отнесла вентилятор в
спальню, закрыла дверь и разделась догола. Потом, как она делала каждый день
после обеда, прошла в ванную комнату тут же за стенкой и, погруженная в свои
мысли, села на унитаз.
     Четыре  раза в день видела она, как Нестор Хакоб проходит мимо ее дома.
Все знали, что он живет с другой женщиной, что та родила ему четырех детей и
что  его  считают  безупречным  отцом.  Несколько  раз  за последние годы он
проходил  перед  окнами  ее  дома  с  детьми, но ни разу с той женщиной. Она
видела,  как  он  худеет,  становится  бледным  и  старым  и  превращается в
незнакомца,  и  теперь  ей казалось невероятным, что когда-то она была с ним
близка.  Временами,  коротая  в одиночестве после обеденные часы, Нора снова
начинала  с  невыносимой  остротой желать его - не такого, каким он проходил
теперь  мимо  ее  окон, а такого, каким он был перед рождением Моники, когда
его быстрая и скучная любовь стала для нее переносимой.


     Судья  Аркадио  спал до самого полудня и узнал о приказе только в суде.
Секретарь,  однако,  не находил себе места уже с восьми утра, когда алькальд
велел ему подготовить текст приказа.
     -   Во   всяком   случае,  -  задумчиво  сказал  судья  Аркадио,  узнав
подробности, - сформулировано слишком резко. Никакой необходимости в этом не
было.
     - Текст такой же, как всегда - обычный.
     -  Верно,  -  признал  судья, - но времена изменились, и соответственно
должны измениться формулировки. Люди, наверно, перепугались.
     Однако,   как  он  убедился  позже  в  бильярдной  за  игрой  в  карты,
господствовал  не  страх,  скорее  преобладало чувство торжества оттого, что
подтвердилась тайная мысль всех: времена не изменились.
     Выходя  из  бильярдной,  судья  Аркадио  не  сумел  избежать  встречи с
алькальдом.
     - Те, кто пишет листки, ничего не добились, - сказал судья. - Все равно
люди довольны жизнью.
     Алькальд взял его за локоть.
     -  Ничего  против  людей  и  не делается, - сказал он. - Обычная мера в
таких случаях.
     Эти  разговоры  на  ходу  приводили  судью Аркадио в отчаянье. Алькальд
шагал  быстро,  словно  шел куда-то по срочному делу, и, только поколесив по
городку, вспоминал, что спешить ему некуда.
     -  Надолго  это  не затянется, - продолжал он. - Не позднее воскресенья
писатель  будет  у  нас за решеткой. Не знаю почему, но мне кажется, что это
женщина.
     Судья Аркадио был другого мнения. Несмотря на пренебрежение, с каким он
выслушивал  информацию  своего  секретаря,  судья пришел к заключению общего
порядка:  листки  не  может  писать  один  человек.  Непохоже было, чтобы их
вывешивали  по  какому-то  продуманному  плану.  А некоторые из наклеенных в
последние дни представляли собой новую разновидность - рисунки.
     - Возможно, что это не один мужчина и не одна женщина, - закончил судья
Аркадио.  -  Возможно,  это разные мужчины и разные женщины, и они действуют
независимо друг от друга.
     -  Не усложняйте мне все, судья, - сказал алькальд. - Вы же знаете, что
даже если приложили руку многие, виноват всегда один.
     - Да, лейтенант, так говорил Аристотель, - подтвердил судья и убежденно
добавил:  -  Во всяком случае, эта мера кажется мне несколько непродуманной.
Те, кто наклеивает листки, просто подождут, пока отменят комендантский час.
     -  Не играет роли, - сказал алькальд. - Важно напомнить, что существует
власть.
     В  полицейском  участке  уже  собирались резервисты. Маленький дворик с
высокими  бетонными стенами в разводах запекшейся крови, в щербинках от пуль
помнил  времена, когда в камерах не хватало места и заключенные лежали прямо
под открытым небом. Сейчас по коридорам бродили в одних трусах невооруженные
полицейские.
     - Ровира! - с порога крикнул алькальд. - Принеси ребятам выпить.
     Полицейский начал одеваться.
     - Рома? - спросил он.
     -  Не  будь  идиотом,  -  отозвался  алькальд,  проходя в бронированный
кабинет. - Чего-нибудь прохладительного.
     Резервисты  курили,  сидя под стенами дворика. Судья Аркадио перегнулся
через перила второго этажа и поглядел на них.
     - Добровольцы?
     -   Как   же!   -  огрызнулся  алькальд.  -  Пришлось  из-под  кроватей
выволакивать, словно их тащили в участок за что-то.
     Судья не видел ни одного лица, которое было бы ему незнакомо.
     - Да, можно подумать, будто их мобилизовала оппозиция.
     Когда  они  открыли  тяжелые  стальные  двери кабинета, оттуда потянуло
холодом.
     -  Значит,  будут  хорошо драться, - улыбнулся алькальд, включая свет в
своей персональной цитадели.
     В  углу  стояла  походная кровать, на стуле - графин со стаканом, а под
кроватью  -  ночной  горшок.  К  голым  стенам  были  прислонены  винтовки и
автоматы.  Свежий  воздух  поступал  сюда  только  через две узкие и высокие
бойницы,   откуда   просматривались   набережная  и  две  главные  улицы.  В
противоположном  конце  комнаты  стоял  письменный  стол,  а  рядом  - сейф.
Алькальд набрал комбинацию цифр.
     - Все это пустяки, - сказал он. - Я даже выдам им винтовки.
     Полицейский вошел в кабинет и остановился у них за спиной. Алькальд дал
ему денег и сказал:
     - И еще возьми по две пачки сигарет на каждого.
     Когда они остались одни, алькальд опять повернулся к судье Аркадио:
     - Ну, что скажете?
     Судья ответил задумчиво:
     - Ненужный риск.
     -  Люди рот разинут от удивления, - сказал алькальд. - А эти несчастные
мальчишки, по-моему, не догадаются, что им делать с винтовками.
     -  Возможно, какое-то время они будут растеряны, - допустил судья, - но
продлится это недолго.
     Он попытался подавить ощущение пустоты в желудке.
     -  Будьте  осторожны, лейтенант, - словно размышляя вслух, сказал он. -
Смотрите, чтобы не погубить все.
     Алькальд с таинственным видом потянул его за собой к двери.
     -  Не  трусьте,  судья,  - выдохнул он ему в ухо. - Патроны у них будут
только холостые.
     Когда  они  спустились  во  двор,  там  уже  горел  свет.  Под грязными
электрическими лампочками, о которые бились ночные мотыльки, резервисты пили
фруктовую  воду.  Прохаживаясь  по дворику, где после дождя еще стояли лужи,
алькальд  отеческим  тоном  рассказал им, в чем этой ночью будет состоять их
миссия.  Они  станут по двое на углах главных улиц и должны будут стрелять в
каждого,  будь то мужчина или женщина, кто не остановится после трех громких
предупреждений. Он призвал их быть выдержанными и смелыми. После полуночи им
принесут  поесть.  Алькальд  выразил  надежду,  что,  с  божьей помощью, все
пройдет благополучно, а городок оценит это доказательство доверия со стороны
властей.
     Падре  Анхель  поднялся из-за стола, когда на башне как раз начало бить
восемь.  Он  погасил  в  патио  свет,  запер дверь на засов и осенил требник
крестным знамением:
     - Во имя отца и сына и святого духа.
     Вдалеке, в чьем-то патио, прокричала выпь.
     Подремывая  в  прохладе  галереи,  где она лежала возле птичьих клеток,
которые  все  были покрыты темными тряпками, вдова Асис услыхала второй удар
и, не открывая глаз, спросила:
     - Роберто дома?
     Прикорнувшая у двери служанка ответила, что он лег еще в семь.
     Незадолго  до  этого  Нора  Хакоб убавила звук приемника и наслаждалась
теперь  нежной  музыкой,  доносившейся,  казалось,  из  какого-то  чистого и
уютного  места.  Чей-то  голос, очень далекий и будто ненастоящий, выкрикнул
какое-то имя, и тогда залаяли собаки.
     Зубной  врач так и не дослушал последних известий, вспомнив, что Анхела
в  патио  разгадывает  под лампочкой кроссворд, он, даже не выглянув в окно,
крикнул:
     - Запри дверь и иди в комнату!
     Его жена вздрогнула и проснулась.
     Роберто  Асис,  который и вправду лег в семь, поднялся посмотреть через
приоткрытое  окно  на  площадь,  но  увидал лишь темные миндальные деревья и
погасшую  через  мгновение электрическую лампочку на балконе вдовы Монтьель.
Его  жена  включила  ночник  и  шепотом велела мужу ложиться. Отзвучал пятый
удар, но еще слышался некоторое время лай какой-то одинокой собаки. В душной
каморке,  заставленной  пустыми жестянками и пыльными пузырьками, храпел дон
Лало Москоте. Очки у него были сдвинуты на лоб, а на животе лежала раскрытая
газета.  Его жена с парализованными ногами, дрожавшая при одном воспоминании
о  других  таких  же ночах, отгоняла тряпкой москитов, считая про себя удары
часов.  Еще  некоторое  время  издалека  доносились  крики,  лай собак и шум
какой-то беготни, а потом все затихло.
     -  Не  забудь  положить  кордиамин,  -  сказал  доктор  Хиральдо  жене,
укладывавшей  в  его чемоданчик, перед тем как лечь спать, самые необходимые
медикаменты.  В эту минуту они думали о вдове Монтьель, которая теперь спала
от люминала как мертвая.
     Только  дон Сабас после долгого разговора с сеньором Кармайклом забыл о
времени.  Он еще отвешивал у себя в конторе завтрак на следующий день, когда
прозвучал седьмой удар и из спальни вышла, растрепанная, его жена.
     Казалось, что вода в реке стоит неподвижно.
     -  В такую ночь... - пробормотал кто-то в темноте в то самое мгновение,
когда  прозвучал  восьмой  удар,  гулкий,  невозвратимый,  и что-то начавшее
мигать за пятнадцать секунд до этого погасло совсем.
     Доктор  Хиральдо  закрыл  книгу и подождал, пока совсем отзвучит сигнал
трубы,  возвещавший начало комендантского часа. Жена поставила чемоданчик на
ночной столик, легла лицом к стене и погасила свою лампу. Врач раскрыл книгу
снова,  но  читать  не стал. Дыхание обоих было спокойно, будто они остались
одни  в  городке,  так  сжатом  мертвой  тишиной,  что он, казалось, целиком
вместился теперь в их спальню.
     - О чем ты думаешь?
     - Ни о чем, - ответил врач.
     Только  в  одиннадцать  смог он сосредоточиться и снова вернуться к той
странице,  на  которой остановился, когда начало бить восемь. Он загнул угол
листа  и  положил книгу на ночной столик. Жена спала. Прежде бывало, что они
не  спали  до рассвета, пытаясь определить, где и почему стреляют. Несколько
раз им довелось услышать топот сапог и звяканье оружия у самого своего дома,
и оба, сидя на постели, ждали: вот-вот на дверь обрушится град свинца. Много
ночей,  уже научившись различать бесконечное количество оттенков страха, они
провели  без  сна, положив голову на подушку, набитую листовками. Однажды на
рассвете  они  услышали перед дверью приемной тихие приготовления вроде тех,
какие  обычно  предшествуют серенаде, а потом усталый голос алькальда: "Сюда
не надо, этот ни во что не лезет".
     Доктор Хиральдо погасил лампу и попытался заснуть.


     Дождь   начался   после   полуночи.   Парикмахер  и  другой  резервист,
поставленные  на  углу набережной, покинули свой пост и укрылись под навесом
лавки  сеньора  Бенхамина.  Закурив  сигарету,  парикмахер оглядел при свете
спички свою винтовку. Она была совсем новенькая.
     - "Made in USA", - прочитал он.
     Второй  резервист потратил несколько спичек, пытаясь найти марку своего
карабина,  но это ему так и не удалось. С навеса упала на приклад карабина и
разлетелась брызгами большая капля.
     -  Что  за  идиотизм, - пробурчал он, стирая ее рукавом плаща. - Торчим
здесь с винтовками, мокнем под дождем.
     В спящем городке не слышно было ничего, кроме ударов капель по крышам.
     -  Нас  девять,  - сказал парикмахер. - Их семеро, считая алькальда, но
трое сидят в участке.
     - Я как раз об этом думал.
     Их вырвал из темноты фонарик алькальда; стало видно, как они, присев на
корточки  у  стены,  пытаются  уберечь  оружие  от  капель дождя, дробинками
рассыпающихся  по  их  ботинкам.  Они узнали его, когда он погасил фонарик и
стал около них под навес. На нем был армейский плащ, а на груди у него висел
автомат.  С  ним  был полицейский. Поглядев на часы, которые носил на правой
руке, алькальд приказал ему:
     - Иди в участок и узнай, что там слышно насчет еды.
     С такой же легкостью он отдал бы приказ стрелять.
     Полицейский исчез за стеной дождя. Алькальд присел рядом с ними.
     - Какие новости? - спросил он.
     - Никаких, - ответил парикмахер.
     Другой,   прежде   чем  закурить,  предложил  сигарету  алькальду.  Тот
отказался.
     - И надолго вы нас запрягли, лейтенант?
     - Не знаю, - сказал алькальд. - Сегодня до конца комендантского часа, а
утром будет видно.
     - До пяти! - воскликнул парикмахер.
     - Это надо же! - простонал другой. - Я на ногах с четырех утра.
     Сквозь  бормотанье  дождя  до  них  донесся  злобный лай - где-то опять
подрались  собаки.  Алькальд  ждал,  пока  шум  уляжется,  и  наконец собаки
умолкли;  только одна продолжала лаять по-прежнему. Алькальд с мрачным видом
повернулся к резервисту.
     -  О  чем  вы  говорите?  Я  половину жизни так провожу, - сказал он. -
Сейчас прямо падаю от усталости.
     -  И  хоть  бы было ради чего, - заговорил парикмахер. - А то ведь ни в
какие ворота не лезет. Несерьезная какая-то, бабья вся эта история.
     - Мне тоже все больше и больше так кажется, - вздохнул алькальд.
     Полицейский  вернулся  и  сообщил,  что  еду  не  несут из-за дождя. Он
добавил, что алькальда ждет в участке женщина, задержанная без пропуска.
     Это  была  Кассандра.  В  комнатушке,  которую  освещала скудным светом
балконная  лампочка, она спала в шезлонге, закутавшись в прорезиненный плащ.
Алькальд зажал ей пальцами нос; она застонала, рванулась и открыла глаза.
     - Мне приснился сон, - сказала она.
     Алькальд  включил в комнате свет. Заслонив глаза руками, женщина как-то
жалостно изогнулась, и, когда он взглянул на ее серебристые ногти и выбритую
подмышку, у него сжалось сердце.
     - Ну и нахал же ты, - сказала она. - Я здесь с одиннадцати.
     - Я думал, ты придешь ко мне домой.
     - У меня не было пропуска.
     Ее   волосы,  за  два  дня  до  этого  отливавшие  медью,  теперь  были
серебристо-серые.
     -  Я  не  сообразил, - улыбнулся алькальд и, повесив плащ, сел в кресло
рядом. - Надеюсь, они не подумали, что это ты расклеиваешь бумажки.
     К ней уже возвращалась непринужденность.
     - К сожалению, - отозвалась она, - Обожаю сильные ощущения.
     Внезапно  ей показалось, что в этой комнате алькальд никогда не бывал и
попал  сюда совсем случайно. С какой-то беззащитностью похрустывая суставами
пальцев, он выдавил из себя:
     - Ты должна оказать мне одну услугу.
     Она посмотрела на него вопросительно.
     -  Пусть это будет между нами, - продолжал алькальд. - Я хочу, чтобы ты
погадала мне на картах. Ты можешь узнать, кто всем этим занимается?
     Она отвернулась и, немного помолчав, сказала:
     - Понимаю.
     Алькальд добавил:
     - Я делаю это прежде всего ради вас, циркачей.
     Она кивнула.
     - Я уже гадала, - сказала она.
     Алькальд не мог скрыть нетерпения.
     - Получилось очень странно, - с рассчитанным мелодраматизмом продолжала
она.  - Карты были такие понятные, что мне стало страшно, когда я увидела их
на столе.
     Даже дышала она теперь театрально.
     - Так кто же это?
     - Весь городок - и никто.





        "VIII"


     На  воскресную  мессу приехали сыновья вдовы Асис. Кроме Роберта Асиса,
их было семеро, и все, кроме него, словно были отлиты в одной форме: большие
и  неуклюжие,  привычные к тяжелой работе, слепо преданные и послушные своей
матери.  Роберто  Асис,  младший  и  единственный  женившийся,  был похож на
братьев   только  утолщенной  переносицей.  Хрупкий  здоровьем,  с  хорошими
манерами, он заменил вдове Асис дочь, которая у нее так и не родилась.
     На   кухне,   где   семь  Асисов  разгружали  вьючных  животных,  вдова
расхаживала  между  кур со связанными лапами, овощей, сыров, темных хлебов и
ломтей  солонины,  отдавая  распоряжения  служанкам.  Когда  снова воцарился
порядок, она велела выбрать лучшее от всего для падре Анхеля.
     Священник  был  поглощен  бритьем. Время от времени он высовывал руки в
патио,  под  дождь,  и  смачивал  подбородок.  Он  уже заканчивал, когда две
босоногие  девочки,  без стука распахнув дверь, вывалили перед ним несколько
спелых  ананасов,  гроздья  бананов, хлебы, сыр и поставили корзину овощей и
свежих яиц. Падре подмигнул им:
     - Прямо как в сказке!
     Младшая из девочек, вытаращив глаза, показала на него пальцем:
     - Падре тоже бреются!
     Старшая потянула ее к двери.
     - А ты как думала? - улыбнулся падре.
     И уже серьезно добавил:
     - Мы тоже люди.
     Он  окинул  взглядом рассыпанную на полу провизию и понял, что на такую
щедрость способен только дом Асисов.
     -  Скажите  мальчикам, - почти прокричал он, - что бог пошлет им за это
здоровья!
     За  сорок лет, истекших со дня его посвящения в сан, падре Анхель так и
не  научился  подавлять  волнение,  охватывавшее  его  перед службой. Кончив
бриться,  он убрал бритвенные принадлежности, собрал провизию, сложил ее под
шкафчик для вина и, наконец, вытирая руки о сутану, вошел в ризницу.
     В  церкви было полно народу. Впереди, на двух ими же подаренных скамьях
с  медными  табличками,  где  были  выгравированы  их  имена, сидели Асисы с
матерью и кормилицей. Когда они, впервые за последние несколько месяцев, все
вместе  входили  в  храм,  казалось,  что  они  въезжают  туда  на  лошадях.
Кристобаль,  старший  из Асисов, приехавший с пастбища за полчаса до мессы и
даже  не  успевший  побриться,  был  еще  в  ботинках  со шпорами. Вид этого
великана-горца  как будто подтверждал общее, хотя и не опиравшееся на точные
доказательства  мнение,  что Сесар Монтеро внебрачный сын старого Адальберто
Асиса.
     В  звоннице  падре  ждал неприятный сюрприз: литургических облачений на
месте   не   оказалось.   Когда   вошел   служка,  падре  Анхель  растерянно
переворачивал содержимое ящиков, споря о чем-то мысленно с самим собой.
     -  Позови  Тринидад,  - сказал он служке, - и спроси, куда она засовала
епитрахиль.
     Он  забыл,  что Тринидад с субботы хворает. Служка предположил, что она
взяла  с  собой  несколько  вещей  для  починки. Тогда падре Анхель оделся в
облачение,  приберегаемое  для погребальных служб. Сосредоточиться ему так и
не  удалось.  Когда,  взбудораженный, часто дыша, он поднялся на кафедру, он
понял,  что  доводы, вы ношенные им в предшествующие дни, не покажутся здесь
такими убедительными, какими казались в уединении комнаты.
     Он  говорил  десять  минут. Спотыкаясь о собственные слова, захваченный
нахлынувшими  мыслями,  не  вмещавшимися  в  готовые  фразы, он увидел вдруг
окруженную  сыновьями  вдову  Асис  так,  как если бы они были изображены на
старой-старой,   поблекшей   семейной   фотографии.   Только   Ребека  Асис,
раздувавшая  сандаловым  веером  жар  своей  роскошной груди, показалась ему
живой  и  настоящей.  Падре  Анхель  закончил проповедь, ни разу не упомянув
прямо о листках.
     Вдова  Асис  какое-то  время  сидела,  с  тайным  раздражением снимая и
надевая  обручальное  кольцо,  между  тем  как месса продолжалась. Потом она
перекрестилась,  встала  и  по  главному  проходу  пошла  к  дверям. За ней,
толкаясь и топая, проследовали ее сыновья.


     Вот  в  такое  утро  доктор  Хиральдо  однажды понял вутренний механизм
самоубийства.  Как  и тогда, сегодня неслышно моросило, в соседнем доме пела
иволга. Он читал зубы, а его жена в это время говорила.
     -  Какие  странные  воскресенья,  -  сказала  она,  накрывая  стол  для
завтрака. - Пахнут свежим мясом, будто их разделали и повесили на крюки.
     Врач  вставил  лезвие  в безопасную бритву и начал бриться. Веки у него
были опухшие, глаза влажные.
     -  У  тебя  бессонница,  -  сказала жена и с мягкой горечью добавила: -
Проснешься в одно из таких воскресений и увидишь, что состарился.
     На ней был полосатый халат, а голова у нее была в папильотках.
     - Сделай одолжение, помолчи, - сказал он.
     Она пошла на ку