у киоскера, что на площади, таскал их домой пачками и
мог  читать  до  двух-трех  часов ночи. Потом мы с киоскером поссорились: он
заявил, будто я вырываю страницы.
     - Это меня не интересует, - сказал  комиссар.  -  Давайте  по  порядку.
Предполагаемый  возраст  -  от  двадцати  до  двадцати  четырех  лет.  Адрес
неизвестен, вернее, неизвестен нижеподписавшемуся.
     - Можно допустить гипотезу, - предложил я.
     - А вот этого не надо!  -  закричал  комиссар,  -  никаких  гипотез  мы
допускать  не  будем! Итак, "вновь подвергнутый допросу нижеподписавшийся не
смог дать исчерпывающих ответов. Он твердит,  что  знать  ничего  не  знает.
Точка.  Похоже,  он  весьма  смутно представляет себе меру собственной вины,
запятая, временами кажется, будто он даже гордится содеянным преступлением и
сожалеет, что  при  этом  не  было  очевидцев.  Следственный  эксперимент  в
магазине на виа Аренула, где, по утверждению нижеподписавшегося, он совершил
свое    преступление,   не   дал   никаких   результатов.   Описание   места
предполагаемого убийства прилагается к протоколу следственного эксперимента.
Точка".
     Комиссар пришел в сопровождении двух агентов (к  счастью,  они  были  в
штатском)  и  вместе  с  ними  перевернул в магазине все вверх дном. Никаких
косвенных улик обнаружено не было. Ничего, кроме марок, каталогов  и  кусков
торроне.  Они  велели  мне  открыть  сейф,  в  котором  я держу самые редкие
экземпляры времен  германской  инфляции.  Конфисковали  мою  "беретту"  7,65
калибра  с  удлиненным  стволом  и выправленную по всем правилам лицензию на
ношение оружия. Потом отправились ко мне на квартиру  в  Монтеверде  Веккьо.
Горы  белья, старые газеты, ужасный беспорядок, и никаких следов Мириам - ни
фотографии, ни письма, ни  чулка,  ни  подвязок,  ничего.  Ни  мазка  губной
помады,  ни  заколки  для  волос,  ни женского волоса, вообще ничего. Полное
отсутствие следов пребывания  женщины.  Комиссар  составил  протокол  обыска
квартиры,  обрисовал  состояние,  в  котором  он  ее  застал.  Я  прочитал и
расписался.
     - Ну что ж, начнем раскручивать события  с  самого  начала.  Пойдем  по
порядку,  -  сказал комиссар. - Опишите со всеми подробностями факт, имевший
место в магазине. Со всеми подробностями.
     Трубы заиграли, с потолка до меня донеслось хлопанье  крыльев,  оклики.
Мои слова падали на пол одно за другим, как капли свинца.
     - Две капли на стакан воды. Цианистый калий.
     - Где куплен?
     - Не помню.
     - С какой целью?
     - Просто так.
     - Цианистый  калий  -  очень  сильный  яд.  Если  бы  все было так, как
говорите вы, то сейчас бы вы не стояли здесь и не давали показания,  а  сами
были бы на том свете.
     Об  этом  я  не  подумал.  Я  уже  несколько  раз  давал противоречивые
показания о времени и месте преступления, о цвете глаз и пальто, о волосах и
мехе воротника.
     - Главное - точность, - говорил комиссар. -  У  вас  были  найдены  две
тарелки,   кофейная   чашечка,  две  вилки,  один  кухонный  нож,  маленькая
кофеварка, жароупорная плитка.
     - Остальное я бросил в Тибр, - сказал я. - На речную полицию полагаться
нельзя. Непогрешим один только папа римский.
     - Оставьте в покое папу, - сказал комиссар.
     Он не хотел мне верить.
     - Я еще не понял, чего вы добиваетесь своими россказнями, - говорил он,
- что вы хотите мне доказать. Тогда я начинал все сначала,  с  тех  вечеров,
когда  я  ждал  ее  под  деревьями  на  набережной,  вечер за вечером, шагая
взад-вперед по мосту Маргерита и пьяцца Либерта. Какой еще Петито? -  кричал
комиссар.  -  Какая  пьяцца  Гранде?  Может,  вы  хотите сказать пьяцца дель
Пололо? Да нет, пьяцца дель Пололо была совсем ни при чем. Он  выпускал  дым
через  нос, пыхтел. Пыхти, пыхти, синьор комиссар. Он и пыхтел, выпуская дым
через нос и покусывая сигарету.

     Расследование продвигалось медленно.
     - Ну хорошо, начнем все сначала, но по порядку, - говорил комиссар.
     Теперь я стал рассказывать ему о преступной организации филателистов.
     - Такая организация полиции неизвестна.
     - Тем хуже для вас, - сказал я, и даже не сказал, а крикнул.
     - Спокойно, - сказал комиссар.
     Он  взял  сигару  -  теперь  уже  сигару  -  и  начал  ее  раскуривать.
Тосканскую.  С  потолка  до  меня  донеслось легкое чихание, покашливание и,
конечно, звуки труб.
     - Оставьте в покое ангелов, -  сказал  комиссар,  -  оставьте  в  покое
трубы. Что вы можете мне сказать о преступной организации филателистов?
     - Это убийцы, по одному названию же ясно.
     - Факты, факты, - говорил комиссар, - придерживайтесь фактов.
     - Я  уже рассказал вам об одном исключительном факте, - отвечал я. - Ни
о чем подобном даже вам не доводилось слышать.
     Интересно, можно одновременно играть на трубе и летать? Как им  удается
удерживать в руках трубы?
     - Не  спрашивайте  у  меня  такую  чепуху  и  вообще воздерживайтесь от
вопросов.
     Он припер меня, как говорится, к стенке. Я рассказал ему все, что  знал
о  преступной  Лиге филателистов, о синьоре Пеладжа (или Пеласджа). Комиссар
смотрел на меня, вытаращив глаза.
     - А кто такая эта Чиленти?
     - Псевдофилателистка, псевдоклиентка.
     - Она была знакома с жертвой?
     - Думаю, да - через преступную Лигу филателистов.
     - Какие у вас есть доказательства существования этой  самой  преступной
Лиги филателистов?
     - Такие люди улик не оставляют, - сказал я.
     Стали искать Чиленти - эмиссара и шпионку преступной лиги.
     - На  пьяцца  Адриана  никакой Чиленти не оказалось, мы искали в каждом
подъезде, - сказал комиссар. - Может, Чиленти и та старуха с третьего  этажа
- одно лицо?
     - А  почему  бы  и  нет?  -  сказал я.- Да если вы ее даже найдете, она
скажет, что все это неправда.
     - Послушайте, войдите  в