него  операция
должна пройти более гладко.
   - Должна бы... Но мы-то по-прежнему в руках у Черча.
   Она не стала продолжать разговор. Ей не хотелось  глубоко  вдаваться  в
это дело, она знала, как Скотт изменился после смерти Пикеринга.
   - Мне кажется, что на днях вас ждет приятная неожиданность,  -  сказала
она. - Уоррен очень вами заинтересовался. Посадите меня в такси и ступайте
куда глаза глядят. Только ведите себя осторожнее.  И  приезжайте  в  Каир,
когда выполните задание Черча. Не оставайтесь в Сиве.  Пожалуйста!  -  Она
знала и об этом. - Мне нужны именно вы, Скотти, и я беспокоюсь, когда  вас
не вижу.
   Он усадил ее в  кишащий  блохами  старенький  "крайслер",  и  она  сама
объяснила шоферу по-арабски, куда ехать. Когда шофер стал заводить машину,
она вдруг спросила Скотта:
   - В чем дело, Скотти? Что вас тревожит? Вы так угнетены.
   - Да. Но это ерунда. До свидания, Люси.
   - Непременно  возвращайтесь  в  Каир,  -  приказала  она,  отъезжая.  -
Непременно!



4

   Вечером, когда над Каиром проносился ночной ветерок,  Скотт  отправился
обедать к своему штурману, в его глинобитный домик. Он застал  этого  сына
суданца и египтянки в обычном для него  настроении.  Атыя  отчаянно  ругал
пятерых из своих восьми сестер и  братьев,  крича,  что  они  стащили  его
инструменты.
   - Видите, что они со мной делают, - сказал он Скотту. - Просто жить  не
дают, да и только.
   - Т-с-с! - сказал ему Скотт, взяв его за руку.
   Крупная, покрытая тугими завитками голова Атыи дернулась от ярости.  Но
из уважения к  Скотту  он  сдержал  свое  бешенство.  Его  мать  египтянка
встретила гостя радушно. Два года назад Скотта принимали  здесь  в  полном
молчании; его молча встречал Атыя и угощал стаканом шербета; ни  мать,  ни
отец, ни другие  члены  семьи  не  показывались.  Теперь  он,  здороваясь,
пожимал матери руку и обменивался пространными арабскими любезностями с йа
ситт Розой и йа Абду Эффенди [госпожа, господин (араб.)] -  прозрачным  от
старости отцом Атыи.
   - У вашего сына характер лучше не стал, - сказал Скотт старику.
   - Дети хватают его вещи, - пожаловался Абду Эффенди. - Они  еще  ничего
не понимают.
   - Должны понимать! - зарычал Атыя.
   - Т-с-с! - ласково произнес его отец, и Скотт понял, у кого он научился
произносить это  гортанное  "хос-с-с!",  успокаивая  вспыльчивого  безумца
Атыю.
   Атыю в его собственной семье ласково звали полоумным.
   - Атыя никогда не рассказывает нам, что он делает,  -  жалобно  сетовал
отец. Абду Эффенди, как всегда, сидел; сгорбившись на стуле, с  феской  на
голове, опираясь на толстую палку, и глядел прямо перед собой  слезящимися
глазами.
   Скотт выпил поданный ему сладкий сироп.
   - Видите! - воскликнул Атыя, подчеркивая, как его изводят.
   Жалоба старика была не новой.
   - Атыя показывает нам путь в пустыне, - объяснил Скотт. Так как говорил
он это уже не в первый раз, не стоило изъясняться подробнее.
   - Это очень опасно? - тонким голоском спросил Абду Эффенди.
   - Как когда. Иногда очень опасно. Вы же сами знаете, Эффенди. Атыя  был
тяжело ранен. Но обычно куда менее опасно, чем перейти улицу в Каире.
   -  А  как  же  будет  теперь  с  его  работой?  Почему  его  забрали  с
государственной службы?
   Атыя с трудом удержался от резкой вспышки. Скотт ему посочувствовал. Но
Абду Эффенди надо было успокоить.
   Покойный Пикеринг отыскал Атыю в Египетском топографическом управлении.
Пикеринг открыл в Атые два  примечательных  качества:  чувство  пустыни  и
природные математические способности,  которые  хоть  и  не  были  развиты
начальным обучением в арабской школе,  но  под  руководством  Пикеринга  и
Скотта стали для них внушительной подмогой.
   Скотт так и не понял, как удалось Пикерингу перевести Атыю в английскую
армию и знает ли английское командование о том,  что  один  из  ее  лучших
топографов  в  пустыне  -  нищий  сын  дряхлого  и  неимущего  египетского
чиновника. Абду  Эффенди  исполнилось  шестьдесят  восемь  лет.  Отставной
служащий управления железных дорог Судана, он жил  в  Каире  на  пенсию  в
двенадцать фунтов в месяц. Жена  его  Роза,  дочь  суданки  и  египтянина,
здоровая, тучная темнокожая женщина, была намного  моложе  его.  Атыя  был
старшим из ее девяти детей, за ним шли все больше девочки.
   - Когда Атыя вернется на работу в Топографическое управление, -  сказал
Скотт, - он наверняка будет лучшим топографом в Египте.
   - Зачем вы им это говорите? - спросил Атыя. - Они ведь все равно ничего
не понимают. К чему им это знать?
   - Т-с-с! - произнесла мать, приглашая их к столу.
   - Т-с-с! Т-с-с! Т-с-с! - передразнил ее Атыя. Мать засмеялась.
   Они сели за стол, накрытый скатертью. Подавала Еррофа -  мешок  могучих
костей, одетый  в  просторную  черную  рубаху.  Этой  уроженке  одного  из
порабощенных племен Судана лет было  не  меньше,  чем  Абду  Эффенди.  Она
обносила овощными блюдами хозяина и его жену. Скотту и Атые подали по  два
голубя.
   - А-а, - протянул Скотт с искренним удовольствием.
   - Атыя - хороший сын, - похвалила мать.
   Скотт понял, что голуби были знаком  почета,  который  семья  оказывала
Атые. Отец его, давно уж ни на что не годный, кроме ухода  за  детьми,  не
мог прокормить семью на жалкую пенсию. И Атыя содержал  пятерых  детей  на
свое воинское жалованье.
   Четверо из них наблюдали за трапезой из дальнего  угла  комнаты.  Потом
вошла и пятая девочка посмелее, неся в руках большую живую курицу, но мать
приказала ей оставить птицу на дворе. Девочка выбросила кудахчущую  курицу
за дверь и, прислонившись к столу, встала на цыпочки, чтобы поглядеть, как
Скотт и Атыя едят голубей.
   Атыя проворчал, требуя, чтобы детей выгнали из комнаты:
   - А-а, мать! Что же это такое!
   Но детям придавало духу  смелое,  сияющее  лицо  их  сестры,  такое  же
отчаянное, как у Атыи, но чернее и жизнерадостнее. Она не сводила  глаз  с
четырех голубей, которых собирались съесть эти двое мужчин.
   - Смотри за своими цыплятами, не то кошка их съест, - сказал Атыя.
   В ответ на этот неуклюжий маневр девочка презрительно мотнула головой.
   Атыя обсосал лапки. Он разломил  грудку  первого  голубя  и  стал  было
обдирать с костей тонкие полоски коричневого мяса,  но  тут  терпение  его
лопнуло.
   - А-а-а! - завопил он с  чисто  арабской  несдержанностью  и  заколотил
кулаками по вискам, чуть не плача. - Ну, это уж слишком! На! Хочешь, чтобы
я  подавился?  На!  -  он  разорвал  надвое  птицу,  к  которой   еще   не
притрагивался, разделил половинки на куски и роздал их пятерым детям.
   - Цок, цок, Атыя! В присутствии гостя! - возмутилась мать.
   - Ну, знаешь! - глаза и голос Атыи в отчаянии взывали к небесам.
   - Они обедали. И ели больше, чем ты!
   - А они ели голубя? Или им непременно нужно было смотреть,  как  я  его
ем?
   - Т-с-с! - сказал отец.
   - Цок, цок, - сказала мать.
   Скотт знал, что ему полагается продолжать есть как ни в чем не  бывало.
Атыя - полоумный. Он нарушил основной закон уклада арабской семьи. Схватив
голубя, дети скрылись во дворе.
   Чернокожая суданка Еррофа, настоящая хозяйка этого  дома,  который  она
обслуживала, вышла из себя:
   - Клянусь, Атыя, никогда больше не  буду  готовить  тебе  голубей.  Чем
хочешь поклянусь, что ни разу больше тебе их не зажарю. Вот увидишь! Слава
богу, капитан знает, как надо есть и получать удовольствие от пищи.
   Скотт был признателен ей за то, что  она  ввела  его  в  круг  семейной
ссоры. На его английском лице зубы вдруг засверкали не хуже, чем у Еррофы.
Зрелище было такое редкостное, вид у него был такой счастливый, что Еррофа
приписала всю заслугу себе.
   - Видишь! - сказала она Атые.
   - Ах, оставь ты меня в покое! - жалобно проворчал  Атыя,  которому  уже
стало стыдно; он молча доел голубя. - Скорее бы от  вас  уехать  и  пожить
спокойно!
   - Т-с-с! - сказала мать, и все стали с удовольствием доедать свой обед.


   Второй солдат, которого Скотт привез с собой в Каир, Сэм  Гассун,  тоже
служил у покойного Пикеринга и тоже был живым примером того, что  Пикеринг
умел делать из человека.
   Сэм был борцом, плавал матросом на греческих  шаландах,  возивших  лук,
работал механиком в греческих гаражах. Пикеринг,  заметив,  как  он  ловко
чинит приемники в греческой мастерской, взял его в таком нетронутом виде с
собой в пустыню и воспитал отличного механика-радиста,  каким,  по  мнению
Пикеринга, Сэм должен был стать. А  тот  не  очень  возражал.  Сам  он  не
больно-то хорошо в  себе  разбирался,  не  понимал,  трус  он  или  просто
неудачник, беспутный  или  слишком  общительный  парень...  Он  знал,  что
приятели  его  любят,  проигрывал  свой  заработок  и  восхищался   Атыей,
отдававшим все деньги семье.
   Осенним вечером, часов в девять. Скотт позвонил в  дверь  квартиры  над
обувной лавчонкой, возле трамвайной линии, где Сэм жил со своими  четырьмя
незамужними сестрами. Мальчишка-прислужник впустил его в  большую,  тускло
освещенную гостиную, застланную вытертым ковром.  Немного  погодя  к  нему
вышла сестра Сэма Алиса и невесело с ним поздоровалась. Она была рада  его
видеть, но к радости у нее всегда примешивалась печаль: счастье не было ее
уделом, к тому же она давно поняла, что быть счастливой не так уж  просто.
Алиса была старшей в семье.
   Скотт встал:
   - Простите, что я так поздно.
   -  Почему  вы  так  долго  к  нам  не  приходили?  -   спросила   Алиса
по-английски.
   - Нам было очень некогда...
   - Мы всегда так рады вас видеть.
   - Я приду к вам еще, - пообещал Скотт, по-прежнему  ощущая  неловкость.
Он никогда не чувствовал себя непринужденно в этой комнате, в этом  тихом,
сумрачном доме, если здесь не было Сэма  или  остальных  сестер;  они  так
весело щебетали по-французски, по-итальянски и по-еврейски,  радостно  его
встречали и даже кокетничали с ним, чего,  конечно,  нельзя  было  принять
всерьез, хотя это и льстило Скотту.  Он  продолжал  вежливо  беседовать  с
Алисой о болезнях и семейных делах, пока наконец не отважился спросить:
   - А Сэм уже готов?
   - Сэм? Сэми в кино, - сообщила ему Алиса.  -  А  разве  он  должен  был
куда-нибудь ехать?
   - Да, но видно я забыл его предупредить. Вы знаете,  в  какое  кино  он
пошел?
   - Нет, но думаю, что в какой-нибудь из кинотеатров в саду,  поблизости.
Они еще не закрылись. Сэм любит ходить туда со своими греками. Они никогда
не снимают кепок и страшно шумят в передних рядах. Поищите его в  передних
рядах...
   Скотт откланялся.


   Приказав шоферу остановиться у ближайшего  кино  на  открытом  воздухе,
Скотт  подошел  к  контролеру  и  заорал,  стараясь   перекричать   голоса
американцев с экрана:
   - Сэм! Сэми Гассун!
   Ему пришлось покричать Сэма у входа еще в два кинотеатра, пока  он  его
не нашел. Всякий раз в ответ на его зов  раздавались  грубоватые  шуточки:
ему  давали  советы,  как  лучше  всего  поступить  с  Сэмом.  В   третьем
кинотеатре, в двух первых рядах тростниковых стульев  сразу  же  поднялась
какая-то  суматоха.  Из  темноты  вынырнул  Сэми;  он  шел  по  проходу  в
сопровождении трех своих друзей греков, его бритая голова блеснула в  луче
проекционного аппарата.
   - Вы меня? - крикнул он, еще не зная, кто его зовет.
   - Да, - сказал Скотт. - Идем, нам пора.
   - Уже? О господи, и правда пора. Одну минуточку, капитан.
   Он распрощался с тремя борцами греками и взобрался  на  заднее  сидение
"виллиса", приговаривая:
   - Как же это я мог забыть? Ну да, конечно, ведь я целый день боролся  с
приятелями. Вот оно что! И совсем забыл.
   - Ты там поскорее, - сказал ему Скотт,  когда  "виллис"  остановился  у
обувной лавочки.
   - Тогда пойдемте со мной наверх.
   Чтобы ускорить дело, Скотт поднялся  наверх.  Сэм  окликнул  сестру,  и
Алиса к ним вышла.  Она  пожурила  брата  со  всегдашней  своей  невеселой
безропотностью:
   - Ты только посмотри на себя! Неужели тебе непременно  надо  одеваться,
как эти греческие мастеровые?
   Алиса призвала на помощь Скотта:
   - Разве он не должен носить форму, когда приезжает в город?  Почему  вы
ему позволяете шляться с этими греками, да еще в такой кепке?
   - Что это ты тут ругаешь моих друзей? - спросил Сэм, входя в гостиную в
накинутом поверх голубой рубашки кителе; под мышкой у него был  сверток  с
форменными штанами, рубашкой и кепи. - А мы кто? Можно подумать, что мы не
халибы [евреи из Алеппо]. Разве обо мне люди  не  говорят,  что  вот  я-де
еврей из Алеппо и что со мной стыдно показаться на улице?  Твои  же  евреи
говорят.
   - Это совсем другое дело, - сказала Алиса.
   Целуя ее на прощанье, Сэм сунул руку в карман.
   - Видишь! - он шлепнул пачкой денег об стол. - Не истратил ни  пиастра!
- Довольный своей выдержкой, он объяснил ее тем, что ушибся  на  ковре.  -
Вот так! - и стукнул себя со страшной  силой  кулаком  по  затылку.  Скотт
пожал Алисе руку и вышел вслед за Сэмом.



5

   Впервые за два  с  половиной  года,  которые  он  провел  в  пустыне  с
дорожно-топографическим отрядом Пикеринга, Скотт не испытывал ни приятного
возбуждения, ни острой радости, когда, свернув  с  Хамудского  тракта,  он
направил свои два грузовика в пустыню, занятую  немцами,  для  того  чтобы
наметить  двести  миль  военной  трассы.  Каменистые,  усеянные   галькой,
продуваемые ветром просторы его не  влекли.  Изменчивые  розовато-лимонные
дали не радовали глаз.
   - Еще полчаса, - сказал он Сэму Гассуну, сидевшему за  рулем,  -  и  на
сегодня хватит.
   - А разве мы не поедем дальше после обеда? - спросил Сэм.
   - Сегодня нет тумана. Нельзя, чтобы нас так скоро обнаружили,  особенно
здесь.
   Была и другая причина, но он не мог ее назвать.  Страх  за  отряд  стал
преследовать   его,   как   наваждение:   он    не    верил    больше    в
предусмотрительность командования. И не только генералу Черчу, а им всем -
его точила мысль о тех  провалах,  которые  сводили  на  нет  тяжкий  труд
солдата, его бесконечную игру с опасностью, но никак не волновали каирское
начальство.
   Отряд был второй день в пути.  Сегодня  они  выехали  за  три  часа  до
рассвета, но только теперь, свернув с широкой, разбитой колесами трассы со
следами шин, начинали настоящий поход по вражеской земле.
   Скотт оглянулся на второй грузовик.
   Сэм тоже посмотрел назад и сказал:
   - Опять взяли это ведро?
   Скотт ведра не заметил.
   Раньше, бывало, в тот самый миг, когда  для  них  начиналось  настоящее
дело,  его  волновала  каждая  мелочь.  Утренний  час,  горячее,  отдающее
ржавчиной дыхание грузовика - оно бьет им  в  лицо,  смешиваясь  с  росой.
Влага пропитала воздух, прибила песок и приглушила гулкие  звуки  пустыни;
низко рокочут моторы "шевроле".  Он  то  и  дело  поглядывает  через  борт
грузовика на лейтенанта Куотермейна, проверяя, все ли там в порядке...
   Грузовик с походной рацией, который шел позади, ничем не  отличался  от
его собственного, не считая того, что  лейтенант  Куотермейн  управлял  им
очень аккуратно и бесшумно переводил скорости. Если  надлежало  что-нибудь
сделать, вы могли не сомневаться, что Куотермейн  это  сделает.  Потому-то
Пикеринг и вытащил его  в  свое  время  с  интендантского  склада  -  этой
армейской ссылки для неблагонадежных. Куотермейн  жаловался,  что  военные
власти относились к его политической деятельности куда серьезнее,  чем  он
сам. Как бы там ни было, его сослали на интендантский склад, куда Пикеринг
как-то раз устроил набег, и Куотермейн выдал ему всю  месячную  норму,  не
потребовав никакой писульки, ибо ему казалось разумным, чтобы Пикеринг эту
норму получил. Такой поступок, по  мнению  Пикеринга,  свидетельствовал  о
незаурядном  уме,  и  он  прихватил  Куотермейна  вместе   с   провиантом,
потребовав его перевода задним числом. Переписка по этому поводу  тянулась
по сей день; Куотермейн собирался вести ее до конца войны, а если повезет,
то и дольше. Внимание военных властей его  просто  обижало;  он  не  жалел
усилий для того, чтобы они начали относиться к нему менее серьезно.
   - Он держится к нам слишком близко. Это еще что за  штуки?  -  удивился
Сэм.
   - Я сказал ему, чтобы он поравнялся с нами на повороте. Не хочу, чтобы,
когда начнутся пески, мы поднимались на дюны гуськом. На этом мы  уже  раз
потеряли "виллис".
   Скотт поглядел на грузовик Куотермейна и заметил ведро. Но на этот  раз
его не позабавили глубоко штатские замашки Куотермейна. Они-то, правда,  и
делали его таким умелым  и  ценным  работником,  хотя  частенько  и  очень
раздражали всех его товарищей.
   Сэм щелкал дынные семечки, - их ему должно было хватить еще дня на два,
- и лениво вел грузовик, будто катался по улицам Каира. Пустыня  для  него
не была безлюдной. Он поглядывал по сторонам, словно рассчитывая встретить
кого-нибудь из своих приятелей греков.
   Скотт  услышал,  как  гремят  на  грузовике  железные  полосы,  которые
подкладывают под колеса, чтобы они не вязли в песке, но не обратил на  это
внимания. Он не думал ни о чем, даже о себе. И уж никак не думал о женихе,
о  молодом  Бентинке,  который  ехал  с  ними,   чтобы   доставить   назад
"Харрикейн".
   - Ну как вы там? - крикнул он Бентинку, нехотя о нем вспомнив.
   - Замерз, как черт, - сгорбившись  и  не  поворачивая  к  нему  головы,
произнес юный лорд в новеньком меховом комбинезоне. - Неужели мне придется
торчать здесь еще два дня?
   - Да. Больше вас некуда посадить.
   - А не могли бы мы время от времени меняться местами?
   - Не возражаю. А вы можете показывать курс грузовику в пустыне?
   - Единственное, что я способен вести по курсу, - это проклятый самолет,
- признался Бентинк, мученически прижимаясь  к  ящикам  с  боеприпасами  и
поглядывая вдаль, где заря превратила  летучие  дымки  облаков  в  розовые
лепестки и приблизила угрозу появления самолетов.
   - Вот оно и поднялось! - крикнул Бентинк,  когда  солнце  показало  над
горизонтом свой желтый край. Он был еще так молод,  что  восход  солнца  в
пустыне вселял в него радужные надежды.
   Сэм, который умел готовить, как истый  грек,  поджарил  им  на  завтрак
жирную солонину в томате. Были розданы твердые морские галеты, пропитанные
жиром, и апельсины, мелкие, сморщенные,  но  сладкие.  Каждый  получил  по
ложке клубничного варенья.
   - Вас кормят лучше, чем нас в летной части, - сказал  молодой  Бентинк,
поглядывая на еду голодными глазами. -  Дайте  мне  еще  одну  поджаренную
галету, - приказал он Сэму.
   - У нас порядок, - сухо произнес  Скотт  и  ткнул  трофейной  вилкой  в
сторону Куотермейна. - Он ничего не забывает.
   - Вы, видно, молодчага, Куорти, - благосклонно заметил Бентинк.
   - А вот вы чавкаете, - заявил  ему  лейтенант  Куотермейн.  -  Пора  бы
научиться вести себя за столом.
   Скотт поглядел на них обоих; его интересовало, знают ли они, что  игра,
в которую они превратили свое  неравенство  (у  одного  -  преимущество  в
происхождении,  у  другого  -  в  знаниях  и  опыте),  породила  настоящее
товарищество.
   Куотермейн играл  роль  наставника  наследного  принца  и  крепко  взял
мальчишку в руки.
   - Вы намерены опять целый день пролежать  под  грузовиками?  -  спросил
Бентинк Скотта. - Неужели у вас челюсти не сводит от скуки...
   У Скотта вдруг проснулась к нему симпатия:
   - А разве вас не предупреждали - Пикок или кто там вас посылал,  -  что
вам будет скучно?
   - Пикок тут ни при чем.
   - А кто же вас посылал?
   - Да я вроде как бы сам себя послал,  -  заявил  Бентинк.  Ему  было  и
лестно, и досадно,  что  Скотт  проявил  наконец  любопытство.  Отсутствие
всякого интереса к нему за прошедшие два дня казалось ему оскорбительным.
   - Как же вы этого добились? Через генерала Черча?
   - Косвенно. Кровавый Черч рассказывал о своей затее папаше  моей  жены,
генералу Уоррену,  в  воскресенье  за  обедом.  Тот  любит  приглашать  по
воскресеньям генералов. Я сказал, что раз я летаю на "Харрикейне",  почему
бы мне