вок. Вечер умирал в ярко-розовых облаках и в визге попугаев и
обезьян на другом берегу реки.
     Двери  домов  начали  открываться.  Под  заляпанными грязью миндальными
деревьями,  вокруг  тележек со снедью, на изъеденном временем гранитном крае
водоема,  из которого поили скот, теперь собирались поболтать мужчины. Падре
Анхель  подумал,  что  каждый  вечер  в  это  время словно происходит чудо -
городок преображается.
     - Падре, вы помните, как выглядели заключенные немецких концлагерей?
     Падре  Анхель  не  видел лица доктора Хиральдо, но представил себе, как
тот  улыбается  за  проволочной сеткой окна. Честно говоря, он не помнил тех
фотографий, хотя не сомневался, что видел их.
     - Загляните в комнату перед приемной.
     Падре Анхель толкнул затянутую сеткой дверь. На циновке лежало существо
неопределенного пола - кости, обтянутые желтой кожей. Прислонившись спиной к
перегородке,  сидели  двое  мужчин  и женщина. Хотя никакого запаха падре не
ощутил,  он  подумал,  что  от  этого  существа  должно исходить невыносимое
зловоние.
     - Кто это? - спросил он.
     - Мой сын, - ответила женщина. И, словно извиняясь, сказала: - Два года
у него кровавый понос.
     Не  поворачивая  головы,  больной  скосил  глаза в сторону двери. Падре
охватили ужас и жалость.
     - И что вы с ним делаете? - спросил он.
     -  Даем  ему  зеленые бананы, - ответила женщина. - Ему не нравятся - а
ведь они так хорошо крепят.
     -  Вам  следовало бы принести его на исповедь, - сказал падре, но слова
его прозвучали как-то неубедительно.
     Он  тихо  закрыл за собой дверь и, приблизив лицо к металлической сетке
окна,  чтобы  лучше  разглядеть  доктора,  царапнул  по  ней  ногтем. Доктор
Хиральдо растирал что-то в ступке.
     - Что у него? - спросил падре.
     -  Я еще его не осматривал, - ответил врач. И добавил, словно размышляя
о чем-то: - Вот какие вещи, падре, по воле господа происходят с людьми.
     Замечание это падре Анхель оставил без ответа и только сказал:
     -  Таким  мертвым,  как  этот  бедный  юноша,  не  выглядел  ни один из
мертвецов, которых я много перевидал на своем веку.
     Он  попрощался. Судов у причала уже не было. Начинало смеркаться. Падре
Анхель  отметил  про себя, что после того, как он увидел больного, состояние
его  духа  изменилось.  Внезапно  он  понял,  что  опаздывает,  и заспешил к
полицейскому участку.
     Скорчившись, сжав голову ладонями, алькальд сидел на раскладном стуле.
     - Добрый вечер, - медленно сказал падре.
     Алькальд  поднял  голову,  и  падре содрогнулся при виде его красных от
отчаяния  глаз. Одна щека у алькальда была чистая и свежевыбритая, но другая
была  в  зарослях щетины и вымазана пепельно-серой мазью. Глухо застонав, он
воскликнул:
     - Падре, я застрелюсь!
     Падре Анхель остановился, ошеломленный.
     - Вы отравляете себя, принимая столько обезболивающего, - сказал он.
     Громко  топая,  алькальд  подбежал  к стене и, вцепившись обеими руками
себе  в  волосы,  боднул ее. Падре еще никогда не доводилось быть свидетелем
такой боли.
     -  Примите  тогда  еще  две  таблетки,  - посоветовал он, сознавая, что
предложить  это  средство  его побуждает только собственная растерянность. -
Оттого, что примете еще две, не умрете.
     Он всегда терялся при виде человеческой боли - слишком ясно он сознавал
свою полную перед ней беспомощность. В поисках таблеток падре обвел взглядом
всю большую полупустую комнату. У стен стояли полдюжины табуреток с кожаными
сиденьями и застекленный шкаф, набитый пыльными бумагами, а на гвозде висела
литография  с  изображением  президента  республики. Таблеток он не увидел -
только целлофановые обертки, валяющиеся на полу.
     - Где они у вас? - спросил, уже отчаявшись найти таблетки, падре.
     - Они на меня больше не действуют, - простонал алькальд.
     Алькальда   передернуло,   и   на  падре  Анхеля  надвинулось  огромное
безобразное лицо.
     -  Черт  подери!  - крикнул алькальд. - Ведь говорил, чтобы не лезли ко
мне!
     И,  подняв над головой табуретку, со всей яростью отчаяния швырнул ее в
застекленный  шкаф.  Падре  Анхель понял, что произошло, лишь после того как
посыпался  стеклянный  град  и  из  облака пыли вынырнул, словно привидение,
алькальд. На мгновение воцарилась абсолютная тишина.
     - Лейтенант... - прошептал падре.
     У  открытой  в коридор двери выросли полицейские с винтовками наготове.
Порывисто  дыша, алькальд поглядел на них невидящим взглядом, и они опустили
винтовки, оставшись, однако, стоять у двери. Взяв алькальда за локоть, падре
Анхель подвел его к складному стулу.
     - Так где же все-таки таблетки?
     Алькальд закрыл глаза и откинул назад голову.
     - Это дерьмо я больше принимать не буду, - ответил оп. - От них гудит в
ушах и деревенеет череп.
     Боль на время утихла, и алькальд, повернувшись к падре, спросил:
     - С зубодером говорили?
     Падре  молча  кивнул.  По  выражению  его  лица  алькальд  понял, каков
результат беседы.
     - Почему бы вам не поговорить с доктором Хиральдо? - предложил падре. -
Некоторые врачи тоже умеют рвать зубы.
     Алькальд ответил ему не сразу.
     - Скажет, что у него нет щипцов. - И добавил: - Это заговор.
     Он   воспользовался   тем,   что   боль   утихла,  чтобы  отдохнуть  от
беспощадности  послеполуденных  часов. Когда он открыл глаза, в комнате было
уже  серо от наступивших сумерек. Даже не посмотрев, тут ли падре Анхель, он
сказал:
     - Вы пришли насчет Сесара Монтеро.
     Ответа не последовало.
     - Из-за этой боли я ничего не мог сделать, - продолжал алькальд.
     Поднявшись, он зажег свет, и с балкона влетело первое облачко москитов.
Сердце падре Анхеля сжалось от тревоги, вселяемой этим часом.
     - Время идет, - сказал он.
     -  В  среду  я  должен  отправить его обязательно, - сказал алькальд. -
Завтра  все, что полагается сделать, будет сделано, и во вторую половину дня
можете его исповедать.
     - Во сколько?
     - В четыре.
     - Даже если будет дождь?
     Взгляд  алькальда  исторг  всю злость, накопившуюся в нем за две недели
страданий.
     - Даже если наступит конец света!


     Таблетки  и  вправду  больше  не  действовали.  Надеясь,  что  вечерняя
прохлада поможет ему заснуть, алькальд перевесил гамак из комнаты на балкон,
но  к  восьми  часам  отчаяние  снова  охватило  его, и он вышел на площадь,
спавшую под бременем зноя летаргическим сном.
     Побродив  немного,  но  так и не найдя ничего, что отвлекло бы от боли,
алькальд  зашел  в  кинотеатр. Это была ошибка: от гудения военных самолетов
боль  усилилась.  Он ушел, не дождавшись перерыва, и оказался у аптеки в тот
момент, когда дон Лало Москоте уже собрался запирать.
     - Дайте мне самое сильное средство от зубной боли.
     Аптекарь  с  изумлением  поглядел  на  его  щеку и направился в глубину
комнаты,  за  двойной  ряд  стеклянных  шкафов,  заставленных  сверху донизу
фаянсовыми  банками. На каждой из них было выведено синими буквами название.
Глядя  на  аптекаря  сзади,  алькальд  подумал,  что  этот человек с толстой
розовой шеей, по всей вероятности, переживает сейчас самую счастливую минуту
своей  жизни.  Он хорошо его знал. Аптекарь жил в двух задних комнатах этого
дома,  и  его  супруга,  необыкновенно  полная  женщина,  была уже много лет
парализована.
     Дон  Лало  Москоте  вернулся с фаянсовой банкой без этикетки. Он поднял
крышку, и изнутри пахнуло сильным запахом сладких трав.
     - Что это?
     Аптекарь запустил пальцы в наполнявшие банку сухие семена.
     - Кресс, - ответил он. - Пожуйте хорошенько и подольше не проглатывайте
слюну - при флюсе нет ничего лучше.
     Он бросил несколько семян на ладонь и, глядя поверх очков на алькальда,
сказал:
     - Откройте рот.
     Алькальд  отпрянул. Потом, взяв банку и повертев ее в руках, посмотрел,
не написано ли на ней что-нибудь, и снова перевел взгляд на аптекаря.
     - Дайте мне что-нибудь заграничное, - попросил он.
     -  Это  лучше  любых  заграничных средств, - сказал дон Лало Москоте. -
Проверено опытом трех тысячелетий.
     И  он  начал  заворачивать  семена в обрывок газеты. Он вел себя не как
отец,  а как родной дядя - заворачивал кресс старательно и любовно, как если
бы делал для ребенка бумажного голубя. Когда дон Лало Москоте поднял голову,
стало видно, что он улыбается.
     - Почему вы его не удалите?
     Алькальд молча подал ему деньги и, не дожидаясь сдачи, вышел на улицу.
     Было  уже  за  полночь, а он все ворочался в гамаке, не решаясь взять в
рот  семена  кресса.  Около  одиннадцати,  когда духота стала непереносимой,
хлынул  ливень,  который  перешел  потом  в мелкий дождь. Измученный высокой
температурой,  дрожащий  от  клейкого  холодного пота алькальд, раскрыв рот,
вытянулся  ничком  в  гамаке  и  начал мысленно молиться. Молился он горячо,
напрягая  до  предела  все  мускулы,  однако видел: чем сильнее стремится он
приблизиться  к  богу, тем неумолимей боль отталкивает его назад. Соскочив с
гамака  и  надев  поверх  пижамы  плащ  и  сапоги, алькальд бегом помчался в
полицейский участок.
     Он   ворвался  туда  с  громким  воплем.  Путаясь  в  сетях  кошмара  и
действительности,   наталкиваясь   в  темноте  друг  на  друга,  полицейские
бросились  к  своим винтовкам. Когда вспыхнул свет, они замерли, полуодетые,
ожидая приказа.
     - Гонсалес, Ровира, Перальта! - выкрикнул алькальд.
     Все трое мигом его окружили. Не было никакой видимой причины для выбора
именно  этих  трех - все они были обыкновенные метисы. На одном, остриженном
под  машинку  и  с  детскими  чертами лица, была фланелевая рубашка, на двух
других поверх такой же рубашки была надета расстегнутая гимнастерка.
     Никакого вразумительного приказания они не получили. Перепрыгивая через
четыре  ступеньки,  полицейские  выскочили  вслед  за алькальдом из участка,
перебежали  под  дождем  улицу и остановились перед домом зубного врача. Два
дружных  усилия  - и дверь под ударами прикладов разлетелась в щепы. Они уже
вошли,  когда  в  передней  зажегся  свет.  Из двери в глубине дома появился
маленький,  лысый,  жилистый  человек  в трусах, пытавшийся натянуть на себя
купальный  халат,  на  мгновение  он застыл с разинутым ртом и поднятой верх
рукой, словно освещенный фотовспышкой, а потом прыгнул назад и столкнулся со
своей женой, которая в ночной рубашке выбежала из спальни.
     - Спокойно! - крикнул алькальд.
     Воскликнув:  "Ой!",  женщина  зажала  руками  рот  и  кинулась назад, в
спальню.  Зубной  врач,  завязывая пояс халата, направился к входной двери и
только  теперь  разглядел  трех полицейских с нацеленными в него винтовыми и
алькальда,  стоявшего  неподвижно,  засунув руки и карманы плаща, с которого
текло ручьями.
     - Если сеньора выйдет, в нее выстрелят, - сказал алькальд.
     Держась за ручку двери, зубной врач крикнул в комнату:
     - Ты слышала, детка?
     И,  с  педантичной  аккуратностью  закрыв дверь спальни, он пошел между
старыми  стульями  к зубоврачебному кабинету. Продымленные глаза винтовочных
дул  неотрывно  следили  за  ним,  а  в  дверях  кабинета  его опередили два
полицейских.  Один  включил  свет, другой пошел прямо к письменному столу и,
выдвинув ящик, взял из него револьвер.
     - Должен быть еще один, - сказал алькальд.
     Он  вошел  в  кабинет  следом за зубным врачом. Один полицейский стал у
двери,  а  двое других провели быстрый, но тщательный обыск. Они перевернули
на  рабочем столе ящичек с инструментами, рассыпав при этом по полу гипсовые
слепки,   недоделанные   протезы  и  золотые  коронки;  высыпали  содержимое
фаянсовых банок, стоявших в застекленном шкафу, и несколькими взмахами штыка
вспороли резиновый подголовник зубоврачебного кресла и сиденье с пружинами у
вращающегося табурета.
     - Тридцать восьмого калибра, длинноствольный, - уточнил алькальд.
     Он посмотрел пристально на зубного врача.
     -  Будет  лучше,  если вы сразу скажете, где он. Мы пришли не для того,
чтобы переворачивать все вверх дном.
     Узкие потухшие глаза зубного врача за стеклами золотой оправе ничего не
выразили.
     -  А  я  никуда не тороплюсь, - медленно ответил он. - Если есть охота,
переворачивайте.
     Алькальд  задумался,  а  потом,  еще  раз  обведя  взглядом комнатку со
стенами  из  необструганных  досок,  двинулся, отдавая отрывистые приказания
полицейским,  к  зубоврачебному  креслу.  Одному  он велел стать у выхода на
улицу,  другому - у двери кабинета, а третьему у окна. Усевшись в кресло, он
застегнул,  наконец, промокший плащ и почувствовал себя так, будто его одели
в  холодный  металл.  Он  втянул  в  себя пахнущий креозотом воздух, откинул
голову  на подушечку и постарался дышать ровнее. Зубной врач подобрал с пола
несколько инструментов и поставил кипятить в кастрюльке.
     Стоя  к  алькальду спиной, он глядел на голубое пламя спиртовки с таким
видом,  как  будто,  кроме  него,  в  кабинете  никого  не  было. Когда вода
закипела,  он  прихватил  ручку  кастрюльки  бумагой  и  понес кастрюльку: к
зубоврачебному  креслу.  Дорогу  загораживал полицейский. Чтобы пар не мешал
ему видеть алькальда, зубной врач опустил кастрюльку пониже и сказал:
     - Прикажите этому убийце отойти в сторону - он мешает.
     Алькальд махнул рукой, и полицейский, отступив от окна, пропустил врача
к  креслу,  а  потом  пододвинул  к стене стул и сел, широко расставив ноги,
положив  винтовку  на колени, готовый в любой момент выстрелить. Зубной врач
включил  лампу.  Алькальд, ослепленный внезапным светом, зажмурился и открыл
рот. Боль прошла.
     Оттянув указательным пальцем в сторону воспаленную щеку, а другой рукой
направляя лампу, не обращая никакого внимания на тревожное дыхание пациента,
врач нашел больной зуб, закатал рукав до локтя и приготовился его тащить.
     Алькальд схватил врача за руку:
     - Анестезию!
     Впервые их взгляды встретились.
     - Вы убиваете без анестезии, - спокойно сказал зубной врач.
     Алькальд  не  чувствовал, чтобы сжимающая щипцы рука, которую он держал
за запястье, хоть как-то пытаясь высвободиться.
     - Принесите ампулы! - потребовал он.
     Полицейский,  стоявший  в  углу, направил дуло винтовки в их сторону, и
они оба услышали шорох прижимаемого к плечу приклада.
     - А если их нет? - сказал зубной врач.
     Алькальд выпустил его руку.
     - Не может быть, чтобы не было, - сказал он, обегая безутешным взглядом
рассыпанные по полу зубоврачебные принадлежности.
     Зубной врач с сострадательным вниманием наблюдал за ним. Потом, толкнув
голову  алькальда на подголовник и впервые обнаруживая признаки раздражения,
он казал:
     - Не валяйте дурака, лейтенант: при таком абсцессе никакая анестезия не
поможет.
     Когда   миновало   самое  страшное  мгновение  в  его  жизни,  алькальд
расслабился  и остался, совсем обессиленный, сидеть в кресле, в то время как
знаки,   нарисованные   сыростью   на  гладком  потолке  кабинета,  навсегда
запечатлевались  в  его  памяти.  Он  услышал, как зубной врач возится около
умывальника,  услышал,  как  тот молча ставит на прежние места металлические
коробки и подбирает рассыпанные на полу предметы.
     -  Ровира!  -  позвал  алькальд.  -  Скажи  Гонсалесу  -  пусть войдет.
Поднимите все с пола и разложите по местам.
     Полицейские  принялись  за  дело.  Зубной врач взял пинцетом клок ваты,
обмакнул  его  в  жидкость стального цвета и положил в рану. Алькальд ощутил
легкое  жжение. Врач закрыл ему рот, а он по-прежнему сидел, глядя в потолок
и  прислушиваясь  к возне полицейских, силившихся по памяти придать кабинету
вид,  в  каком  он  был до их прихода. На башне пробило два, и минутой позже
сквозь бормотанье дождя время отметила своим криком выпь.
     Увидев,  что  полицейские  закончили,  алькальд махнул рукой, чтобы они
уходили.
     Все  это время зубной врач был около кресла. Когда полицейские ушли, он
вытащил  из ранки тампон, осмотрел, светя лампой, полость рта, снова сомкнул
челюсти  алькальда  и  выключил  свет.  Все  было сделано. В душной комнатке
воцарилась неуютная и странная пустота такая бывает в театре после того, как
уйдет последний актер; ее знают только уборщики.
     - Вы неблагодарны, - сказал алькальд.
     Зубной  врач  сунул руки в карманы халата и отступил на шаг, чтобы дать
ему дорогу.
     -  У  нас  был  приказ обыскать весь дом, - продолжал алькальд, пытаясь
разглядеть за кругом света от лампы лицо врача. - Были точные указания найти
и  изъять  оружие,  боеприпасы  и документы с планами антиправительственного
заговора. - И, не сводя с зубного врача взгляда еще влажных глаз, добавил: -
Вы знаете, что все это правда.
     Лицо зубного врача было непроницаемо.
     -  Я  думал,  что  поступаю  хорошо, не выполняя этого приказа, - снова
заговорил алькальд, - но я ошибался. Теперь все по-другому, у оппозиции есть
гарантии, все живут в мире, а у вас в голове по-прежнему заговоры.
     Зубной  врач  вытер рукавом подушку кресла и перевернул ее нераспоротой
стороной вверх.
     -  Ваша  позиция  наносит  вред  всему  городку,  - продолжал алькальд,
показывая  на  подушку  и  игнорируя  задумчивый взгляд, устремленный зубным
врачом  на  его щеку. - Теперь муниципалитету придется платить за все это, и
за входную дверь тоже. Кругленькую сумму - и все из-за вашего упрямства.
     - Полощите рот шалфеем, - сказал зубной врач.




        "IV"


     В  толковом  словаре судьи Аркадио нескольких страниц не хватало, и ему
пришлось  заглянуть в словарь, который был на почте. Ничего вразумительного:
"Пасквиль  - имя римского сапожника, прославившегося сатирами, которые он на
всех  писал"  - и другие малосущественные уточнения. Было бы в такой же мере
исторически  справедливо,  подумал  он,  назвать  наклеенную  на  дверь дома
анонимку  "марфорио"  {Марфорио  (итал.)  -  просторечное  название античном
статуи  из  белого  мрамора,  на  которую  в  средневековом Риме приклеивали
сатирические  стихи.  (Здесь  и  далее  примечания  переводчиков }.  Однако
разочарования  он  не  испытывал.  В  те  две  минуты,  которые он потратил,
перелистывая  словарь,  он  впервые  за долгое время ощутил приятное чувство
исполненного долга.
     Видя,  что  судья  Аркадио  ставит  словарь  на этажерку между забытыми
томами  почтово-телеграфных  инструкций  и  уложений, телеграфист энергичным
ударом закончил выстукивание телеграммы, а потом поднялся и подошел к судье,
тасуя  карты:  ему не терпелось продемонстрировать модный фокус - угадывание
трех карт. Однако судью Аркадио это совсем не интересовало.
     - Я очень спешу, - извинился он и вышел на пышущую жаром улицу.
     Он  знал,  что еще нет одиннадцати и что сегодня, во вторник, впереди у
него немало часов, которые надо чем-то заполнить.
     В  суде  его  ждал  со  щекотливым  делом  алькальд. В последние выборы
избирательные  карточки  членов  оппозиционной  партии  были  конфискованы и
уничтожены  полицией,  и  теперь  у  большинства  жителей  городка  не  было
единственного документа, удостоверявшего их личность.
     -  Эти  люди,  которые  перетаскивают  дома,  - сказал, разводя руками,
алькальд, - не знают даже, как их зовут.
     Судья   Аркадио   понял,   что   разведенные  руки  выражают  искреннюю
озабоченность.  Однако  разрешить эту проблему было легко - следовало только
назначить  регистратора  актов  гражданского  состояния. Еще больше облегчил
дело секретарь, который сказал:
     - Да надо просто-напросто послать за ним - он уже год как назначен.
     Алькальд  вспомнил.  Несколько  месяцев  назад, когда ему сообщили, что
назначен   регистратор   актов   гражданского   состояния,  он  запросил  по
междугородному  телефону,  как его встретить, и получил ответ: "Выстрелами".
Теперь поступали другие указания.
     Сунув руки в карманы, он повернулся к секретарю: - Напиши