лючение брачных контрактов и на обед, который должен был
затем  последовать,  и, получив утвердительный ответ, пошел назад за брачным
контрактом  Маргариты и Эммануила де Солиса, который надлежало читать раньше
других,-  как  вдруг  дверь  в  залу отворилась, и появился сияющий радостью
Лемюлькинье:
     - Барин! барин!
     Валтасар бросил на Маргариту взгляд, полный отчаяния, подал ей  знак  и
увел ее в зал. Тотчас же смятение овладело всеми собравшимися.
     - Я не смел тебе сказать, дитя мое,- сказал отец  дочери,-  но  раз  ты
столько для меня сделала, ты спасешь меня и от последней  беды.  Лемюлькинье
ссудил мне для последнего, не  удавшегося,  опыта  двадцать  тысяч  франков,
плоды своих сбережений... Вероятно, несчастный пришел за ними, узнав, что  я
разбогател; отдай ему немедленно. Ах,  ангел  мой,  ему  ты  обязана  жизнью
своего отца, ведь он один утешал меня при неудачах,  он  один  еще  верит  в
меня. Без него, конечно, я умер бы...
     - Барин! барин! - кричал Лемюлькинье.
     - Что такое? - сказал Валтасар, обернувшись.
     - Алмаз!
     Клаас вбежал в залу, заметив алмаз в руке  лакея,  который  сказал  ему
шопотом: - Я вошел в лабораторию...
     Обо всем позабыв, химик бросил  на старого  фламандца  взгляд,  который
можно было передать только словами: "Ты первым вошел в лабораторию!"
     - И там,- продолжал лакей,- я нашел алмаз в  капсюле,  соединившейся  с
вольтовым столбом, который мы оставили делать свое дело; вот  он,  барин,  и
сделал! - добавил слуга,  показывая  алмаз  -  белый,  восьмигранный,  блеск
которого привлекал изумленные взгляды всего собрания.
     - Дети мои, друзья  мои,-  сказал  Валтасар,-  простите  моего  старого
слугу, простите меня... С ума сойдешь  от  этого...  Случайно  за  семь  лет
осуществилась, в мое отсутствие, задача, составлявшая предмет  моих  поисков
на протяжении шестнадцати лет. Как это произошло? - ничего не  знаю.  Да,  я
оставил смесь серы и углерода под воздействием вольтового столба, за которым
нужно было  бы  наблюдать  каждый  день.  И  вот,  без  меня  в  лаборатории
обнаружилось  могущество  божие,  и  я  не   мог,   разумеется,   установить
последовательности изменений! Не ужасно ли это? Проклятый отъезд,  проклятая
случайность! Увы! если бы я следил за этой продолжительной, медленной или же
внезапной...  не  знаю,  как  назвать   -   ну,   скажем,   кристаллизацией,
трансформацией, словом, за этим чудом, тогда дети мои были  бы  еще  богаче.
Хотя это и не есть решение главной моей проблемы, все же  первые  лучи  моей
славы зажглись бы над моей страной, и в настоящую минуту еще светлей была бы
радость удовлетворенных сердец, согретая солнцем Науки!
     Все хранили молчание. Слова, без особой последовательности  вырвавшиеся
у него от скорби, были слишком искренни, чтобы не прозвучать возвышенно.
     Вдруг  Валтасар  подавил   свое   отчаяние,   бросил   на   собравшихся
величественный  взгляд,  засиявший  в  душах,  взял  алмаз  и  протянул  его
Маргарите, воскликнув:
     - Тебе он принадлежит, ангел мой.
     Потом он жестом отослал Лемюлькинье и сказал нотариусу:
     - Будем продолжать.
     От его слов все содрогнулись,- такое  содрогание  вызывал  в  некоторых
ролях Тальма у внимавшей ему толпы. Валтасар сел, пробормотав самому себе:
     - Сегодня мне нужно быть только отцом.
     Маргарита услышала,  подошла  и,  схватив  руку  отца,  почтительно  ее
поцеловала.
     - Никогда человек не был до такой степени велик,- сказал Эммануил своей
нареченной, когда та вернулась к нему,- никогда  человек  не  был  до  такой
степени могуч; всякий другой сошел бы с ума.
     Когда  три  контракта  были  прочитаны  и  подписаны,   все   поспешили
расспросить Валтасара, как образовался алмаз, но он ничего не  мог  ответить
относительно  этого  непонятного  случая.  Он  взглянул  на   чердак   и   с
негодованием показал на него.
     - Да, там на мгновение  случайно  проявилась,-  сказал  он,-  ужасающая
сила, происходящая от движения воспламененной материи и, вероятно, создающая
металлы и алмазы.
     - Случай, конечно, вполне естественный,- заметил один из тех, кто любит
все объяснять,- простак забыл там настоящий алмаз. Вот и все, что уцелело, а
сколько он сжег...
     - Но довольно,- сказал Валтасар друзьям,- прошу вас не говорить нынче о
таких предметах.
     Маргарита взяла  отца  под  руку,  чтобы  перейти  в  парадные  комнаты
переднего дома, где ждало всех пышное  празднество.  Когда  Клаас  вслед  за
гостями вошел в галерею, то увидал,  что  там  висят  картины  и  все  полно
редкостными цветами.
     - Картины! - воскликнул он,- картины!.. и некоторые из наших прежних!
     Он остановился, чело его омрачилось,  на  минуту  он  ощутил  печаль  и
почувствовал тогда тяжесть своих ошибок,  измерив,  как  велико  тайное  его
унижение.
     - Все это ваше, папенька,- сказала Маргарита, угадывая,  какие  чувства
волновали душу Валтасара.
     - Ангел, которому сами духи небесные должны  рукоплескать,-  воскликнул
он,- сколько же раз ты будешь возвращать жизнь своему отцу?
     - Пусть ни одного облачка не  останется  на  вашем  челе,  ни  малейшей
печали у вас на сердце,- ответила она,- и вы вознаградите  меня  свыше  моих
ожиданий. Я только что подумала о Лемюлькинье, милый папа; то немногое,  что
вы о нем сказали, заставляет меня ценить его, и, признаюсь, я  плохо  о  нем
судила; не беспокойтесь о том, что вы ему должны, он останется с  вами,  как
ваш смиренный друг. У Эммануила около шестидесяти тысяч франков  сбережений,
мы подарим их Лемюлькинье. Прослужив вам так хорошо, он должен быть счастлив
на склоне дней. О нас не тревожьтесь! У меня с господином де  Солисом  жизнь
будет спокойная, тихая, без всякой пышности;  мы  можем  обойтись  без  этих
денег, пока вы нам их не вернете.
     - Ах! дочь моя, никогда не покидай меня! всегда будь провидением твоего
отца...
     Войдя в приемные комнаты, Валтасар увидал, что они  заново  отделаны  и
обставлены с тем же великолепием, как прежде.  Вскоре  гости  направились  в
большую столовую первого этажа  по  парадной  лестнице,  на  каждой  ступени
которой стояли цветущие деревья. Удивительная по  своей  отделке  серебряная
посуда, которую Габриэль подарил отцу, обольщала взоры, так же  как  роскошь
стола, показавшаяся неслыханной самым  важным  жителям  города,  где  искони
любили такого рода роскошь. Слуги Конинкса, Клааса и  Пьеркена  прислуживали
за пышным обедом. Сев посередине стола, который венком окружали лица  родных
и друзей, сиявшие живой и искренней радостью, Валтасар, за  стулом  которого
стоял  Лемюлькинье,  почувствовал  такое  трогательное  волнение,  что   все
умолкли, как умолкают при виде великой радости и великого горя.
     - Дорогие дети,- воскликнул он,- какой тучный  телец  заколот  вами  по
случаю возвращения блудного отца!
     Эти слова, в которых ученый судил самого себя, быть  может,  тем  самым
помешав  другим  осудить  его  еще  более  сурово,  были  сказаны  с   таким
благородством, что все растроганно отирали  слезы;  но  это  было  последнею
данью  меланхолии,  понемногу  веселье  становилось  все  более   шумным   и
оживленным, как это бывает на семейных праздниках.  Самые  почтенные  жители
города явились на бал, который открылся после  обеда  и  оказался  в  полном
соответствии с восстановленным классическим великолепием дома Клаасов.
     Все три брака были вскоре заключены и дали повод для праздников, балов,
обедов, которые на несколько месяцев вовлекли старого Клааса в вихрь  света.
Его старший сын поселился в имении, которым владел около Камбрэ г-н Конинкс,
не желавший расставаться со  своей  дочерью.  Г-жа  Пьеркен  равным  образом
покинула отцовский дом, чтобы оказать честь построенному Пьеркеном особняку,
где он намеревался вести независимое существование, так как контору свою  он
продал, а  дядя  его  Дэраке  незадолго  до  того  умер,  оставив  ему  свои
многолетние накопления. Жан уехал в Париж, где  должен  был  закончить  свое
образование.
     Таким образом, только де Солисы остались с отцом,  который  уступил  им
задний дом, сам поселившись в третьем этаже переднего. Маргарита  продолжала
заботиться о материальном благополучии Валтасара, и в этой  приятной  задаче
ей помогал  Эммануил.  Благородная  девушка  из  рук  любви  получила  самый
завидный венок, который сплетает счастье и свежесть которого  поддерживается
постоянством. Действительно,  ни  одна  чета  не  могла  бы  служить  лучшим
образцом полного блаженства, не  прячущегося  о  г  чужих  глаз  и  чистого,
блаженства, какое все женщины лелеют в  своих  мечтах.  Союз  двух  существ,
столь мужественных в житейских испытаниях и столь свято любящих друг  друга,
вызвал в городе почтительное восхищение. Г-н де Солис, уже давно назначенный
генеральным инспектором университета, подал теперь в отставку, чтобы  полнее
насладиться счастьем и оставаться в Дуэ, где все настолько воздавали должное
его талантам и характеру, что уже заранее готовы были подать за него голос в
избирательной комиссии, когда он достигнет депутатского возраста. Маргарита,
проявившая свою силу при неблагоприятных обстоятельствах,  в  счастье  опять
стала женщиной мягкой и доброй. Конечно, и весь этот год Клаас был  погружен
в свои мысли; но, хотя он и произвел несколько опытов, стоивших недорого, на
что хватало его доходов, все же в лаборатории он  бывал  редко.  Возобновляя
старинные обычаи дома Клаасов, Маргарита каждый месяц давала от имени своего
отца семейный праздник, на котором бывали Пьеркены и  Конинксы,  и  собирала
высшее городское общество на чашку кофе в свои приемные дни, о  которых  шла
немалая слава. Хотя частенько и рассеянный, Клаас, однако, присутствовал  на
всех собраниях и так  любезно  исполнял  свои  светские  обязанности,  чтобы
угодить старшей дочери, что дети могли  подумать,  не  отказался  ли  он  от
разрешения своей проблемы. Так прошли три года.
     В 1828  году  событие,  благоприятное  для  Эммануила,  вызвало  его  в
Испанию. Хотя при наличии в его роду трех  разросшихся  ветвей,  ему  нельзя
было, казалось, и помышлять о родовых владениях дома де Солисов,  но  желтая
лихорадка,  старость,  бесплодие,  все  капризы  судьбы  соединились,  чтобы
наследником титулов и большого состояния  сделать  Эммануила,  последнего  в
роде. По случайности, какие неправдоподобными кажутся только в книге, дом де
Солисов получил графство Ноуро. Маргарита не захотела разлучаться  с  мужем,
которого довольно долго должны были задержать в Испании дела, к тому  же  ей
было любопытно посмотреть замок Каса-Реаль,  где  мать  провела  детство,  и
город Гранаду, колыбель де Соли-сов. Она уехала,  положившись  в  управлении
домом на преданность  Марты,  Жозеты  и  Лемюлькинье,  уже  привыкших  вести
хозяйство. Валтасар, которому Маргарита предложила совершить  путешествие  в
Испанию, отказался под предлогом престарелого своего возраста;  но  истинной
причиной его отказа были несколько работ, уже давно  задуманных  и  манивших
его возможностью осуществить все его надежды.
     Граф  и  графиня  де  Солис-и-Ноуро  пробыли  в  Испании  дольше,   чем
собирались: у Маргариты родился ребенок. В половине 1830 года они  очутились
в Кадисе, где рассчитывали сесть на  корабль,  чтобы  вернуться  во  Фракцию
через Италию; но здесь они  получили  письмо,  в  котором  Фелиция  сообщала
сестре  печальные  новости.  За  полтора  года  отец  совершенно  разорился.
Габриэль и Пьеркен принуждены были ежемесячно выдавать Лемюлькинье деньги на
домашние расходы. Старый слуга еще раз принес в дар хозяину свое  состояние.
Валтасар никого не хотел принимать, не  пускал  к  себе  даже  своих  детей.
Жозета и Марта умерли. Кучера, повара и остальную прислугу - всех постепенно
рассчитали. Лошадей и экипажи продали. Хотя Лемюлькинье хранил в глубочайшей
тайне, как жил его хозяин, можно было думать, что  тысяча  франков,  которую
каждый месяц выдавали им Габриэль Клаас и Пьеркен, употреблялась  на  опыты.
Судя  по  скудной  провизии,  покупаемой  на  рынке  лакеем,   оба   старика
довольствовались лишь самым необходимым. Наконец, чтобы не допустить продажи
отцовского дома, Габриэль и Пьеркен вносили проценты за  ту  сумму,  которую
старик, без их ведома, занял под закладную на недвижимость. Никто  из  детей
не  имел  влияния  на  старика,  у  которого  в  семьдесят  лет  была  такая
исключительная энергия, что он заставлял исполнять все  свои  желания,  даже
самые нелепые. Только, быть может, Маргарите удалось бы вновь  взять  власть
над Валтасаром, и Фелиция умоляла сестру скорее приехать; она  боялась,  как
бы отец не стал подписывать векселя. Габриэль, Конинкс и Пьеркен, испуганные
продолжительностью  безумия,  уже  поглотившего  безрезультатно  почти  семь
миллионов, решили не платить долгов Клааса. Это  письмо  побудило  Маргариту
изменить план  путешествия, она  кратчайшим  путем  отправилась  в  Дуэ.  Ее
сбережения и новые богатства позволяли ей еще раз вполне погасить все  долги
отца; но она хотела большего, хотела повиноваться  матери  и  не  допустить,
чтобы отец сошел в могилу обесчещенным. Конечно, только она могла повлиять а
старика и помешать продолжению его разорительных работ в таких летах, когда,
при  его  ослабевших  способностях,  нельзя  было  ждать  от  него  никакого
плодотворного руда. Но она желала, не подражая детям Софокла, руководить  им
без трений в том случае, если отец был близок научной цели, ради которой  он
столько принес в жертву. Господин и госпожа де  Солис  достигли  Фландрии  в
последних числах сентября 1831 года и прибыли в Дуэ утром. Маргарита  велела
подъехать к дому на Парижской лице, но оказалось,  что  дом  заперт.  Сильно
дергали за звонок, никто не отвечал.  Какой-то  купец  покинул  порог  своей
лавки, привлеченный стуком кареты г-на де Солиса  и  его  спутников.  Многие
смотрели из окон, наслаждаясь зрелищем возвращения супругов, которых  любили
во всем городе, а также уступая чувству  смутного  любопытства  к  событиям,
которые должен был вызвать в доме Клаасов  приезд  Маргариты.  Купец  сказал
лакею графа де Солиса, что старый Клаас уже около часу  как  ушел  из  дому.
Вероятно,  г-н  Лемюлькинье  повел  барина  прогуляться  на  городской  вал.
Маргарита послала за слесарем, чтобы открыть дверь и таким образом  избежать
сцены, которая могла бы произойти из-за упрямства  отца,  если  бы  он,  как
предупреждала ее  Фелиция,  отказался  впустить  ее  к  себе.  Тем  временем
Эммануил пошел искать старика, чтобы сообщить ему о приезде дочери, а  лакей
побежал предупредить Пьеркенов. В одну минуту дверь была  открыта.  Приказав
вносить вещи, Маргарита вошла в залу и вздрогнула от испуга при  виде  стен,
до такой степени голых, точно все было выжжено  огнем.  Великолепная  резьба
работы Ван-Гуизия и портрет председателя суда  были  проданы  -  по  слухам,
лорду Спенсеру. Столовая опустела, там стояло только два соломенных стула  и
грубый стол, на  котором  с  ужасом  заметила  Маргарита  две  тарелки,  два
стакана, два  серебряных  прибора  и  на  блюде  остатки  копченой  селедки,
которую, наверно, только что поделили между собою Клаас и его лакей. В  одно
мгновение обежала она дом, в каждой комнате которого открывалось нестерпимое
зрелище наготы, такой же, как  в  зале  и  столовой.  Идея  Абсолюта  прошла
повсюду, подобно пожару. В комнате отца только и было мебели,  что  постель,
стул и стол, на котором стоял дрянной  медный  подсвечник  с  оставшимся  от
прошлого вечера огарком свечи самого  последнего  сорта.  Бедность  достигла
таких  размеров,  что  занавесок  уже   не   оказалось   на   окнах.   Самые
незначительные домашние предметы, все, что  могло  иметь  хоть  какую-нибудь
ценность, было продано, вплоть до кухонной посуды. Движимая любопытством, не
покидающим нас даже в несчастье,  Маргарита  вошла  к  Лемюлькинье,  комната
которого была такой же голой, как  комната  хозяина.  В  полуоткрытом  ящике
стола она  заметила  квитанцию  ссудной  кассы,  удостоверявшую,  что  лакей
несколько дней тому назад заложил  свои  часы.  Она  побежала  на  чердак  и
увидала, что лаборатория полна научными приборами, как  прежде.  Она  велела
открыть свои покои,- там отец ни на что не посягнул.
     Убедившись в этом с первого же взгляда, Маргарита  залилась  слезами  и
все простила отцу. Значит, среди  такого  опустошительного  неистовства  его
остановили отеческое чувство и благодарность к  дочери!  Это  доказательство
нежности,  полученное  в  тот  момент,  когда  отчаяние  Маргариты  достигло
вершины, вызвало душевную реакцию, против которой бессильны и самые холодные
натуры. Она сошла вниз, в залу, и  ждала  там  прихода  отца,  терзаясь  все
возраставшими ужасными сомнениями. Каким увидит  она  его  вновь?  Вероятно,
разбитым,  одряхлевшим,  измученным,  ослабевшим  от  лишений,   которые   т
претерпевал  из-за  гордости?  А  сохранился  ли  у  него  разум?  При  виде
разграбленного святилища слезы текли г нее из глаз, но она их  не  замечала.
Картины всей ее жизни, ее  усилия,  бесполезные  меры  предосторожности,  ее
детство, мать, счастливая и несчастная,- все, вплоть до улыбки ее маленького
Жозефа при виде опустошения в  доме,  слагалось  для  нее  в  поэму,  полную
душераздирающей скорби. Но и предвидя  несчастья,  она  все  же  не  ожидала
развязки, уготованной для увенчания всей жизни ее отца, жизни,  одновременно
столь возвышенной и столь жалкой. Положение Клааса ни для кого  не  являлось
тайной. К стыду рода человеческого, в Дуэ не встретилось и двух великодушных
сердец, чтобы воздать честь настойчивости  гениального  ученого.  Для  всего
общества Валтасар был человеком, которого  надо  отдать  под  опеку,  дурным
отцом, проевшим шесть состояний, целые миллионы, искавшим философского камня
в девятнадцатом веке, в веке просвещения, в веке неверия, в веке и т. п. ...
Его поносили, клеймили прозвищем алхимика, бросали ему в лицо слова:  "Хочет
делать золото!" Пусть не звучит хвала нынешнему веку,  предоставляющему,  по
примеру всех веков, таланту умирать от равнодушия, такого же грубого, то и в
те времена, когда умерли Данте, Сервантес, Тассо e tutti quanti  [И  все  им
подобные (итал.)]. Народы еще медлительней  оценивают  создания  гения,  чем
короли.
     Мнение о  Клаасе  понемногу  просочилось  из  высшего  общества  Дуэ  к
буржуазии, а от буржуазии к простонародью. Семидесятилетний химик вызывал  к
себе глубокое чувство жалости у людей образованных, насмешливое  любопытство
- у народа,-  два  чувства,  заключающих  в  себе  по  существу  все  то  же
презрение, то же vae  victis  [Горе  побежденным  (лат.)],  которое  бросает
великим людям толпа, видя их униженными.  Многие  приходили  к  дому  Клааса
посмотреть на окно того чердака, где пущено дымом  столько  золота  и  угля.
Когда Валтасар шел, на него показывали пальцем; часто, при виде  его,  слово
насмешки или сострадания  срывалось  с  уст  простолюдина  или  ребенка;  но
Лемюлькинье старался передать ему эти слова как похвалу и мог обманывать его
безнаказанно. Если зрение Валтасара сохранило  ту  высшую  ясность,  которою
наделяет привычка к великим мыслям, то слух ослабел его.  Многие  крестьяне,
люди грубые и суеверные, считали старика колдуном. Благородный, великий  дом
Клааса именовался в предместьях и в деревнях домом дьявола. Все,  вплоть  до
лица Лемюлькинье, давало повод к  зарождению  нелепых  росказней  о  хозяине
дома. И вот, когда бедный старый  илот  шел  на  рынок  за  насущной  пищей,
которую он старался купить подешевле, на него в качестве  привеска  сыпались
ругательства, и он  был  еще  счастлив,  если  иные  суеверные  торговки  не
отказывались продать ему  скудные  припасы  из  боязни  быть  проклятыми  за
сношения со служителем ада. Итак, весь город был, вообще  говоря,  враждебно
расположен к великому старцу и его товарищу. Этому способствовал