а с невидимо-кровавой пеной у губ.
   Падов содрогался в забытьи. Его  мысли,  точно  обесцениваясь,  падали  с
него, как снег с волшебника.
   А за мыслями, - оставалось оно, непознаваемое.
   Наконец, Анне, прислонившейся к стене, уже привиделось,  что  Падов  стал
совсем маленький, потому что непознаваемое, исходящее от него в виде ореола,
разрослось и стало как  бы  огромной  черной  стеной,  в  которой  копошился
маленький червяк
   -человеко-дух.
   Сердце у нее дрогнуло и ей захотелось соединиться с этим черным пятном, с
этой вещью в себе.
   Она ринулась ему навстречу.
   Хотя визуально непознаваемое предстояло как черная стена, в  которую  был
замурован  Падов,  но  духовно  оно  предстояло  как   предел   человеческих
возможностей, как то, при приближении к чему мысли гаснут,  обессиливаясь  в
своем полете. И туда же, за ними, за мыслями, рванулась ее кровь...
   Через  несколько  мгновений  они   были   в   постели.   И   Анне   стало
нечеловечески-странно, когда над нею очутилась черная стена...  Лицо  Падова
как бы барахталось в ее тьме...  Вскоре  все  было  кончено,  непознаваемое,
охватившее на мгновенье все ее существо, ушло куда-то, в  отчужденную  даль.
Но им удалось сочетать грубую и узкую реальность полового акта с  утонченным
и грозным бытием неведомого...
   На следующее утро все ушло  еще  глубже,  точно  неведомое  свернулось  и
спряталось за обыкновенным.
   Обыкновенное, правда, чуть просветленное  этими  внутренними  смещениями,
казалось как бы вывороченной наизнанку вещью в себе. Анне чудилось, что  лоб
Падова светится, но каким-то простым светом. Толя  молча  убирал  на  столе,
двигался по комнате, мимо шкафа. Обыкновенное было еще  надломлено  недавним
наплывом неведомого. Почти все в доме спали. Но  покой  Анны  и  Падова  был
нарушен стуком в дверь; дверь как бы сама собой отворилась и  вошла  девочка
Мила. "Да она - слепая", - вскричал Падов и это были его первые слова  после
ночи. Мила молча, действительно, как слепая шла от двери к окну.
   - Да нет, она видит. Только она не любит разговаривать, - ответила  Анна,
всматриваясь в лицо Милы.
   И верно, более точное впечатление было такое, что Мила  видела...  только
что она видела?!...
   Ни Падов, ни Анна, конечно, не знали, что у  Милы,  лицо  которой  обычно
ничего не выражало, с некоторых пор родилось странное  состояние.  Она  видя
ничего не  видела.  Формально,  например,  Мила  видела  предметы  в  Аниной
комнате, но это не вызывало у нее субъективного ощущения, что она их  видит,
хотя ориентироваться она могла.
   Поэтому Мила просто, безотносительно, села на стул и  попросила  чаю.  Но
чай она пила как воздух.
   Падов и Анна, оставив ее, вышли на Сонновский двор.  Там  уже  лежал  под
скамейкой пьяненький дед Коля. Личико свое он  прикрыл  кепкой.  Уместившись
рядом, за небольшим деревянным  столиком,  Анна  посвящала  Падова  в  тайны
Сонновского дома.
   Особенно восхитило Падова превращение Андрея Никитича, которого он так  и
называл теперь: куротруп.
   И вдруг из-за спины раздался благостный, чуть шальной голос Клавы:
   - Присуседились, небесные... Ну как  Аннуля  отсосала  ему  яд  Божий  из
члена...
   А... - и она ласково потрепала пухлой рукой Анину грудь.
   "Хорошо!" - мельком подумал Падов.
   - А у меня водичка с собой есть... Прохладиться, - разболталась  Клавуша,
присаживаясь. - Вот.
   И она поставила на стол ведро воды.
   " Хороша!", - еще с большим восхищением подумал Падов.
   В это время из сарая донеслись звуки хлюпкого падения тела.  Это  курицей
выскочил Андрей Никитич; только выскочил чересчур мертвенно, как  все  равно
курица, стремящаяся на тот свет.
   Отряхнувшись, он "пошел" к собеседникам. Все ждали его  с  умилением;  но
Клавушка только теперь, когда он стал курицей,  почему-то  напротив  считала
его человеком.
   Надо сказать, что два дня назад Андрей Никитич стал уже разговаривать, но
как-то односложно. Страшно измененный даже внешне, теперь  после  нескольких
дней новой жизни, он скорее уже напоминал не  живую  курицу,  а  мертвую.  И
теперь, в своих односложных выражениях, он уже так не упирал на то, что он -
курица, а выражал мнение, что он просто мертв.
   Когда куро-труп подошел к столику, Падов обнял его и поцеловал.  Сели  за
стол.
   Каждый выпил из ведра водицы.
   - Скажите, Андрей Никитич, - обратился к нему Падов. - Говорят, вы раньше
были очень религиозный человек? Я читал ваши рукописные книжки о Господе.
   Куро-труп с изумлением посмотрел на Падова, подскочил и мертвенно-желтым,
как у повешенной курицы, лицом, клюнул его в щеку.
   - Его смотрели психиатры? - спросил Падов.
   - Напрасно Алеша время тратил, - усмехнулась Анна. - Перед твоим приездом
наехал их тут целый табор. И знаешь, психику,  признали  нормальной,  только
чуть суженной. Просто у Андрея Никитича, дескать, снизился  интеллект...  Да
неужели ты не видишь, Толя, что психиатрия тут не причем. По-моему, он  явно
превратился в другое существо, совершенно другое, нечеловеческое.
   - А психиатров-то надо было вызывать,  когда  Андрей  Никитич  в  Господа
верили,-похабно вмешалась Клавушка.-А не сейчас.
   - Я  просто  мертв,  -  вдруг  ответил  Андрей  Никитич  на  обыкновенном
человеческом языке.
   Все замолчали, а у Анны даже выступили слезы на глазах.
   - Я и сам так думал, что психиатрия тут не при чем, -  вскричал,  прервав
молчание, Падов. - Андрей Никитич,  вы  говорите,  что  вы  мертвы,  вы  это
говорите, значит вы живы.
   Падов подошел и холодно заглянул Андрею Никитичу в  его  тусклые,  как  у
кур, глаза.
   - Вы живы, но особой, мертвой жизнью! Понятно?!  -  продолжал  он.  -  Вы
помните, как жили раньше, как верили в Бога?
   В глазах Андрея Никитича вдруг  на  мгновенье  блеснула  искра  какого-то
чудовищного, нечеловеческого сознания.
   - Пустяки все это было, - сказал он. Искра вдруг  пропала  и  лицо  опять
приняло куриное выражение. Падов застыл, пораженный этой искрой.
   - А ты знаешь что?! - обратился он к Анне. - То что он стал курицей,  это
возможно переходный этап...  уже  сейчас  в  нем  рождается  какое-то  новое
сознание, но только мертвое... Мертвое по отношению к человеческому и в  том
смысле что какое-то подземное.
   - Ко, ко, ко! - прервал куро-труп, вскочив на стол и  опрокинув  ведро  с
водой.
   - Он совершенно нормален, - сказала Клавушка, обнежив Анин зад.
   - А насчет мертвого сознания, поживем - увидим, - добавила Аня.
   - Вот то-то поживем - увидим, -  сочно  обрадовалась  Клавушка.  -  А  не
хотите сейчас баиньки? Прям с утра? Я в саду, в палисаднике, уже  давно  три
ямы вырыла.
   И травушки туда наложила. Все равно как травяные могилки. Я там  уже  два
раза спала.
   Падов расхохотался, глядя на Анну:  "синтез,  синтез-то  какой!".  И  все
втроем действительно пошли в травяные могилки. Мимо  них  промелькнула  тень
Милы.
   "Как жаль, что нет Федора", - подумала Анна.
   - А что говорил до своего превращения Андрей Никитич про обитателей этого
дома.
   - спросил Падов у Клавы, когда все улеглись в ямы. Могилки стояли  рядом,
как бы замуровывая в себе, но голова Падова чуть возвышалась над землею, для
разговору.
   Из-под  земли  донесся  Клавин  голос,  причем  почему-то   с   похабными
интонациями:
   - Да кажись злыми всех нас считал. Падов рассмеялся.
   - Да ведь мы не злые, мы просто потусторонние,  -  сказал  он  и  спрятал
головку в травяную могилу.
   А к вечеру во всем дворе Сонновых-Фомичевых  уже  царило  веселие.  Мила,
ничего не видя, забралась на дерево. Петенька с остервеневшим от самого себя
лицом скребся под ним. Похмельный дед Коля, еле держась на ногах,  искал  по
всему двору могилку доченьки Лидиньки, хотя она была  захоронена  на  отшибе
Лебединого.
   Первой из травяной могилы вылезла Клавушка.
   Мысленно онелепив окружающее, так что нелепость всего  была  возведена  в
квадрат, Клавушка побрела устраивать еду...
   А Падова недаром называли "любимчик загробного мира"; в травяной  могилке
он надумал такое про будущую жизнь, что не  решался  сказать  об  этом  даже
Анне. С побледневшим лицом он  вылез  из-под  земли.  Вообще  метафизические
кошмары часто сменялись в его  душе,  вереницей,  один  чудовищней  другого.
Возможно, что сыграла роль перемена ситуации...
   Анна еще лежала в могилке, любуясь на себя в зеркальце. В то же время она
искала непознаваемое в самой себе.
   К тому же Анну преследовала  мысль  о  прошедшей  ночи:  о  соединении  с
Падовым и вещью в себе. До этого, периодами, она жила с Падовым, но с  вещью
в себе - никогда. И даже физическое удовлетворение от этой ночи казалось  ей
жутким и лежащим по ту сторону обычного... Она даже  не  могла  понять  удов
летворена ли она или просто спокойна - спокойна холодом неизвестного. "Ты  у
нас метафизическая куртизанка", - говорил ей нередко Падов.
   Ужинали опять во дворе, за  привычным  столиком.  Андрея  Никитича  никак
нельзя  было  усадить  за  стол:  он  курлыкал  и  дулся.  Наконец,   Клава,
умилившись, высыпала ему на травку гречневую кашу и Андрей Никитич, встав на
четвереньки, с удовольствием поклевал ее. Дед  Коля,  ранее  охотившийся  за
Андреем Никитичем с ножом, имел теперь с ним особые интимные  отношения.  Он
подал ему замысловатый знак на пальцах и куро-труп  вдруг  робко  присел  на
скамейку, за стол. Вскоре дед Коля, вскочив, ускакал куда-то  за  Петенькой,
но Андрей Никитич по-прежнему сидел.
   Уловив его какой-то, вроде бы осмысленный с  человеческой  точки  зрения,
взгляд, Падов спросил:
   - Андрей Никитич, что же все-таки с вами, объяснитесь, ради Бога... Может
быть нас всех ждет такая участь. Что с вами?
   - У меня отнялись мысли, - вдруг ответил Андрей Никитич.
   - Как отнялись?! Значит, вы ни о чем не думаете?
   - Ни о чем.
   Куро-труп покачал головой и опять замолк,  как  самая  настоящая  курица.
Было такое впечатление, что сказал он  это  мельком,  самым  последним,  еще
сохранившимся атомом человеческого сознания.
   - Надо бы его  как-нибудь  расшевелить,  -  сказала  Клава,  сжимая  свои
вкусненькие пальчики. - Аннуля, вы  никогда  не  спали  с  домашнею  птицею?
...Попробуйте-ка его соблазнить!
   Падов хихикнул. Клавуша вдруг оживилась.
   - Надо бы выпить, ребята, - сказала она, глядя в  дерево.  -  Пойдемте  в
комнату, там лучше...
   Все встали. Падов вел Андрея Никитича за руку и бормотал:
   - Он совсем не контактен. Но мы проникнем в него.
   В комнате, куда Клава провела друзей, было вымороченно-уютно;  в  углу  у
пухлой постели темнели странные изображения.
   Откуда ни возьмись, появился гусенок. Это Клавуша внесла его, прижимая  к
полной груди. Потом,  подхватив  его,  вдруг  юркнула  в  смежный  маленький
чуланчик,  дверь  в  который  приютилась  между  углом  и  пузатым   шкафом.
Куро-труп, прыгнув, вскочил с ногами на постель, безразлично хохотнув.
   Аня с Падовым налили себе немного водки.  Кровавый  закат  смотрел  им  в
окна.
   - Клавуша-то наслаждается, - подмигнула Анна Падову. -  Вот  только  как,
никто не знает...
   - Но душа Анны по-прежнему была занята непознаваемым; и даже лицо  Падова
было как сюрреальное окно в непознаваемый мир. Но внешне Анна была здесь.
   Минут через десять появилась раскрасневшаяся  Клавуша.  В  ее  руках  был
гусенок, который ворочался.
   - К такой встрече, - взглянув на Падова, сказала она, -  надо  и  закуску
подходящую.  Я  мигом  этого  гусенка  зарежу  и  самым   быстрым   способом
приготовлю.
   Чуть пьяненький Падов одобрительно похлопал ее по бедру. Клавуша  исчезла
в темноте коридора.
   Падов, совершенно истощенный искренностью и жутью своей внутренней жизни,
внешне вел себя истерически и по-юродивому.
   Сейчас он пристал к Анне с просьбой хоть в  какой-то  степени  соблазнить
куро-трупа.
   - Может тогда встанет из гроба-то своего. Эдакое воскресение из  мертвых,
- хихикал Падов.
   Анна, чуть опьяненная и ушедшая в свои  мысли  о  неведомом,  вдруг,  как
сомнамбула, стала действовать.
   Она присела на кровать, рядом с куро-трупом, и поглаживая ему руки, глядя
в лицо, начала, больше глазами, говорить про любовь, про нежность.
   Но Андрей Никитич совсем не реагировал;  потом  даже  начал  брыкаться  и
пускать слюну.
   - Безнадежно, - пробормотал Падов.
   Но вдруг, то ли после того, как Анна сделала какое-то движение, то ли еще
почему, тусклые глаза  Андрея  Никитича  засветились.  "Ого!"  -  проговорил
Падов.
   Однако, самое странное, глаза куро-трупа засветились вовсе не на Анну; он
явно смотрел за ее спину, в какое-то пространство. Тело его было неподвижно,
а  глаза  светились  все  больше  и  больше,  каким-то  тусклым,  мертвенным
интересом. Он все время глядел в пустоту, как будто чего-то там видел. Более
того, Анне показалось, что в его глазах выражен яростный сексуальный интерес
к этой пустоте.
   Инстинктивно Падов прижался к Анне. Что-то вдруг  переключилось  и  Анна,
встав и прильнув к Падову, стала тихо танцевать с ним словно они были одни в
этой комнате, напоенной субстанциональным безумием.
   Иногда они бросали  взгляд  на  куро-трупа.  Но  Андрей  Никитич  не  был
разбужен.
   Он приподнялся и с прежним  выражением  мертвенного  интереса  в  тусклых
глазах пошел  неизвестно  куда.  Что-то  в  нем  происходило  и  Анне  вдруг
провиделось или почудилось?! что это "что-то" есть адекватная компенсация за
отсутствие половой  жизни  "там".  Компенсация,  которая  могла  происходить
только в том мире, куда попал старик.
   Старичок бормотал, иногда чуть приседая  кивал  головой  пустоте.  В  его
сознании, очевидно, происходили какие-то процессы, которые внешне, поскольку
он был еще в земной оболочке, выражались ублюдочно и нелепо. Один раз Андрей
Никитич даже залаял.
   Падову казалось, что, поскольку у старичка отнялись мысли,  он  думая  не
думает.
   Анне почему-то вспомнилась идея о множестве, может быть о  бесконечности,
миров, существующих помимо нашего, но где-то рядом с ним. "Один  из  них,  -
думала она, - налицо...".
   Неожиданно Андрей Никитич споткнулся и медленно плюхнулся в  кресло,  как
скованное чудовище... Дверь распахнулась и вошла  Клавуша  с  приготовленным
гусенком на блюде;  она  улыбалась  всем  своим  провально-пухлым,  масляным
лицом:
   "Вот я какая быстрая!".
   Водка была еще недопита; она стояла на столе, купаясь в  вечернем  свете,
все уселись за стол, кроме, конечно, куро-трупа; последний был в  забытьи  и
уже ползал по полу.
   Анну  и  Падова  поразило  стремительное  превращение  живого  гусенка  в
мертвое, сочное блюдо. Эта история вдруг внезапно очень  больно  кольнула  в
сердце, подчеркнув всю иллюзорность жизни.
   Анна без  содрогания  не  могла  взять  кусок  мяса  в  рот.  Клавуша  же
добродушно и наслаждение уписывала во всю.
   - Полюбовничка своего жрете, Клавдия Ивановна? - умилился Падов.
   Клавуша вдруг покраснела, но как-то безотносительно; хотя кусок  все-таки
застрял у нее в горле.
   - Ну как прошло? - посочувствовала Анна.
   - Идеть, - улыбнулась Клава. - Вот сейчас совсем прошел, и  она  довольно
погладила себя по брюху. Кусок действительно прошел.


      XVI

   На следующий день приехал Алексей Христофоров. Сверившись  насчет  Андрея
Никитича, он, узнав о Падове, хотел было улизнуть, но Толя не дал ему  такой
возможности.
   Аннушка  тоже  постаралась   задержать   его   до   вечера,   своеобразно
приголубливая.
   Христофоров прятался от них по углам, в сарае, между дровами.
   Куро-труп никак на него не реагировал, но вообще был  очень  озлоблен  и,
надувшись, покраснев, сидел в сарае, высоко,  на  досках,  так,  как  сидят,
обычно, курицы на насесте.
   Христофоров, ошалев от всего, ушел  к  деду  Коле,  хотя  по  дороге  его
почему-то напугала девочка Мила.
   Если с Анной у Алексея были свои отношения, то  Падова  и  его  окружение
Христофоров последнее  время  совсем  не  выдерживал.  И  тем  более  такого
сочетания:
   Анна и Падов.
   Он боялся Падова, боялся через него вызвать в себе  какие-то  безобразные
импульсы. Хотя Падов часто нес при нем  несусветную,  юродивую  дичь,  Алеша
чувствовал, что за всем этим скрывается такое, при виде чего надо  бежать  в
травы и молиться.
   Но все-таки и на сей раз, у Сонновых, ему не удалось увильнуть от Падова.
   - А вы знаете о том, Алеша, - влюбленно глядя ему в глаза, сказал  Падов,
- что Бог противоречит  Вашему  существова  нию,  -  и  Толя  захихикал  тем
утробно-истерическим, по отношению к внешнему миру  даже  дебильным  смехом,
каким он всегда смеялся в таких случаях.
   Христофоров так и рот раскрыл от изумления: он и не пытался осмыслить эту
фразу,  то  есть  представить  в  каком  случае  это  возможно,  чтобы   Бог
противоречил им же созданному, но почувствовал себя очень задетым и даже как
бы пристукнутым. Чем более иррациональны были такие выходки, тем сильнее они
выводили его из себя.
   - Бог вовсе не  противоречит  моей  сущности,  -  со  слюной,  растерянно
проговорил он. - Бог меня очень любит, - уже как-то  совсем  глупо,  как  на
приеме у психиатра, прибавил он, разводя руками.
   Но потом опомнился. Вскочил и убежал к Анне, в комнату.
   - Я уезжаю! - закричал он. - Этот  черный  ублюдок  опять  начинает  меня
дразнить!
   - Да бросьте вы, Алеша, - вдруг вмешалась откуда-то взявшаяся Клавуша,  -
ласки вы просто не понимаете!!
   Вскрикнув, Христофоров, схватил сумку и унесся - через двор, на улицу. По
дороге ему показалось, что Бог, как Он есть на самом деле, а не  в  учениях,
действительно  противоречит  его,   Алешиному,   существованию.   От   этого
Христофоров  вскоре  почувствовал  себя  страшно  поглупевшим  и  совершенно
выкинутым из мира.
   Даже тело свое он ощутил не на месте.
   Между тем Анна пошла пробирать Падова. Она видела, что  после  всех  этих
бурь  по  поводу  вещи  в  себе,  после  этого  "начинающегося  синтеза"   с
подспудно-народным  мракопомешательством,  Падов  сам  находится  во  власти
какой-то внутренней истерики, во власти своей стихии.  Она  чувствовала  так
же, что сейчас ему нет до нее дела.
   Посреди всеобщей оторванности, посреди своих вспышек любви  к  идеальным,
умопостигаемым сущностям, и "бредовым" мирам, Анна нередко остро чувствовала
и людей, разумеется близких ей по духу.
   Поэтому отношение Падова задело ее. Ей было обидно, что она не  в  центре
Толиного состояния и чтобы поддержать  себя,  она,  спускаясь  по  лестнице,
погладила собственную грудь, на мгновенье захлестнувшись в любви к себе.
   - Оставь ты в покое Алексея, - накинулась она на Падова, - что  тебе  он?
Пусть живет в своем комфортабельном, христианском мирке...
   Но Падов прервал ее.
   - Вот что, - тихо проговорил он, - я чувствую: что-то  надвигается...  Ты
оставайся здесь, если хочешь, а мне надо  уехать.  Но  скоро  мы  все  равно
увидимся.
   По Толиному лицу Анна видела, что он говорит правду и что он бесповоротно
куда-то уезжает, вернее бежит...
   "Чем скорее, тем лучше", - подумала она.
   Через час Падов уже выходил из дому.  Но  до  этого  он  о  чем-то  долго
шептался с Клавой. Как потом Анна узнала, речь шла о Федоре.


      XVII

   Анна проводила Падова  почти  до  самой  станции.  Она  не  знала  с  кем
прощается: с вещью в себе или с человеком.
   Поганая кошка все время бежала и  мурлыкала  около  ее  ног.  Испугавшись
мыслей, направленных на мир, Анна ушла в себя и там,  на  дне  души,  видела
озарения; в озарениях и пришла домой.
   Далеко, под деревом кто-то истошно выл.
   Измученная, Анна рухнула в постель и заснула.
   Посреди ночи ей стал видеться сон. Сначала она увидала Извицкого  -  того
самого, про которого Алеша Христофоров говорил, что  он  кошмарен.  Пожалуй,
после Падова он был самым близким для Анны.
   Извицкий  вошел  тихо-тихо,  открыв  дверь  Анниной  комнаты,  здесь,   в
Сонновском доме. Но, как часто бывает во сне, пространства  смешались:  сама
комната в