ровать танки! А это еще хуже, чем  нехватка  бензина.
Вот чем я сейчас и собираюсь заняться.  Для  танков  нам  нужны  аварийные
машины. Ведь при Соллуме в  бою  участвовало  не  больше  пяти  танков  из
пятидесяти,  остальные  мы  не   могли   пустить   в   ход.   Не   хватало
ремонтно-восстановительных средств. Поэтому  наметьте  подходящие  пункты:
если удастся, мы заранее  забросим  туда  горючее.  Я  не  намерен  больше
посылать в бой хорошие машины и  хороших  солдат,  если  у  них  не  будет
горючего и нельзя будет вовремя вывести их из-под удара. Мы несем  слишком
много напрасных  потерь.  А  наши  друзья  в  Лондоне  не  желают  с  этим
считаться. Вы мне поможете?
   Уоррен придерживал рукой дверь.
   - Слушаюсь, сэр, мы с Куотермейном сделаем все, что нужно.
   - Хорошо. Окажите мне такую любезность.  Ведь  это  не  входит  в  ваши
прямые обязанности. А насчет  нового  назначения  поговорите  с  генералом
Черчем. Надеюсь, оно вам будет по душе, хотя задача отнюдь не из легких.
   У старого солдата были свои заботы,  свои  огорчения  из-за  чудовищных
потерь в технике и личном составе. Он был этим целиком поглощен. Сейчас он
отправлялся  в  Абу-Сувейр  для  того,  чтобы  осмотреть  новые  ремонтные
мастерские. Его друзья  в  Лондоне  забывчивы,  их  нелегко  в  чем-нибудь
убедить, они так требовательны. Если бы Уоррен позволил  себе  высказаться
начистоту, он бы сказал, что его друзья в Лондоне - дурачье и  головотяпы,
которые мешают выиграть войну. Ему тоже приходилось  отправлять  людей  на
убой, понимая, что его постоянно сторожит неудача и возможность  совершить
роковую ошибку.
   Оба они все еще стояли у двери.
   - Ах да. Скотт, вот что. Люси  Пикеринг  собирается  к  нам  в  пятницу
обедать. Может, и вы придете? К тому времени генерал  Черч  введет  вас  в
курс дела, и мы сможем поговорить.
   - Большое спасибо, сэр. Буду непременно.
   Дверь отворилась. Тревога, напряженные поиски выхода - все  было  снова
спрятано:  граница  закрылась,  и  Уоррен  пробежал  через  комнату  своей
секретарши, как робкая девушка, которая спасается от назойливого кавалера.
   - Всего хорошего, сэр, - сказала секретарша поспешно.
   Но генерал уже успел скрыться.
   - Послушайте, капитан! - сказала она, когда Скотт, выждав для  приличия
какое-то время, вышел из кабинета Уоррена.
   - Да? - Скотт понял, что он попался.
   - Вы идете к генералу Черчу?
   - Возможно. А что?
   - Я должна это знать, мне нужно договориться, чтобы вас  приняли.  Дело
ведь срочное.
   - Я сам договорюсь.
   - Вам лучше сделать это сейчас.
   - Вот как?
   - Да, именно так, капитан Скотт. Генерал Черч вас ждет. Дело не  терпит
отлагательства.
   - Знаю.
   - Ну, так как же? Вы пойдете туда сейчас?
   - К сожалению, у меня есть еще одно дело.
   - Да? А какое именно, капитан Скотт?
   - Боюсь, что это дело личного характера.
   - И оно не может подождать?
   - Никоим образом.
   - Понятно. Тогда я позвоню генералу Черчу. Прошу вас остаться.
   - Я зайду напротив, к полковнику Пикоку, - поспешил объяснить ей Скотт.
- Он сам свяжется с Черчем. Не возражаете?
   - Что ж... Да, не возражаю.
   - Благодарю вас. Всего хорошего.
   Она была слишком занята, чтобы с ним попрощаться. Скотт  снова  пожалел
Уоррена.


   Скотт знал, куда ему хотелось бы обратиться за помощью, - за  спиной  у
Набитата, за спиной у посольства, в небольшую виллу из песчаника, где  она
работала. Но он не станет просить помощи у Люси, хотя эта помощь ему очень
нужна. Пикок - человек порядочный и сделает то, что у него попросят.  Надо
только поскорее его попросить.
   - Ну? - добродушно осведомился Пикок.
   - Уоррена вызвали в Абу-Сувейр. Мне придется разговаривать с Черчем.
   - Да. Мне уже сказали. Эх, не повезло...  Уоррен  все  уже  подготовил.
Все...
   - Да мне, в сущности, хотелось попросить вас кое о чем другом, - сказал
Скотт, сел, снял фуражку и почувствовал, что  просить  Пикока  ему  совсем
нетрудно. - Сегодня утром арестовали одного человека,  который  стрелял  в
здешнего политического деятеля. Вы читали?
   - Боюсь газет, как чумы, старина.  Но  краем  уха  что-то  слышал.  Вот
потеха! Неужели они его и в самом деле поймали?
   - Поймали. Вы можете договориться с начальником военной полиции,  чтобы
мне дали с ним свидание?  Надо  будет,  по-видимому,  получить  разрешение
египетских властей...
   - Зачем вам, прости господи, это нужно?
   - Он мой друг.
   - Вот тебе раз! Не может быть!
   Пикок, поглядев на Скотта, подумал: "Здорово же он прячет свои глаза  -
как глубоко они провалились, как  низко  прикрыты  веками  и  как  укромно
спрятаны от света..."
   - Да, - сказал Скотт. - Если бы  вы  смогли  мне  это  устроить...  Мне
необходимо с ним поговорить. Как вы думаете, есть какая-нибудь возможность
вытащить его из тюрьмы?
   - Вы что, с ума сошли?
   - Нет, почему же? Не думаю.
   - Ведь он стрелял в одного из наших! Вернее говоря,  в  одного  из  тех
самых ручных египтян, кого наше посольство кормит из рук.
   - Да, кажется. Наверно, стрелял.
   - Военные власти в такие дела не вмешиваются. И потом...
   - Вы можете попросить начальника военной полиции?
   - Ладно. Но вы не слишком уж на это надейтесь.
   - Я хочу с ним поговорить.
   Пикок колебался:
   - Они, несомненно, спросят, о чем может беседовать английский офицер  с
субъектом, который стрелял в одного из наших. А вдруг он немецкий агент?
   - Нет. Тут совсем другое... А  почему  бы  вам  не  сказать,  что  дело
связано с разведкой?
   - С разведкой?
   - Ну да, черт бы ее побрал, с разведкой.
   - Верно. Это уже куда лучше. Можно даже сказать -  благородно  с  вашей
стороны. Вы не будете возражать, если я пойду с вами?
   - Я предпочел бы увидеться с ним с глазу на глаз...
   - Пожалуйста. Но имейте в виду, времени у вас мало. Сэндерс!
   - Что прикажете, сэр?
   -  Соедините  меня  с  полковником  Риверс-Шоу  из  управления  военной
полиции.
   Сэндерс соединил Пикока с Риверс-Шоу, который заявил, что он и  пальцем
не  притронется  к  этому  делу.  "Попробуйте  связаться   с   советниками
посольства", - рекомендовал он Пикоку. "Хорошо, Дики", - ответил  Пикок  и
попросил Сэндерса соединить его  с  Майком  Сейерсом  из  посольства.  Тот
заявил, что дело вовсе не такое уж простое, арестованным  заинтересовались
в весьма высоких кругах и посольство ни в косм случае не захочет впутывать
в эту историю военное командование, - тут и  так  замешано  слишком  много
народу.
   Скотт увидел, как перед ним вырастает стена. Может быть, первый  раз  в
жизни он увидел воочию, как перед человеком вырастает стена.
   - Бог с ними, - сказал он Пикоку. - Бросьте. Не стоит.
   - Нельзя так легко сдаваться, - ответил Пикок.
   Могущество его личных связей было поставлено под сомнение. Он  позвонил
Пенденису, который сказал, что тут замешана политика, а в  политику  лучше
не ввязываться, вся эта гнусная шайка  действительно  черт  знает  на  что
похожа; если парень и укокошил какого-то  жирного  интригана,  это  только
делает ему честь; однако покушение приоткрыло неприглядные стороны здешней
жизни, оно близко затрагивает всю дворцовую клику, которую наше посольство
хочет держать на привязи; нет, он не может вступать в эту игру, он человек
слишком маленький, а тут участвуют люди крупные, да еще какие крупные!
   - А он в самом деле ваш друг, этот  человек?  -  снова  попытался  хоть
что-нибудь выведать Пикок.
   - Говорю вам, это не имеет значения.
   - Садитесь, - сказал Пикок.
   Он позвонил еще одному знакомому, на этот раз - из разведки;  тот  тоже
заявил, что сделать ничего нельзя; подобными делами  ведает  особый  отдел
разведывательной службы. Посторонних не подпускают на пушечный выстрел.  В
таких  случаях   нужна   тонкая   политика   и   уж   поистине   азиатская
изворотливость!
   - Есть у меня на примете один человек - о нем я должен был  подумать  с
самого начала, - сказал Пикок. - Самый тайный из всех тайных агентов.
   Но Скотту уже хотелось, чтобы Пикок и тут потерпел неудачу.
   - Питер, вы слушаете? - вызывал кого-то Пикок. - Знаете, дорогой, а  вы
ведь до сих пор не расплатились.  Нет.  Я-то  не  обиделся,  но  все-таки,
согласитесь, неудобно, что я плачу, а вы нет. Да. Мы  же  в  конце  концов
компаньоны. И я  чувствую  себя  ответственным  за  это  дело.  Заплатите?
Молодчина! Теперь слушайте. Ладно, ладно! Слушайте. У меня тут  Скотт.  Да
вы его знаете, помните, тот,  что  был  у  Пикеринга?  Ну  вот,  он  хочет
перемолвиться парой слов с тем сумасшедшим, который стрелял в Амера пашу и
был вчера арестован. Да, я все это знаю. Знаю! Верно... Но тут у нас  тоже
есть  свои  маленькие  секреты...  Слышал,   слышал!   Но   разве   нельзя
подступиться с заднего хода? Очень важно для одного дельца, которое мы тут
затеяли... Нет, мы не хотим путаться со всеми этими формальностями.  А  вы
не можете сделать сами? Знаю, что тут замешана политика, но нас интересует
совсем другое.  Ну,  какая  вам  разница?  Десять  минут.  Будьте  другом,
устройте нам это. Но только быстро, пока они  его  не  прикончили.  Завтра
увидимся. Да, у Эндрю. Я заплачу, а вы мне потом отдадите.  Да,  позвоните
мне. Жду.
   - Вот не думал, что это будет так сложно, - сказал ему Скотт.
   - Ничего не попишешь, политика. А с нею всегда масса возни.
   - Неужели они и в самом деле могут его расстрелять? -  спросил  Скот  с
деланным равнодушием.
   - Думаю, что да. А по-вашему, он этого не заслуживает?
   - Может, заслуживает.
   - Я бы не стал винить его в том, что  ему  захотелось  пустить  пулю  в
одного из мерзопакостных типов, которых мы водим на поводке.  Но  все-таки
он переборщил! Дело приняло слишком серьезный  оборот.  Ха-ха!  Даже  наша
контрразведка, и та всполошилась. А с ними это редко бывает.
   - Ах да, контрразведка...
   - Он действительно ваш близкий друг, этот субъект?
   - Пожалуй, да.
   - Тогда я, на вашем месте, был бы очень осторожен.
   Скотт кивнул.
   - А  вам  когда-нибудь  приходило  в  голову,  что  он  может  выкинуть
что-нибудь подобное?
   - Да как вам сказать...
   - А какого черта ему было нужно, как вы думаете?
   - Он, видимо, ненавидит англичан. И, наверно,  думал,  что  человек,  в
которого он стрелял, предает Египет англичанам. По-моему, он жалеет о том,
что сделал.
   - Хорошенькое дело! Красивый вид был  бы  у  этих  египтяшек  без  нас,
англичан!
   Зазвонил телефон;  Питер  сказал,  чтобы  они  шли  немедленно.  Скотту
повезло, он все устроил, но надо прийти сейчас же. Пикок довез  Скотта  на
"виллисе"  до  какого-то  здания  в  центре  Каира,  похожего  на  контору
комиссионера по скупке хлопка. В  тихой,  прохладной  обители  (комната  с
приспущенными шторами, чистые  полы  и  пустой  письменный  стол;  никакой
суеты) англичанин в белой рубашке  и  белых  брюках  сообщил  им,  что  по
счастливому стечению обстоятельств этот самый террорист сейчас находится в
министерстве внутренних дел, куда его привезли на допрос. Если Скотт  туда
поедет, он его там застанет. Но пусть не задерживается и,  главное,  пусть
не говорит, откуда он и чем  занимается.  Ждать  его  никто  не  будет.  И
свидание должно продолжаться пять минут, не больше. Сам  Питер  ничего  не
желает об этом знать; если его спросят, он  предпочел  бы  быть  в  полном
неведении. Дело деликатное. Против этого  субъекта  имеют  зуб  не  только
посольство и двор, но и все здешние политики, которые сами боятся пули. От
него требуют показаний относительно целей и состава его организации.
   - Вашего молодчика все тут боятся как огня, - сказал Питер. - Когда  от
политики переходят к стрельбе, дело принимает опасный оборот.
   Шофер Питера - суданец с надрезами на лице, как у Еррофы, только глубже
и шире, - молча довез их в  старом  черном  "остине"  до  четырехугольного
здания министерства внутренних дел. Лифтер был придурковат,  однако  он  с
первого взгляда  определил,  куда  им  надо,  и  проводил  их  по  пыльным
коридорам со скрипучими половицами в комнату, где со Скоттом  поздоровался
розовый полицейский в штатском и феске. Он кинул на Скотта  проницательный
взгляд и  улыбнулся  ему,  словно  признав  собрата  по  профессии.  После
цветистых приветствий и упоминаний шепотом об их общем друге (по-видимому,
Питере), Скотта провели в маленькую комнату, где даже  поцарапанные  стены
были забрызганы чернилами,  словно  здешние  делопроизводители  устраивали
веселые   побоища.   На   скамейке   у    окна    с    решеткой,    против
старика-полицейского с отталкивающим лицом, сидел  Гамаль,  закованный  по
рукам и по ногам. Его здорово потрепали на  допросе,  взгляд  у  него  был
какой-то  отсутствующий,  но,  глядя  на  его  лицо,  Скотту   по-прежнему
казалось, что это самый волевой и самый здравомыслящий  человек  из  всех,
кого он когда-либо видел.
   - Гамаль! - окликнул его Скотт.
   На застывшем лице арестанта появилось выражение недоверия.
   Скотт медленно покачал головой, словно возражая  против  невысказанного
Гамалем подозрения.
   - А-а-а! Как вы сюда попали? - У Гамаля был такой вид, будто  он  долго
обливался потом. Одежда его промокла насквозь и была запачкана, а крупный,
давно  небритый  подбородок  заострился.  Он  сидел  ссутулившись,  и  его
неудобная поза показывала, что он очень устал, а рана сильно  его  мучает.
Он явно ослабел. В душе, думал  Скотт,  он  сейчас  борется  с  сомнением.
Чудовищное подозрение в  предательстве,  казалось,  пугало  его,  колебало
самую основу его нетронутой веры.
   - Как вы сюда попали, капитан?
   - Я прочел о вас тут, - в руках у Скотта все еще была газета. К  сердцу
его прилила горячая волна, но он знал, что это не жалость.
   - Зачем вы пришли?
   - Сначала я понадеялся, что смогу вам помочь, - сказал Скотт, присев на
краешек конторского стола, - но задолго до того, как  я  сюда  попал,  мне
стало ясно, что это безнадежно. Я ничем не могу вам помочь.
   - Неважно, - сказал с облегчением Гамаль по-английски. - Теперь уж  это
неважно. А я было подумал...
   Скотт поспешно кивнул головой, не позволяя ему  высказать  то,  что  он
подумал.
   - Как они вас нашли? - спросил он Гамаля.
   - Не знаю. Они почти сразу пришли в ту  комнату,  куда  меня  положили.
Недалеко от дома доктора. Кто-то, наверно, донес. - Он пожал плечами. -  У
нас ведь есть и враги, а не только друзья. И политическая борьба, капитан,
никогда не ведется втихомолку. Мои друзья могут подумать, что это  донесли
вы... - Гамаль сам почувствовал чудовищность  того,  что  он  произнес.  -
Понимаете, капитан, Хаким непременно подумает, что вы  меня  предали.  Вам
грозит большая опасность.
   - А с какой стати Хакиму так думать? Он ведь знает...
   - Он знает только одно; англичане вероломны. Сам он человек скрытный. И
умеет ненавидеть больше и беспощаднее, чем люди вспыльчивые. Он решит, что
это сделали вы. И поклянется вам отомстить.
   Скотт пропустил его слова мимо ушей.
   Гамаль схватил собеседника за колено:
   - Вы должны их переубедить, капитан, понимаете? Позвоните в контору его
отца и попросите, чтобы Хаким с вами  встретился.  -  Гамаль  и  вообще-то
говорил тихо, чтобы его не слышал шавиш  [унтер-офицер  (араб.)],  но  имя
отца Хакима он произнес шепотом.
   - Ей-богу, все это не имеет никакого значения, - сказал Скотт.
   - Нет, имеет! Они до сих пор верят,  что  все  решает  пуля,  -  нервно
перебил его Гамаль. - Вы в опасности, ведь я не могу с ними увидеться.  Вы
должны сами им сказать...
   Старый полицейский смотрел на них с беспокойством: Гамаль наклонился  к
Скотту и что-то ему шептал. Шавиш  сам  любил  действовать  исподтишка,  а
потому и других подозревал в недобрых замыслах.
   - Еще кто-нибудь арестован? - спросил Скотт, чтобы  перевести  разговор
на другую тему.
   - Они говорят, что арестованы все, но это ложь, - Гамаль  отер  с  лица
пот, его лихорадило, глаза у него были воспалены. - Они  хотели,  чтобы  я
назвал своих друзей, но я заявил, что действовал один, по  своей  воле,  и
это, кстати говоря, чистая правда.
   - Вы им сказали, что жалеете о своем поступке?
   - Нет. Я о нем не жалею. Я ведь вам говорил. Я чувствую,  что  поступил
неправильно. Но ни о чем не жалею. Я рад, что он  остался  жив.  Рад,  что
понял свою ошибку. Об этом я им сказал.
   - Они вас по головке не  погладят.  -  Скотт  знал:  ему  надо  сказать
Гамалю, что это еще не конец,  что  худшее  еще  впереди.  Но  Гамаль  все
понимал сам.
   - Меня повесят? - спросил он. И сам ответил: - Что ж! Может быть.
   - Зачем вы признавались в чем бы то ни было?
   - Я сам себя об этом спрашиваю. Не со страха. И не  потому,  что  хотел
искупить какую-то вину.  Признался  потому,  что  думал:  "Гамаль,  нельзя
начинать со лжи". Что бы там ни было, я должен говорить правду, не то  они
отнимут у меня мою силу.
   - Это может вам дорого обойтись. Они вас не пощадят.
   - Знаю. И готов к самому худшему. Я хотел вам сказать только одну вещь,
капитан...
   Тон у него был неуверенный, и Скотт ждал, что  Гамаль  вот-вот  у  него
что-нибудь попросит. Оказалось, что Гамаль обращается с просьбой к  самому
себе.
   - Я не могу позволить, чтобы  меня  опозорили.  Понимаете,  это  у  них
против меня самое сильное оружие! Покрыть меня позором. Раньше я этого  не
знал. Они говорят: сдайся, откажись от своей правды и от своих  убеждений.
Все мы знаем, что нашему народу живется плохо, но живи, как мы. Живи,  как
мы, говорят они. Брось свое дело, говорят они, и стань таким, как мы  все.
Иногда они говорят это даже ласково. Но и тогда хотят растлить  мою  душу:
чувствуй свой позор, Гамаль! Или: ну что тебе за дело, Гамаль? Или: пойдем
с нами, Гамаль! Но если они хотя бы на миг заставят меня испытать стыд или
если я решу, что мое дело - сторона, тогда я пропал и все пропало, и народ
мой пропал. Видите, как они меня загоняют в угол! В самый угол! И нужно им
не мое тело, а моя душа.
   - Если им не удастся погубить вашу душу, они расправятся с вашим телом,
- предостерег его Скотт. - Будьте осторожны. Ни в чем не признавайтесь! Ни
в чем!
   - Поздно, капитан. Но хорошо, что вы мне это говорите! - Гамаль положил
свою темную, горячую, дрожащую руку  на  руку  Скотта.  -  Зачем  вы  сюда
пришли? Вам это не повредит?
   - Я вам сказал: надеялся, что смогу вам помочь. Но послушайте,  Гамаль,
вы понимаете, что вы восстали против всех?
   Гамаль засмеялся:
   - Вы опасаетесь за мою жизнь, капитан?
   - Боюсь, что да. Вы вот все говорите о ваших целях, о спасении  народа,
об истине. А вы знаете, что на себя взяли, когда выпустили эту пулю?
   - Как же я могу этого не знать? Ведь только об этом мы  и  мечтали  всю
жизнь.
   - Но один человек, горсточка людей, пистолет...
   - Неужели и вы хотите убедить меня, что все  безнадежно?  Что  игра  не
стоит свеч, потому что она безнадежна?
   - Нет. Не хочу.
   - Значит, вы верите, что мое  дело  достойно  того,  чтобы  я  за  него
постоял? Скажите, капитан!
   - Да. Если вы понимаете его масштабы. Да.
   - Вам ведь не раз грозила смерть, капитан?
   - В общем, конечно...
   - А как, по-вашему, стоит мое дело того, чтобы за него умереть?
   - Что я могу вам сказать?
   - Ну вот, - сказал добродушно Гамаль, разминая закованные  ноги.  -  Вы
меня ободрили.
   Скотт почувствовал себя еще более беспомощным, чем раньше.
   - Мне жалко, что я ничем не могу вам помочь. Вот что меня мучит.
   - Ах, капитан! - сказал Гамаль. -  Вам  надо  решать  свою  собственную
судьбу.
   - Мою или Англии? Видите ли, Гамаль, я понимаю,  что  вы  совершили.  Я
понимаю ваш поступок куда лучше, чем наши английские дела. Я думаю о  вас,
а не об англичанах и их судьбе.
   - И у англичан есть выбор между правдой и неправдой. Подумайте об этом.
   - Понимаю, - сказал Скотт. - И может быть - впервые.
   - Тогда, капитан, не огорчайтесь. Вы мне уже помогли.
   - Нет. Вы не знаете... Вы смотрите на вещи слишком просто, -  настаив