ечер. Он шел домой  ужинать.
Он так и сказал с улыбкой Егорову: "Иду домой ужинать".  А  Егорову  очень
интересно: как живет дома Жур? Если ли у него дети? Но спрашивать об  этом
неудобно. Не такие  у  Егорова  с  Журом  отношения,  чтобы  спрашивать  о
домашних, о семейных делах.
   Жур оглядывает Егорова под фонарем, видит, что у него  под  распахнутой
телогрейкой  красивый  френч,  -  не  "френч"  теперь  надо  называть,   а
"тужурка".
   - Что же ты так  всегда  не  ходишь?  У  тебя  же  вид  совсем  другой,
солидный...
   Это звучит как похвала. Но Егоров вдруг вспоминает свой грех  и  совсем
некстати в замешательстве говорит:
   - Это все ничего, но я напутал в анкете...
   - Пустяки. После исправишь.
   - Но я здорово напутал...
   - Исправишь, - хлопает его левой рукой по плечу Жур.  -  Анкета  -  это
дело не страшное. Ты сейчас вот старайся, чтобы  все  было  хорошо,  умно.
Последнее тебе задание - и, можно  считать,  кончился  твой  испытательный
срок.
   Жур идет с ним по улице, под неяркими сегодня фонарями.  Видимо,  опять
падает напряжение на электростанции. Никак  ее  не  могут  наладить  после
гражданской войны.
   - Наладится, все наладится, -  смотрит  на  фонари  Жур.  -  Лет  через
десять, через двадцать никто не узнает наш город. Это будет мировой город.
   Так любили тогда говорить, лет тридцать с лишним назад: мировой парень,
мировой город, мировые дела.
   Жур дошел с Егоровым почти до самого казино, потом свернул в переулок к
своему дому и сказал:
   - Ну, счастливо тебе, Егоров. Работай. Главное,  не  горячись.  Мы  еще
увидимся сегодня. Я с двенадцати ночи буду дежурить по городу...
   Егоров даже удивился: почему  это  Жур  так  сказал?  Отчего  тут  надо
горячиться? Все спокойно.



20

   У подъезда, где ресторан, стоит бородатый, в  расшитой  золотом  ливрее
швейцар. Он открывает двери Егорову. Егоров  снимает  внизу,  на  вешалке,
телогрейку,  фуражку,  еще  раз  причесывается  у  огромного   зеркала   и
поднимается на второй этаж. Нет, теперь он больше не волнуется.
   В огромном зале расставлены длинные столы. За  столами  сидят  какие-то
ветхие старушки в допотопных шляпах, старички в стоячих воротничках, каких
нынче уже не носят, полные, румяные мужчины с  младенческими  лицами  и  с
телами купчих.
   Все это лавочники,  бывшие  чиновники,  домовладельцы.  Они  сидят  над
узкими полосками картона с цифрами.
   А у стены на возвышении стоит однорукий, усатый инвалид  и  выкрикивает
номера:
   - Двадцать восьмой-и... Тридцать шестой-и...
   Для чего он вытягивает это "и"? Егорову очень смешно. Но он не смеется.
Никто не смеется, и он не смеется.
   У него есть казенных три рубля. Но он пока  не  собирается  играть.  Он
ходит меж столов, как ходят многие, с виду такие же, как он. Никто тут  не
догадывается, что он из уголовного розыска.
   Вдруг он видит знакомое круглое лицо.
   Это Ванька Маничев покусывает белыми зубами  черную  костяшку,  которой
закрывают цифры, и жадно смотрит на  однорукого  инвалида,  выкрикивающего
номера.
   Ванька сейчас, увлеченный игрой, никого  не  замечает  вокруг  себя.  А
Егоров его хорошо видит. И сердце у Егорова чуть замираете Ванька для него
теперь навсегда связан с Аней Иващенко. Может, и Аня здесь?  Нет,  Ани  не
видно. А где же она?
   И хотя Егоров все это время, все дни после их недавней встречи,  думал,
что он уже вытеснил Аню из своего сердца,  Аня  все-таки  волнует  его.  И
наверно, еще долго будет волновать. Пусть он думает, что уже не любит  ее.
Даже Ванька  Маничев,  этот  бывший  его  дружок,  оказавшийся  нэпманским
холуем, интересен Егорову только потому, что связан с Аней. Может, он  уже
женился на ней?
   Но какое дело Егорову? Пусть женится. Пусть они все женятся.  Он  занят
своим делом. Он заканчивает сегодня свой испытательный срок.
   Егоров даже взглядом не хочет встретиться с Ванькой, проходит,  уже  не
глядя на него, меж рядов, переходит в соседний зал, поменьше.
   Вот из-за этого зала и все  казино  называется  "Золотой  стол".  Здесь
играют в карты.
   И все здесь необычное, даже  таинственное.  Горят  большие  голубые,  с
мохнатой бахромой люстры. Окон не видно. На  стенах  висят  черные  полосы
гладкой материи, на которой вышиты серебром и золотом луна и звезды, цветы
и птицы и какие-то знаки, иероглифы.
   Душно здесь и накурено так, что дышать, кажется, нечем. Но никто этого,
должно быть, не замечает. За  небольшими  квадратными  столами  с  зеленым
суконным полем сидят  нервнобольные,  с  землистыми,  дергающимися  лицами
игроки.  Коротко,  сердито  переговариваются.  Иногда  стучат  по   столам
кулаками. Но никто тут и этому не удивляется.
   Только важный старик  с  задумчивым  лицом  в  бакенбардах,  разносящий
картонные колоды, изредка плаксивым голосом просит:
   - Нельзя ли поаккуратнее, а?
   Кажется, что тут собрались вдруг ожившие покойники. Все у них  так  же,
как у живых, а лица покойницкие. И носы, как у покойников, острые.
   Впрочем, это, может быть, свет  от  люстры,  от  боковых  светильников,
укрытых вощеной бумагой, зеленовато-серый свет искажает лица. И у  Егорова
сейчас лицо, наверно, не лучше, чем у игроков.
   Егоров на ходу смотрится в мутное зеркало. Да, лицо у  него  потемнело,
позеленело. Все, значит, зависит от света. А для чего тут такой свет?  Для
чего это разрешают в центре города глупую какую-то игру в карты?
   Тут ведь не только нэпманы и  приискатели  сидят,  но  и,  может  быть,
кассиры - сидят и проигрывают тайком казенные деньги.
   Однако никак не угадаешь, кто тут кассир, кто нэпман и кто просто жулик
или шулер.
   Все игроки  выглядят  почти  одинаково.  И  Егорову  никто  не  поручал
проверять у них документы. И вообще непонятно,  зачем  его  послали  сюда.
Глядеть за порядком? Но тоже непонятно, какой тут  должен  быть  настоящий
порядок.
   Егоров переходит от стола к столу,  хочет  все-таки  понять,  как  идет
игра, какие действуют правила. А сам играть пока не собирается. Да он и не
умеет. Он  может  только  вглядываться  в  лица,  может  только  стараться
угадать, кто тут подозрительный.
   И  все  ему  кажутся  подозрительными,  хотя  он  понимает,   что   это
неправильное у него представление. Нельзя же всех  подозревать.  Но  очень
возможно,  что  здесь  сейчас  присутствует  среди  игроков  необыкновенно
опасный преступник, которого давно разыскивают. И вот  его-то  Егоров  как
раз и прозевает. А что он может сделать? Ему ведено только наблюдать.  Вот
он и наблюдает.
   Наблюдение это быстро утомляет его. Глаза все сильнее пощипывает густой
табачный дым.
   Егоров выходит в коридор  и  видит  белую  дверь  с  небольшой  красной
табличкой: "Пти шво". А за дверью что-то негромко гудит и  пощелкивает,  и
слышатся голоса. Можно ли войти в эту дверь? Надо ли входить?  И  что  это
значит - "Пти шво"?
   Раздумывать, однако, долго не приходится. В дверь входят один за другим
разные люди. И Егоров входит.
   Оказывается, в этом помещении есть еще один зал, где светло, и чисто, и
на белых стенах висят картины. А в  самом  центре  зала  огромный  круглый
стол. И вокруг стола толпятся люди. Много людей - молодых и старых. Больше
молодых.
   Некоторые выстроились вдоль стены в очередь  к  серебристому  кассовому
аппарату, который выщелкивает узенькие билетики. Протяни кассирше рубль  -
и получишь билетик. Потом с этим билетиком надо пробиваться сквозь толпу к
высокой, черной, горбоносой женщине, что возвышается над круглым столом.
   У этой женщины все черное: и гладко причесанные волосы, и густые брови,
и ястребиные глаза, и длинное платье с высоким воротником.  Она  командует
разноцветными  металлическими  лошадками,  с  легким  гулом  бегущими   по
круглому столу.  Она  их  то  пускает,  то  останавливает.  Для  этого  ей
достаточно нажать кнопку.
   -  Граждане,  делайте  ваши  ставки,  -  провозглашает  черная  женщина
гортанным голосом. - Не задерживайте аппарат. Ваша лошадь ожидает вас. Она
стремится привезти вам счастье...
   Каждый игрок облюбовывает какую-нибудь одну лошадку на  круглом  столе.
Или сразу двух-трех лошадок.
   - Игра сделана, ставок  больше  нет,  -  опять  провозглашает  женщина,
собрав все билетики, и нажимает кнопку. - Наблюдайте бег лошадей.
   Лошадки, как живые, стремительно бегут по кругу.
   Впрочем, это не лошадки бегут, это вращается круг. А кажется, что бегут
лошадки, намертво приколотые к кругу.  Кажется  даже,  что  вон  беленькая
обгонит всех. Нет,  всех  обгонит  игреневая.  Но  и  игреневую,  пожалуй,
обойдет каурая. Или вот эта гнедая. Хотя нет, скорее всего  первой  придет
игреневая.
   Игра неожиданно увлекла Егорова. Он уже не вглядывался  больше  в  лица
игроков, ища подозрительных, как ему  полагалось  бы.  Он  смотрел  теперь
только на лошадок, стараясь угадать, какая придет первой.
   Первой пришла серенькая в яблоках.
   - Гражданина, сделавшего  ставку  на  девятый  номер,  -  провозгласила
черная женщина, - дирекция просит получить в кассе свой выигрыш...
   Егоров видел, как сморщенный, лысенький  старичок  в  клетчатой  куртке
подошел к кассе и получил пачку денег.
   А что, если и Егорову сыграть? Поставить вон, допустим,  на  ту  каурую
лошадку и сыграть. Ведь ему для этого специально выданы три рубля. Правда,
они ему выданы не для игры, а для того, чтобы в  случае  необходимости  он
мог показать, что играет, что увлечен игрой, если на него станут  обращать
внимание игроки.
   Игроки сейчас не обращают на него никакого внимания. Но он сам хотел бы
сыграть. Ведь это очень интересно. Вдруг ему повезет?  Вдруг  он  выиграет
такую же толстую пачку денег, как этот  сморщенный  лысенький  старичок  в
клетчатой куртке? Вот было бы здорово!
   Егоров прикинул в уме, сколько может быть денег в той толстой пачке,  и
решил, что в ней, пожалуй,  не  меньше  как  две  или  даже  три  месячные
получки.
   Егорову за такую пачку надо работать два-три месяца.  А  тут  поставить
всего рубль - и, пожалуйста, собирай деньги, сколько хочешь собирай.
   Можно, конечно, и проиграть. Даже скорее всего с непривычки  проиграешь
в первый раз. Ну так что же! Придется потом сказать в  уголовном  розыске:
проиграл, мол, один рубль или два  рубля,  прошу,  мол,  вычесть  из  моей
зарплаты.
   Ведь вторую получку за две недели он еще не получал,  но  она  ему  уже
полагается. Ее выплатят ему все равно, если даже его  не  примут  в  штат.
Наверно, завтра и выплатят. Вот он и отдаст  свой  проигрыш.  А  вдруг  он
выиграет? Вдруг вон  та  каурая  лошадка,  которую  он  облюбовал,  придет
первой? Что тогда?
   Егоров представил себе сияющее лицо  Кати,  увидевшей  на  столе  пачку
денег.
   Можешь делать с этими деньгами что хочешь.  Можешь  купить  себе  шубу.
Можешь купить ребятишкам не только валенки, но и  каждому  по  костюмчику.
Можешь заготовить дров, и картошки, и капусты хоть на целую  зиму.  Можешь
каждый день покупать на базаре мясо и ветчинные кости к щам или гороховому
супу.
   И деньги еще останутся.
   Егоров взял бы из этих оставшихся денег только немножко - на башмаки.
   Башмаки у него ведь действительно худые.  Больше  в  них  ходить  никак
нельзя. Да и, пожалуй, стыдно. Работаешь  в  таком  учреждении,  а  ходишь
черт-те в чем...
   Башмаки он себе обязательно купил бы. И еще купил бы шапку.  А  то  уши
просто стынут на ветру. Даже, чего доброго, можно свободно отморозить уши,
если начнутся холода. Будут отмороженные уши висеть,  как  пельмени.  Нет,
шапку тоже надо купить обязательно. Без шапки никак нельзя.
   - Граждане, делайте ваши ставки, - снова провозглашает черная женщина.
   А что ж она сама не делает свою ставку? У нее на глазах люди выносят из
кассы такие деньги, а она только советует. Или ей  нельзя  делать  ставки,
потому что она находится здесь на службе? Конечно, ей  нельзя.  А  Егорову
можно? Пожалуй, можно. Ему же выдали три рубля, специально выдали.
   А вот интересно: если он выиграет, как быть? Надо  сказать  в  розыске,
что он выиграл, или скрыть это? Нет, пожалуй,  скрывать  нельзя.  Конечно,
нельзя скрывать. Тут хитрости никакой не должно быть. Надо  показать  Журу
весь выигрыш, выложить перед ним все деньги и спросить, что с ними  дальше
делать.
   Если Жур скажет, что деньги надо  сдать  в  кассу  уголовного  розыска,
надо, конечно, сдать. Тут никаких разговоров быть не может. Но Жур может и
так сказать, отсчитай, мол, казенные три рубля, которые тебе были  выданы,
а остальные бери себе. Тогда другое дело. Тогда можно смело идти  с  этими
деньгами домой, к Кате. Ух, она здорово обрадуется!
   - Игра сделана, ставок больше нет, -  провозглашает  черная  женщина  и
садится на высокий черный вертящийся стул.
   А Егоров так и не успел сделать ставку. Но  все  равно  смотрит  теперь
только на каурую лошадку номер семь, которую  сразу  облюбовал.  У  каурой
красиво выгнутая шея и вздернутая голова. Будто она ржет на бегу.
   Егоров неотрывно смотрит на каурую и продолжает взволнованно думать.
   А как, интересно, Кате он скажет, где взял эти деньги? Надо ли ей все в
точности говорить?
   Нет, пожалуй, не надо, а то еще она засмеет. Что же это, мол, ты все  в
сыщики стремился и вдруг в  игроки  перешел?  Боюсь,  скажет,  как  бы  ты
шулером не сделался...
   Нет, конечно, Кате не надо всего говорить.
   Надо просто сказать ей, что ему прибавили зарплату.
   И даже лучше не отдавать Кате всех денег, а выдавать ей по частям. А то
она  на  радостях  накупит  разного  барахла,  когда   необходимо   купить
самое-самое нужное.
   В первую очередь надо купить ребятишкам  валенки.  Всем  ребятишкам  и,
конечно, Кехе.
   Ведь как некрасиво получилось: Егорову купили рубашку и френч, а ребята
остались на зиму без валенок. Из первой  получки  Катя  так  ничего  и  не
смогла выкроить. Только что получше, посытнее стали есть.
   А сейчас, если Егоров выиграет, сразу все изменится к лучшему. Но  Кате
не надо отдавать все деньги. Удобнее выдавать по частям. Тогда и врать  не
надо насчет прибавки к зарплате. Ведь Егоров больше играть  не  будет.  Он
сыграет только один раз. Нет, обязательно  надо  сыграть  два  раза.  Хотя
почему только два раза? Уж играть, так играть на все три  рубля.  Из  трех
раз он уж наверняка хоть на одной лошадке выиграет.
   Каурая лошадка действительно кажется красивее всех. И хотя  Егоров  еще
не сделал ставку на каурую, еще  не  внес  свой  рубль  в  кассу,  у  него
все-таки замирает сердце. А вдруг буланая обойдет каурую? Нет, не обойдет.
   - Стоп, - говорит черная женщина.
   Бег прекратился. Каурая пришла первой. Егоров  готов  был  захлопать  в
ладоши.
   -  Гражданина,  сделавшего  ставку  на  седьмой  номер,  -  выкрикивает
женщина, пристально оглядывая игроков, -  дирекция  просит  получить  свой
выигрыш в кассе!
   Егоров  видит,  как  молодой  человек  в  крагах   вихляющей   походкой
приближается к кассирше. Вот он принимает от нее большую пачку денег.
   Пачка кажется толще той, что получил  лысенький  старичок  в  клетчатой
куртке. Но ведь это  деньги  Егорова.  Ведь  он  первый  облюбовал  каурую
лошадку и все время, волнуясь, следил за нею.
   Нет ничего хуже нерешительного человека. Егоров сильно сердит на  себя.
Уж если задумал, так надо играть, а не хлопать глазами. Вон какой-то  джек
в крагах унес из кассы его деньги и даже громко стукнул дверью, уходя: вы,
мол, тут, дураки, стоите, глазеете, трясетесь за свои рубли, а я выиграл и
пошел домой.
   Егоров покраснел от обиды. Расстегнул пуговицу на френче и  сунул  руку
во внутренний карман, где у него лежат эти казенные  три  рубля,  рядом  с
комсомольским билетом.
   "Никогда не кладите  комсомольский  билет  в  одно  место  с  деньгами.
Полезешь за деньгами - и можешь легко обронить комсомольский билет", - это
говорил еще в Дударях секретарь укома комсомола Зуриков.
   И Егоров сейчас вспомнил эти слова. Но он никогда  раньше  и  не  носил
комсомольский билет рядом с деньгами. Да он и деньги не так уж часто носил
в кармане.  Это  случайно  получилось  сегодня,  что  комсомольский  билет
оказался рядом с деньгами.
   Егоров вынул три рубля и зажал их в кулаке, направляясь  к  кассе,  где
опять скопилась небольшая очередь.
   В  очереди  стоял  пожилой  мужчина  в  пенсне,  показавшийся   Егорову
удивительно знакомым. И мужчина, должно быть, узнал Егорова.
   - Наконец-то решились? - усмехнулся мужчина. - А я все  время  наблюдаю
за вами...
   Вот так так! Егоров послан сюда наблюдать за игроками. А оказывается, и
за ним наблюдают. Но откуда же он знает этого мужчину?
   - У вас, как мне показалось, серьезные финансовые затруднения?
   - Чего это? - нелюбезно спросил Егоров.
   - Я заметил, что вы долго рылись в своем кармане.  -  Мужчина  поправил
пенсне на жилистом, тонком носу. - Мне показалось, что у  вас  не  хватает
денег.
   Чуть сиплый голос мужчины сразу же встревожил Егорова. А когда  мужчина
поправил пенсне на жилистом носу, Егоров мгновенно  вспомнил  дом  дедушки
Ожерельева на Извозчичьей горе. И  нэпмана  вспомнил,  того  нэпмана,  что
долго застегивал на затылке трясущимися руками готовый  галстук-"бабочку",
а потом предложил Егорову взятку за молчание.
   Егоров тогда не очень хорошо разглядел  его  в  полутьме.  А  теперь-то
совершенно ясно, что это именно тот нэпман, совладелец фирмы "Петр Штейн и
компания.  Мануфактура   и   конфекцион",   что   на   Чистяревской,   дом
восемнадцать.
   Нэпман точно таким движением, как  тогда  в  доме  дедушки  Ожерельева,
вынул из внутреннего кармана пиджака желтый бумажник.
   - Могу одолжить на неопределенное время. Пожалуйста, не беспокойтесь...
   Вот до какого унижения дошел  Егоров!  Его  послали  по  делу.  Сегодня
кончается его испытательный срок.  А  он  не  только  ничего  хорошего  не
сделал, никого не выследил и не поймал, но даже  вступил  в  знакомство  с
нэпманом, и ему, комсомольцу Егорову,  как  своему  дружку,  нэпман  вдруг
опять протягивает  деньги.  Значит,  они  тут,  выходит,  заодно  орудуют,
стараются разжиться на даровщинку, комсомолец Егоров и какой-то нэпман.
   - Да идите вы! - заорал вне себя Егоров, так что на него оглянулись все
в зале.
   И этого не надо было делать. Нэпман сейчас не виноват. Во всем  виноват
только Егоров. Виноват прежде всего в том, что хотел поправить  свои  дела
за счет вот этих лошадок. Люди работают, стараются работать. А он  вон  на
что соблазнился! Может, он позавидовал  нэпманам?  Может,  он  тоже  хочет
открыть свой магазин на Чистяревской?
   В одно мгновение Егоров осудил себя и вынес себе  строжайший  приговор.
Он даже ужаснулся тяжести своего еще не совершенного преступления.
   - Вы не кричите, - сказал нэпман. - Это моя добрая воля предложить  вам
взаймы. Я не вижу в этом ничего неприличного...
   Егоров повернулся и пошел, как чем-то  ушибленный,  через  весь  зал  к
выходу.
   Вот сейчас он был действительно в тяжелом положении, в  более  тяжелом,
чем в тот час, когда поднимали мертвого аптекаря, или в тот  вечер,  когда
ему пришлось впервые войти в мертвецкую.
   Не было еще более тяжелого положения в жизни Егорова.
   Ведь часа три назад, проходя через зал, где играют в лото, он посмеялся
про себя над Ванькой Маничевым, жадно взирающим  на  однорукого  инвалида,
который выкрикивает цифры.
   Егоров тогда просто презирал Ваньку Маничева за жадность. А потом вдруг
сам захворал жадностью. Как же это могло случиться с Егоровым?
   Он опять проходил через зал, где видел Ваньку, но Ваньки здесь  уже  не
было. И других игроков не было. Все ушли.
   Уборщицы подметали мусор и гасили свет. Большие электрические лампочки,
свисавшие с потолка в центре длинного зала, гасли одна за другой.
   Можно было бы зайти в тот зал, где играют в  карты.  И  надо  было  бы,
пожалуй, зайти. Но Егорову почему-то казалось  неудобным  сейчас  заходить
туда. Да и время его вышло. Нет, кажется,  еще  не  вышло.  Надо  все-т