ом деле не хотите ехать, Скотти.
   - Лучше вы меня об этом не спрашивайте, - сказал Скотт.
   - Приходится. Больно вы желчный стали. Слишком долго сидели в  пустыне.
После этой операции вам непременно  нужно  подольше  побыть  на  людях.  И
принять повышение, предложенное вам Черчем после гибели Пикеринга. Если бы
вы захотели, вас давно назначили бы на тот пост, который он занимал...
   - В награду за то, что я его пережил?
   - Так вы никогда этого и не простите, а, Скотти?
   - Я этого не забуду, - ответил Скотт спокойно и без всякого выражения.
   - Ладно... Важно, чтобы  задание  было  выполнено.  А  вы  единственный
человек, который может это сделать как надо.
   - Оно будет выполнено. Но когда я с ним  разделаюсь,  оставьте  меня  в
Сиве или где-нибудь еще подальше. Мне  не  хочется  сюда  возвращаться.  Я
чувствую себя там куда лучше.
   Пикок пожал плечами:
   - Дело ваше. Но у вас такой вид, будто вам здорово досталось.
   Скотт кивнул:
   - Мне и в самом деле здорово досталось.
   Скотт был крепыш, невысокого роста. Казалось, весь  он  точно  сбит  из
одних мускулов; плотник, сколотивший его, видно работал на совесть.  Да  и
тот, кто вколачивал мозги в его черепную коробку,  не  пожалел  материала.
Поэтому, когда он говорил  о  себе  что-нибудь  жалостливое,  это  звучало
шуткой и только веселило Пикока. Посмеявшись, Пикок принялся  обсуждать  с
ним детали операции.



3

   Командир бригады Пелхэм Пикеринг был мертв уже почти целый год.  И  чем
дольше он был мертв, тем больше о нем говорили. Его жена, молодая и  такая
цветущая, словно она всю жизнь прожила в деревне, по-прежнему занимала  ту
же квартиру  в  Замалеке  [фешенебельный  район  Каира,  расположенный  на
острове Гезира], - на зеленом островке, заросшем  магнолиями  и  акациями.
Дом был современный, белый и такой  чистый,  что  вполне  годился  бы  под
частную лечебницу; там было тепло зимой и прохладно летом. В доме  работал
лифт; квартира была обставлена скупо, и в ней всегда царил чинный порядок.
От неопрятного, неряшливого Пикеринга в ней не осталось и следа. Память  о
нем была слишком дорога жене, чтобы она позволила загромождать ею квартиру
как попало.
   Люсиль Пикеринг была очень женственна. Жизнь  в  Каире  не  сделала  ее
рыхлой, как других хорошеньких англичанок; она казалась  очень  молодой  и
непреклонно верила в правоту своих взглядов. Да ей  теперь  и  приходилось
верить только себе одной. Когда  Пикеринг  погиб,  люди  думали,  что  она
никогда не оправится от постигшего ее удара. Неделю ее никто не видел: она
провела эти дни у себя взаперти, перестрадала  то,  что  ей  суждено  было
перестрадать, одна, без свидетелей. Люди знали, что она привела свое жилье
в порядок, спрятала все вещи покойного, приняла ванну, поплакала,  научила
прислуживавшего ей на кухне мальчика Абду гладить блузки  лучше,  чем  это
делали в местных прачечных. А потом появилась на свет божий, словно ничего
и не произошло.
   И жизнь ее пошла, словно ничего не случилось. Потекла  своим  привычным
ходом. Глаза у вдовы Пикеринга были  ясные,  синие.  Она  гордилась  своим
самообладанием. Но ей так хотелось вернуть  утраченное  счастье,  ибо  кто
лучше нее знал, что она рождена быть счастливой?
   - Скотти! - воскликнула она, когда он вошел, и поцеловала его в щеку. -
Я укладываю Джоанну спать. Если хотите, можете рассказать ей сказку.
   Он знал, что  Люси  делает  это  нарочно.  Ей  хотелось  заставить  его
сблизиться с людьми, хотя бы с маленькой Джоанной, чтобы он преодолел свою
робость, свою нелюдимость, свою скованность и немоту.
   Джоанне было пять лет.  Другая  дочь,  восьмилетняя  Эстер,  училась  в
Палестине. Люси была настоящей женщиной, но Скотту казалось, что  она  еще
недостаточно остепенилась, чтобы быть матерью восьмилетней дочки, Тело  ее
еще не насытилось материнством.
   Люси дала Скотту синюю бумажную пижаму Джоанны. Скотт неловко  нагнулся
к серьезно глядевшей на него девчушке, чтобы натянуть через  ее  белокурую
головку  кофточку  и  надеть  штанишки  на  пухлые,  упитанные  ножки.  Он
посмотрел на ребенка. Девочка не сводила с него глаз: она  не  привыкла  к
таким  застенчивым  незнакомцам,  но,  как  и  мать,  знала,  как  с  ними
обходиться.
   - Сколько тебе лет? - спросила она.
   Скотт не умел держать себя с детьми просто и непринужденно.
   - Не знаю, - сказал он серьезно. - А что?
   Мать вызволила его из беды.
   - Скотти уже скоро десять, - сказала она. - Он только выглядит  старше.
Поцелуй его и беги спать. Сними только туфельки, когда ляжешь в постель. И
не вздумай просить есть. Сегодня среда, а кушать в кроватке  можно  только
по пятницам. Ну, теперь все. Не будет тебе ни воды, ни яблока, ни  книжек.
И ставни я закрою. Марш! - Она  поцеловала  девочку,  и  Омм  Али,  черная
нянька из Судана, увела ее спать.
   Стояла ранняя осень, и дело происходило не вечером, а  сразу  же  после
полудня, но девочке, по английскому обычаю,  полагалось  днем  спать  часа
два. Так уж было заведено. И удавалось  это,  как  известно  было  Скотту,
только потому, что Джоанна здоровый и спокойный ребенок. Скотт ее  за  это
любил.
   - Садитесь, - предложила ему Люси. - Я вас чем-нибудь покормлю.
   - Не хочу. Лучше я поброжу по квартире и погляжу,  что  вы  делаете,  -
сказал Скотт, наблюдая  за  тем,  как  она  подбирает  раскиданную  одежду
Джоанны, ее туфли и носки.
   - Я только что от Пикока...
   - Бедный Тим! Он так всегда за вас волнуется. Сегодня он придет ко  мне
обедать.
   - Да?
   - Не надо ревновать, миленький, - сказала она с нежностью.
   Отношения между ними не были настолько близкими,  чтобы  оправдать  его
замешательство.
   - Вы больше там не работаете?
   - Нет. Я теперь у  шифровальщиков.  Эта  работа  мне  больше  по  душе.
Кое-что приходится переводить с французского и  с  греческого.  Интересно.
Меня и взяли-то к Тиму Пикоку только  потому,  что  хотели  подсунуть  мне
какую-нибудь работу. А я заранее знала, что долго там не удержусь.
   - Неправда, - возразил Скотт. - Вас направили к Пикоку, чтобы вы  могли
остаться с нами. С теми, кто выжил.
   Она привела его в кухню, где проводил свою жизнь, делая вид, будто  ему
это  нравится,  чистенький,  одетый  в  галабию  [длинная  прямая  рубаха]
четырнадцатилетний египтянин Абду. Скотт поздоровался с ним  по-арабски  и
услышал в ответ приветствие по-английски.  Люси  хорошо  вышколила  своего
боя. Она дала Скотту стакан молока и салат и заставила его есть.  Когда-то
она заставляла и Пикеринга есть зелень; он вечно жевал  сырую  морковку  и
салат, вернувшись после длительного  пребывания  в  пустыне.  Проведя  там
месяц, Пикеринг выглядел очень усталым, словно из него высосали все  соки.
Со Скоттом дело обстояло иначе. Он  был  от  природы  сухопар,  в  пустыне
чувствовал себя как рыба в  воде  и,  судя  по  внешнему  виду,  никак  не
нуждался в соках, которыми пичкала его Люси.
   - Ну какой мне смысл оставаться  в  дорожно-топографическом  отряде?  -
спрашивала она с горечью, которой не скрывала только от  Скотта.  -  Когда
Пикеринг умер, надо было и мне умереть. Несмотря на детей.
   - Не смейте так говорить.
   - Я часто об этом думаю, Скотти. Ей-богу.  Но  это  не  значит,  что  я
должна стать живым памятником Пикерингу в сердцах его друзей. На свете был
только один Пикеринг и другого больше не будет. Но его уже нет, и мне надо
начинать жизнь сызнова. Во что бы то ни стало!
   Ее слова встревожили Скотта. Ему хотелось ей возразить, но он не  нашел
нужных слов.
   - Вас раздражают такие разговоры? - спросила она.
   Он ответил уклончиво:
   - Ничуть. По правде сказать, вы куда уравновешеннее меня.  Утром  я  не
слишком-то вежливо разговаривал  с  Пикоком,  потому  что  никак  не  могу
выкинуть это дело из головы. А уж Черча совсем не выношу. Видно,  я  и  по
сию пору не способен смотреть на вещи так разумно, как вы.
   - Зря я стала разговаривать с вами начистоту, -  сказала  она.  -  Ведь
только я знаю, милый, как вы чудовищно сентиментальны. Одна  я  знаю,  что
нам обоим пришлось начинать жить сначала, с того  самого  места,  где  нас
оставил Пикеринг.
   Он  кивнул.  Да,  в  чем-то  она  была  права.  Однако  мешала  ему  не
сентиментальность, - он это знал. И угнетала его не одна только  память  о
гибели Пикеринга.
   - Вы, наверно, думаете, что я человек холодный, - продолжала она. -  Не
спорьте! Может, вы и правы. Но я была вынуждена стать  такой.  Со  смертью
Пикеринга слишком многое умерло. В одну секунду, в одну только секунду все
кончилось и для меня тоже. - Она  говорила  почти  бесстрастно.  -  Пришел
конец всему. И я не стану делать вид, будто моя теперешняя жизнь  заменяет
мне то, что у меня было раньше. Я существую,  а  не  живу,  и  сердце  мое
холодно. Если бы я не сохраняла хладнокровия, я бы  сломилась  и  сошла  с
ума. Несмотря на все, даже на детей. На свете был только один Пикеринг.  И
он давал мне все, чего мне в жизни  хотелось.  -  Из  ее  глаз  выкатилась
скупая слеза. - Правда, - добавила она, с усилием переборов себя, -  Скотт
тоже человек, хотя и совсем другой. - Она вгляделась в его лицо. - Ну  да,
Скотти, вы тоже совсем особенный, непохожий на них всех.
   - На кого?
   - На дурачье, с которым я каждый день встречаюсь в штабе.  На  всю  эту
шатию. Был только один Пикеринг. И есть только один Скотт. Не смотрите  на
меня с таким осуждением. Разве я плохо к вам  отношусь?  -  Она  просунула
руку ему  под  локоть.  Когда  он  прислонился  к  каминной  доске,  чтобы
погреться у стоявшей в камине керосинки, она на секунду прижалась к  нему.
- Какая жалость, что вы еще чуточку не подросли, тогда вы были  бы  совсем
по мне.
   Роста они были одинакового; неприступную крепость застенчивости  Скотта
смягчала сочная зелень лугов, которые напоминала Люси,  -  отлогие  холмы,
поросшие лютиками, напоенные соками земли...  Достаточно  было  его  локтю
дотронуться до ее руки, и Скотт почувствовал, как нежно ее тело, но он  не
отважился на большее. А она и не предложила ему ничего больше. Мгновение -
и все было позади.
   - Знаете, куда я вас поведу? - спросила она. Ее  синие  глаза  пытались
его развеселить, а бело-розовые щеки смеялись.
   - Никуда. Я пришел к вам, - запротестовал он.
   - Знаю. А я поведу вас на свадьбу.
   Он умел ускользать у нее из рук.
   - Я вас провожу и пойду домой.
   - Ничего не выйдет! Эйлин, единственная дочь генерала Уоррена и близкая
моя подруга, сегодня утром обвенчалась с летчиком  Клайвом  Бентинком.  Вы
пойдете туда потому, что вам надо повидать людей. И потому,  что  я  этого
хочу. И потому, что мне приказано вас  привести.  И  потому,  что  генерал
Уоррен может быть вам полезен.
   - Генеральская дочка... - начал он.
   - Ну, Скотти, пойдемте, я вас прошу!
   Он уступил, и она ушла переодеваться. Скотт, склонив голову к  каминной
доске, старался обрести  спокойствие.  Она  вернулась,  одетая  во  что-то
желтое, бежевое или блекло-коричневое - в цвета осени. Скотт встречался  с
ней четыре или пять раз за последний год и еще раз  десять  до  этого,  но
никогда не видел он ее такой  до  краев  наполненной  жизнью,  как  в  эту
минуту, когда она ожидала его одобрения. И сразу же рассмеялась над собой.
Она не подозревала, что смеется от счастья.


   Среди розовых кустов и на  густо  поросших  травой  лужайках  толпилось
около сотни гостей: тут были офицеры высших чинов из генштаба и английские
дамы - дамы в военной форме и жены английских военных;  были  тут  дамы  и
покрасивее: иностранки, вышедшие замуж за этих розовощеких  и  краснолицых
английских военных.
   Скотт, одетый в такой же мундир, как и они, вдруг усомнился,  умеет  ли
он разговаривать на одном с ними языке. Сойдясь вместе,  обутые  в  замшу,
они  перекидывались  дружескими  прозвищами,  и,  стоя  среди  них,  таких
нарядных и подтянутых, Скотт после долгих месяцев, проведенных в  пустыне,
прислушивался к их болтовне, словно к незнакомым дотоле звукам.
   - Как дела, Скотт? - негромко осведомился  генерал  Уоррен,  так  и  не
преодолев дистанцию армейского табеля о рангах. Он дружески поздоровался с
миссис Пикеринг: - Здравствуйте, дорогая Люси! - и добавил: - Рад, что  вы
уговорили Скотта прийти.
   Чопорный, застенчивый Уоррен с трудом  мямлил  слова,  пряча  глаза  от
собеседника. Он стоял рядом с женой, которая вежливо  заглядывала  в  лицо
каждому из  своих  гостей.  Она  прикоснулась  губами  к  щеке  Люси,  но,
казалось, уже совершенно изнемогала от  усталости.  Скотта  она  наградила
улыбкой, словно поощряла его побольше бывать с Люси, помочь ей рассеяться.
   - Значит, вы и есть тот самый Скотт? - спросила она.
   Генералу подали депешу, он на нее взглянул и отпустил ординарца  кивком
головы. Война шла своим чередом. Скотт остался один. Кругом были  генералы
и полковники, майоры и адъютанты - гусары, гвардейцы, синие  и  желтые,  -
раздавались  ленивые  голоса  и  видны  были  тонкие  лица   англичан   из
привилегированных классов, и лица их множились и повторяли  друг  друга  в
этом розовом саду.
   - Здравствуйте, Люси! - поздоровался с ней  кровавый  Черч.  Скотта  он
словно и не заметил. - Ну как, все в порядке? - спросил Черч.  -  Отлично!
Вы слышали, что мы выиграли четверть финала? Я и не думал, что  наши  дела
пойдут так хорошо.
   Партнеры еще немного поболтали о  теннисе,  а  потом  Скотт  удостоился
беглого кивка - его присутствие было замечено и  вызвало  удивление.  Люси
повела его дальше.
   - Вон там стоят Эйлин и Бенти. -  Новобрачные  были  очень  молоды;  их
окружала толпа гостей, пивших  шампанское  из  бокалов,  расставленных  на
покрытом белой скатертью столе. - Бенти -  простой  летчик,  ему  еще  нет
двадцати, - сообщила Люси торопливым шепотом. - И на вид ему  двадцати  не
дашь, правда? Он последний отпрыск лордов Лоуренсов. Бедный Бенти!  Ужасно
молодой. Но ужасно милый, да?
   Скотт почувствовал, как его  руку  крепко  жмет  этот  высокий  молодой
человек, и увидел тонкий нос с  горбинкой,  шею  с  выпирающим  кадыком  и
хохолок на макушке. Бенти заговорил с ним как с близким  знакомым,  словно
эта близость была им обоим очень нужна:
   - Нам здорово повезло, старина, что вы все-таки пришли!
   Этот безбородый двадцатилетний мальчишка  явно  хотел  выразить  Скотту
свое почтение.
   Девушка была еще совсем подростком, но казалась  куда  взрослее  своего
юного мужа.
   - Господи, когда все это кончится! - прошептала она Люси, взяв  ее  под
руку. - Я чувствую себя ужасно.
   - Ты прелестно выглядишь, - сказала ей Люси.
   Она говорила правду. Девушка была счастлива. Скотт  не  слишком  к  ней
приглядывался  -  он  знал,  что  его  снова  рассматривают  и   поощряют.
Улыбнувшись, Эйлин сказала мужу:
   - Это Скотти.
   - Налить вам шипучки? - спросил Бентинк Скотта. - Выпейте шипучки. - Ни
на что больше у них не хватило времени. С мальчиком  тут  же  поздоровался
какой-то маршал авиации, и ему был оказан такой же почет, как и Скотту:  -
Нам здорово повезло, сэр, что вы все-таки пришли!
   Скотту предоставили возможность побродить одному среди  роз,  но  потом
Люси разыскала его - он стоял, заложив руки за спину. Она  посмеялась  над
его неприкаянностью, а он ответил, что ему, пожалуй, пора домой.
   - Вы стоите тут, среди этих роз, словно рыцарь, закованный  в  латы,  -
сказала она. - Побудьте еще немножко.
   - Я тут лишний.
   - Ничуть. Все они так хотели на вас поглядеть.
   - Почему? - Скотт не поверил ей и даже возмутился.
   - Потому, что вы тот самый чудак, который вечно пропадает невесть  где.
В песчаном океане. Для них всех вы загадка. Никто не ведет себя  так,  как
вы.
   Он вертел пустой бокал от шампанского  в  своих  обгоревших  на  солнце
пальцах.
   - Непонятно, - сказал он. - Почему  бы  им  тогда  не  пригласить  сюда
отряды дальнего действия, солдат  Стерлинга  и  всех  тех,  кто  постоянно
бродит по пустыне?
   - Да не в этом дело! Вы ведь не такой, как все, особенный. Это  правда,
Скотти, вы же знаете!
   Скотт понимал, на что она намекает: Пикеринг  был  нечто  большее,  чем
обычный трассировщик и минер. И он, Скотт, тоже. Тень, которую  отбрасывал
на него Пикеринг,  делала  и  его  необыкновенным.  Для  всех  этих  людей
Пикеринг был своим, он жил среди них и все же существовал  где-то  сам  по
себе, вдали от них. У Пикеринга был такой же голос, и он вышел из того  же
класса, но он был независим, и это позволяло ему  пренебрежительно  к  ним
относиться. Своих мыслей он им не открывал, не давал к  себе  подступиться
из того же самого пренебрежения. А они понимали и  уважали  пренебрежение,
когда оно исходило от  одного  из  "своих".  Теперь  Люси  вручала  Скотту
наследство Пикеринга.  Скотт  подозревал,  что  она  насаждала  его  в  их
обществе как отзвук Пикеринга, как его эхо, - роль, от  которой  она  сама
отказалась.
   - Да, вы никак не подходите к этому кругу, так же  как  не  подходил  к
нему и Пикеринг, - сказала она. - Посмотрите на себя.
   Он и в самом деле был другой, только не  в  том  смысле,  в  каком  она
думала. Он, может, и казался ей закованным  в  железные  доспехи,  но  сам
Скотт понимал,  что  он  плохо  одет,  что  его  форменные  брюки  топорно
накрахмалены и слишком широки внизу, что могучие плечи делают его  похожим
на бизона, а эти люди вспоены и вскормлены няньками и  мамками  и  созданы
для той жизни, которая их окружает. Даже кровавый карлик Черч.
   - По правде говоря, - сказал он ей, - я тут белая ворона, и вы это сами
знаете.
   - Конечно. В том-то и вся прелесть.
   - Что мне здесь делать? Уж лучше я пойду.
   - Тогда и я пойду с вами, - сказала она. - Мне просто  хотелось,  чтобы
вы тут показались. Это нужно, Скотти. Полезно и может пригодиться потом...
   Он не очень хорошо понимал, что за всем этим кроется. Она  пичкала  его
не только молоком и салатом, но и  обществом,  чтобы  поправить  здоровье,
подорванное в пустыне.  В  этом  ему  снова  послышался  отзвук  чудачеств
покойного Пикеринга. Скотт предложил ей остаться.
   - Нет, - сказала она. - Мне нужно на работу.
   - Зачем? Весь каирский штаб здесь.
   - Я не штабное начальство. Приходите  сегодня  обедать.  У  меня  будет
Пикок.
   - Нет, я сегодня уеду.
   - Знаю, но вы успеете пообедать. Я вас очень прошу!  -  И  она  нагнула
голову, чтобы заглянуть в  его  смущенное  лицо.  Они  шли  по  пешеходной
дорожке моста Каср-эль-Нил, от которого по обеим сторонам реки растекались
потоки и ручейки одетых в длинные  рубахи  людей.  Люди  эти  толпились  и
сталкивали друг друга на проезжую дорогу, где их только  чудом  не  давили
английские военные грузовики. Люси едва было не оттеснили  от  Скотта,  но
она крепко вцепилась в его руку.
   - Неужели Тим Пикок так вас раздражает? - спросила она.
   - Я и сам не пойму, - признался он. - Но каждый раз, когда я приезжаю в
Каир, вся эта история в Джало оживает снова. Наверно, мне напоминает о ней
Черч, а может, даже и Пикок. Но я ничего не имею против  Пикока,  если  он
вас не злит.
   - Меня он не злит. Мне Тим нравится. -  Она  крепко  сдавила  его  руку
кончиками пальцев. Этим пожатием она отнюдь не  выражала  своих  чувств  к
Пикоку  -  она  противопоставляла  Скотта  Пикоку,  поддерживала   Скотта,
приподнимала его, формировала его отношение к миру.
   - Да господи, какое это сейчас имеет значение! - сказал он. - Вы правы.
Пикеринг умер. Со всей этой историей  покончено.  Правда,  Черч  наверняка
сотворит еще что-нибудь. Беда в том, что в пустыне  вы  острее  чувствуете
все промахи и всю бездарность тех, кого вы оставили  тут,  в  тылу.  И  уж
настоящая наша беда в том, что мы заранее знаем, какое безобразие они  нам
опять готовят. И опять все тот же Черч. Кому хочется впутывать своих людей
в очередную затею Черча? Приехав в Каир, вы чувствуете, вы знаете, что вас
ждет какое-то новое головотяпство.
   - Это правда. Но сейчас за дело взялся  сам  Уоррен.  У