морщин  трудно  было  разглядеть  на   нем
какие-либо изменения.
     - Мы с Людовиком Одиннадцатым дошли  до  того,  что  лжем  друг  другу,
словно торгуем на ярмарке чудодейственными  снадобьями,-  закончил  он  свой
рассказ.- Ты понимаешь, дитя мое, что если бы он проследил за мною, то  один
овладел бы секретом тайника. Во всем мире  только  король  может  выследить,
куда я хожу по ночам. Я не поручусь, что совесть короля,  хотя  он  и  столь
близок к смерти, может устоять перед  суммой  в  миллион  триста  семнадцать
тысяч экю. Надо его опередить, вынуть птенчиков из гнездышка и отослать  все
наши сокровища, в Гент; ты одна...
     Корнелиус  внезапно  умолк,  как  бы  взвешивая  в  уме  сердце   этого
венценосца,   который   ведь   еще   двадцатидвухлетним   юношей    замышлял
отцеубийство.  Придя  к  окончательному  суждению  насчет  Людовика  XI,  он
вскочил, как будто готовый немедленно бежать от опасности. При этом движении
его сестра, сохранившая в себе слишком мало  или,  наоборот,  слишком  много
жизни, чтобы вынести такое испытание, упала  бездыханная  наземь:  она  была
мертва... Мэтр Корнелиус схватил свою сестру и стал во всю мочь  трясти  ее,
приговаривая:
     - Не время умирать. Успеешь потом... О! все  кончено.  Старая  обезьяна
все делала некстати!
     Он закрыл ей глаза и положил на пол; но тут пробудились  все  добрые  и
благородные чувства, дремавшие в глубине его души, и, почти  забыв  о  своих
неведомо где спрятанных сокровищах, он горестно воскликнул:
     - Так, значит я потерял тебя, бедный мой друг, а  ведь  ты  так  хорошо
меня понимала. О! ты была сущим кладом. Вот он, мой клад! С тобою уходит мой
покой и все, к чему я был привязан. Если бы ты знала, как  выгодно  было  бы
прожить еще только две ночи, ты бы уж постаралась для меня и не  умерла  бы,
бедная малютка!.. Эй! Жанна, ты слышишь?  Миллион  триста  семнадцать  тысяч
экю! Ах, если уж это не может пробудить тебя... Нет... Мертва!
     Затем он сел и умолк, лишь по впалым щекам скатились две крупные слезы;
потом, вздыхая время от времени, он запер залу и снова  поднялся  к  королю.
Людовик XI был поражен, взглянув на своего старого приятеля и увидев  печать
тяжелого горя на его лице, мокром от слез.
     - Что случилось? - спросил он.
     - Ах, государь, случится беда - жди  другой!  Моя  сестра  умерла.  Она
раньше меня попадет туда,- сказал он, указывая пальцем вниз.  Ужасный  смысл
был в этом жесте.
     - Довольно! - воскликнул король, который не любил разговоров о смерти.
     - Я назначаю вас своим наследником... Мне больше ничего не  нужно.  Вот
мои ключи. Повесьте меня, если на то будет ваша  воля,  возьмите  себе  все,
обыщите дом, он полон золота. Я все отдаю вам...
     - Полно, куманек,- сказал Людовик XI, почти растроганный этим  странным
проявлением горя.- В одну прекрасную ночь мы найдем клад, и при  виде  таких
богатств к тебе вернется вкус  к  жизни.  Я  снова  приду  к  тебе  на  этой
неделе...
     - Когда вам будет угодно, государь.
     Людовик XI уже пошел было к двери своей спальни,  но  при  этом  ответе
резко обернулся. Тут эти два человека так  посмотрели  друг  на  друга,  что
выражения их глаз не передать ни словом, ни кистью.
     - Прощай, кум! - отрывисто сказал,  наконец,  Людовик  XI,  приподнимая
шапку.
     - Да хранит вас бог и пресвятая богородица,- смиренно произнес  ссудных
дел мастер, провожая короля.
     После стольких лет  дружбы  эти  два  человека  почувствовали,  что  их
разделяет преграда, воздвигнутая недоверием и деньгами, меж тем  как  прежде
деньги и взаимное недоверие все же не мешали им ладить друг  с  другом;  так
хорошо они изучили один  другого  за  долгие  годы,  что  по  голосу,  каким
Корнелиус неосторожно произнес: "Когда вам будет угодно, государь",- Людовик
XI уже прекрасно догадался, как тягостны его казначею дальнейшие королевские
посещения, так же как  и  Корнелиус  в  словах:  "Прощай,  кум!",  сказанных
королем, почувствовал объявление войны. Вот почему Людовик XI и его  ссудных
дел мастер, расставаясь,  были  в  немалом  затруднении,  не  зная,  как  им
надлежит теперь держаться  друг  с  другом.  Правда,  монарх  владел  тайной
брабантца; но тот ведь мог, пользуясь своими связями, обеспечить ему  победу
в приобретении того, о чем король Франции мечтал  больше  всего,-  владений,
принадлежащих бургундскому дому и возбуждавших в те времена зависть  у  всех
государей Европы. Брак знаменитой Маргариты зависел от гентцев и фламандцев,
окружавших ее. Золото Корнелиуса и его влияние могли бы сильно содействовать
благоприятному исходу переговоров, начатых Дескердом - полководцем, которому
Людовик XI вверил командование армией, расположенной на границе Бельгии.
     Два хитрых лиса оказались  в  положении  дуэлянтов,  располагающих,  по
прихоти случая, до такой степени одинаковыми силами, что поединок не  привел
бы ни к чему.
     И вот, потому ли, что с этого утра здоровье Людовика XI еще ухудшилось,
потому ли,  что  Корнелиус  поспособствовал  приезду  во  Францию  Маргариты
Бургундской, действительно прибывшей  в  Амбуаз  в  июле  1438  года,  чтобы
сочетаться браком с  дофином,  после  обручения,  совершенного  в  дворцовой
часовне,- так или иначе, но король не наложил на  своего  казначея  никакого
взыскания, не возбудил против него никакого  судебного  дела;  однако  между
ними установились отношения вооруженного мира. К  счастью  для  ссудных  дел
мастера, в Туре распространился слух,  что  все  кражи  были  совершены  его
сестрою и что она была тайно предана смерти Тристаном. Иначе, если бы  стала
известна правда, весь город взбунтовался бы и Дурной  дом  был  бы  разнесен
раньше, чем подоспела бы защита от короля. Но  если,  по  причинам,  которые
более или менее удовлетворительно объясняются вышеизложенными  историческими
обстоятельствами, Людовик  XI  впал  в  бездеятельность,  то  с  Корнелиусом
Хугворстом дело обстояло  не  так.  Первые  дни  после  того  рокового  утра
королевский казначей провел  в  непрерывных  заботах.  Как  хищный  зверь  в
клетке, он  ходил  взад  и  вперед,  вынюхивая  золото  по  всем  углам;  он
осматривал в доме все трещины, требовал своих сокровищ у  деревьев  сада,  у
фундамента, у  кровли  башенок,  у  земли  и  неба.  Нередко  целыми  часами
простаивал  он,  охватывая  глазами  все  вокруг  или   устремляя   взор   в
пространство.  Пытаясь  вызвать  в  себе  чудодейственную  силу  экстаза   и
колдовское  могущество,  он  надеялся  разглядеть  свои   богатства   сквозь
пространство  и  все  препятствия.  Он  постоянно  был   поглощен   какой-то
удручающей думой, его снедала жгучая алчность, но  по  временам  еще  больше
терзала тоска при мысли о борьбе, которую он ведет с самим собою с тех  пор,
как его страсть к золоту обернулась против себя же:  это  было  нечто  вроде
непрерывного самоубийства,  в  котором  соединились  муки  жизни  и  смерти.
Никогда еще порок не вступал в такую страшную схватку  с  самим  собою;  ибо
скупец,  неосторожно  запершись  в  подземелье,  где  хранится  его  золото,
чувствует, подобно Сарданапалу, наслаждение в том,  чтобы  умереть  на  лоне
своего богатства. Но Корнелиус, одновременно и  вор  и  обворованный,  между
которыми стояла тайна, владел и не владел  своими  сокровищами  -  небывалая
мука, совершенно нелепая, но жестокая и безысходная. Иногда,  уже  впадая  в
некоторую забывчивость, он оставлял открытыми  оконца  в  воротах,  и  тогда
прохожие могли видеть этого уже изможденного человека стоящим посреди своего
запущенного сада в полной  неподвижности,  вперив  в  любопытных  нестерпимо
сверкающий  взгляд,  от  которого  мороз  подирал  по  коже.  Если  случайно
Корнелиус появлялся на улицах Тура, можно было подумать, что  это  приезжий:
он никогда не знал, где он, ходил как потерянный. Часто он спрашивал  дорогу
у прохожих, вообразив, что он в Генте, и  вечно  занят  был  поисками  своих
пропавших богатств. Мысль, самая живучая изо всех человеческих  мыслей  и  с
наибольшей   полнотой   материализованная,   мысль,   в   которой    человек
отождествляет себя со своим порождением - с совершенно фиктивным  существом,
носящим имя Собственности,- этот демон непрестанно вонзал свои острые  когти
в его сердце. Затем, в самый разгар такой пытки, возникал  страх,  со  всеми
чувствами, которые ему сопутствуют. Ведь тайна,  не  известная  ему  самому,
была в руках у двух человек. Людовик XI или Куактье могли  подослать  людей,
чтобы выследить, куда он ходит во сне, и узнать, в какую неведомую  пропасть
бросал он свои богатства собственными руками,  обагренными  невинной  кровью
стольких жертв (все эти страхи не заглушали в  нем  угрызений  совести).  Не
желая никому позволить, пока он жив, завладеть его сокровищем, неведомо  где
схороненным, он  в  первые  же  дни  после  постигшего  его  несчастия  стал
принимать самые строгие  меры  предосторожности,  чтобы  не  уснуть;  затем,
пользуясь    своими    торговыми    связями,    он    раздобыл    сильнейшие
противонаркотические средства. Его бдения были ужасны: он был одинок в своей
борьбе с ночью, с тишиной, с угрызениями совести, со страхом, со всеми  теми
мыслями, которые человечество воплотило в столь яркие  образы,  инстинктивно
подчиняясь, быть может, моральной истине,  еще  не  подкрепленной  ощутимыми
доводами. В конце концов этот  человек,  столь  могущественный,  человек,  у
которого от занятий политическими и коммерческими делами очерствело  сердце,
этот безвестный в истории гений, изнемог от ужасной пытки, которую сам  себе
создал. Его одолели какие-то новые мысли, еще более мучительные, чем прежде,
и, будучи уже не в состоянии совладать  с  ними,  он  перерезал  себе  горло
бритвой. Его смерть почти совпала со смертью Людовика XI, так что Дурной дом
был дочиста разграблен чернью. Некоторые старожилы  Турени  утверждали,  что
один  откупщик,  по  имени  Бонер,  нашел  клад  ссудных  дел   мастера   и,
воспользовавшись своей  находкой,  начал  возводить  строения  в  Шенонсо  -
чудесный дворец, который, несмотря на  богатство  нескольких  королей  и  на
пристрастие Дианы де  Пуатье,  а  также  ее  соперницы  Екатерины  Медичи  к
произведениям зодчества, до сих пор остается незаконченным.

     К счастью для Марии де Сассенаж, граф де Сен-Валье, как известно,  умер
во время своего посольства. Этот род не угас - у графини после отъезда графа
родился сын, прославившийся в  истории  Франции  времен  Франциска  I  своей
необычайной судьбою. Он был  спасен  своей  дочерью,  знаменитой  Дианой  де
Пуатье, незаконной правнучкой Людовика XI, которая стала  незаконной  женою,
горячо любимой подругой Генриха  II,  ибо  незаконные  дети  и  любовь  были
наследственными явлениями в этой знатной семье.

                                      Замок Саше, ноябрь - декабрь 1831 г.


МЭТР КОРНЕЛИИС
     При  жизни  Бальзака  повесть  "Мэтр Корнелиус" издавалась четыре раза.
Первый раз она была напечатана в декабре 1831 года в журнале "Ревю де Пари".
Повесть  была  разделена  на  три  части: 1. "Церковные сцены в XV веке"; 2.
"Колдун";  3.  "Кража  сокровищ  герцога де Бавьера". Второе издание повести
вышло  в  1832 году (она вошла в "Новые философские сказки"), третья глава в
этом  издании была разделена на две части, причем вторая из них была названа
"Неведомое  сокровище".  В  1846  году  Бальзак  включил  повесть  в  XV том
"Человеческой комедии" (II том "Философских этюдов").
     В  повести ясно выступают традиции "готического романа", "романа тайн и
ужасов", которому писатель отдал дань в 20-е годы - период ученичества.
     Однако   сквозь   романтическую   ткань   уже   видны  некоторые  черты
бальзаковского реалистического метода, формировавшегося в начале 30-х годов:
правдивость     исторических    деталей,    глубина    социально-философской
проблематики,  сочетающаяся  с  мастерством  психолога,  к  оторое  особенно
сказывается в образах Корнелиуса и короля.
     Основная  проблема  повести - роковая власть золота над человеком. Мэтр
Корнелиус  -  средневековый  коммерсант  - сближается с образами современных
Бальзаку  тайнмх  властителей  французского  буржуазного  общества, подобных
Гобсеку.
     Накопление  превращается  у  Корнелиуса в манию, вытеснившую ксе другие
чувства.  Но  ирония  судьбы  заключена  в  том,  что  по  ночам,  одержимый
припадками  лунатизма, старик ворует сокровища у самого себя и где-то прячет
их. Личность его раздваивается, неутолимая страсть к золоту разрушает своего
носителя.



   Оноре де Бальзак
   Драма на берегу моря


---------------------------------------------------------------------------
     Собрание сочинений в пятнадцати томах.
     Т. 13. Человеческая комедия. Философские этюды.
     М.: Государственное издательство художественной литературы, 1955.
     OCR Гуцев В.Н.
---------------------------------------------------------------------------


                              Княгине   Каролине   Голицыной   из  Гентхода,
                              урожденной    графине    Валевской,   в   знак
                              почтительной памяти - от автора

     Едва ли не у каждого молодого человека имеется циркуль,  которым  он  с
увлечением измеряет будущее; если твердость его воли  соответствует  смелому
раскрытию циркуля, мир принадлежит ему. Но такое  явление  в  духовном  мире
наблюдается только в определенный период жизни. Этот период, для всех  людей
наступающий между двадцатью двумя и двадцатью восемью годами,- время  смелых
дум, время творческих замыслов, ибо это время необъятных желаний, когда ни в
чем не сомневаешься; усомниться - значит утратить силу. После этого периода,
краткого,  как  пора  посева,  наступает   время   выполнения   задуманного.
Существуют как бы две молодости, сменяющие одна  другую:  сначала  люди  еще
только верят, а  потом  -  действуют.  Зачастую  у  тех,  кто  щедро  одарен
природой, кто, как  Цезарь,  Ньютон  и  Бонапарт,  являются  великими  среди
великих,- оба периода сливаются воедино.
     Я измерял время, потребное для осуществления замысла; вооруженный своим
циркулем,  я,  стоя  на  утесе,  на  высоте  ста  туазов над уровнем океана,
игравшего  волнами  среди  прибрежных скал, обозревал свое будущее, наполнял
его  своими  творениями,-  так  строитель  намечает  в  пустынной  местности
расположение  прекрасных  дворцов и крепостей. Море было прекрасно, я только
что выплыл на берег и оделся; я ждал Полину, моего ангела-хранителя; она еще
купалась  в  гранитной  впадине, устланной мельчайшим песком,- самом изящном
бассейне,  когда-либо  созданном  природой для морских фей. Мы находились на
оконечности Круазика, очаровательного полуострова Бретани, далеко от гавани,
в  местности,  которую  казна  сочла  настолько непригодной для причала, что
таможенники почти не заглядывали туда. Унестись мечтой вдаль, после того как
носился  по волнам! О! Кому не любо устремляться в будущее! Почему обуревают
меня  думы?  Почему  вдруг  находит  тоска?  Кто знает? Мысли западают вам в
сердце  или  в  голову,  не  спрашиваясь  вас.  По своеволию и прихотливости
никакой  куртизанке не сравниться со вдохновением художника; лишь только оно
появится,  его,  как  фортуну, нужно хватать за волосы Итак, я, оседлав свою
мысль, как Астольфо [Астольфо - персонаж из поэмы Ариосто "Неистовый Роланд"
(1532). Гиппогриф - сказочное, фантастическое животное, полуконь, полугриф.]
-  своего  гиппогрифа,  мчался по белу свету, все подчиняя своем) желанию. Я
искал вокруг себя какой-либо приметы, благоприятной для тех смелых замыслов,
что внушала мне моя неистовая фантазия,- и вдруг мелодичный возглас, возглас
женщины,   зовущей  вас  посреди  безмолвия  пустыни,  женщины,  только  что
искупавшейся  в  море,  веселой, оживленной, заглушил рокот волн, непрерывно
расстилавших  по  извилистому  берегу свою пенистую бахрому. Когда я услыхал
этот  вырвавшийся  из  глубины  души возглас, мне почудилось, будто в скалах
промелькнул  ангел и, взмахнув крыльями, воскликнул: "Ты достигнешь цели!" Я
сбежал  вниз,  сияющий,  полный  надежды,  подпрыгивая,  словно  камешек, по
крутому  склону. Завидев меня, Полина спросила. "Что с тобой?" Я не ответил.
Глаза  мои увлажнились слезами. Накануне она поняла мои страдания, как в эту
минуту  она  поняла  мою  радость,-  с  волшебной  чуткостью  эоловой  арфы,
откликающейся  на  малейшие  изменения  атмосферы.  В  жизни человека бывают
прекрасные  мгновения!  Мы  молча  пошли  по  песчаному  берегу;  небо  было
безоблачно,  море  -  безмятежно;  иные  узрели  бы  только синюю бескрайнюю
пустыню  -  внизу  и такую же пустыню - вверху; но мы, понимавшие друг друга
без   слов,   мы,  способные  отдаваться,  между  этими  двумя  воплощениями
бесконечности,  чем  иллюзиям,  которыми  пленяешься  в  молодости,  мы  при
легчайшем  волнении водной или небесной глади пожимали друг другу руку; ведь
эти  едва  заметные  перемены нам представлялись ощутимым выражением мыслей,
общих  нам  обоим.  Кому  не  довелось испытать в порыве наслаждения тот миг
беспредельного блаженства, когда душа как бы сбрасывает с себя оковы плоти и
снова  возвращается  на  свою  родину?  И  наслаждение - не единственный наш
водитель  в  этих  мирах.  Разве  не  выпадают  нам часы, когда чувства наши
невольно сплетаются и сами уносятся туда, как зачастую двое детей берутся за
руки  и  пускаются  бежать, сами не зная, почему? Так шли мы по берегу. В ту
минуту,  когда  на  горизонте сероватой грядой обрисовались крыши города, мы
встретили  бедно  одетого рыбака, направлявшегося в Круазик. Он шел босиком,
ветхие  холщовые штаны его были кое-как заплатаны и свисали понизу клочьями;
на  нем  была  парусиновая  рубаха,  плохонькие  помочи  из покромок, куртку
заменяли  какие-то  отрепья.  На  эту  нищету  нам больно было смотреть: она
внесла  диссонанс  в нашу душевную гармонию. Мы переглянулись, изъявляя этим
друг  другу  сожаление  о том, что у нас нет возможности полными пригоршнями
черпать из сокровищ Абул-Касима. Мы заметили, что рыбак держал в правой руке
бечевку,  на  которой  висели крупный омар и прекрасная лангуста; в левой он
нес  удочку  и  сетки.  Мы  подошли к нему с намерением купить его улов: эту
мысль, одновременно пришедшую нам обоим, Полина выразила улыбкой, на которую
я  ответил тем, что слегка стиснул ее руку, лежавшую в моей руке, и прижал к
своему сердцу. Из таких безделиц воспоминание способно творить поэмы - и вот
впоследствии,  сидя возле очага, мы оглядываемся на прошлое и воскрешаем миг
душевного  волнения, вызванного этой безделицей, место, где это произошло, и
тот  мираж, который хотя еще не исследован в своей природе, но в часы, когда
жизнь  легка  и  сердца радостны, зачастую преображает все, чем мы окружены.
Самые  прекрасные  виды  обладают лишь той красотой, которою мы их наделяем.
Разве  те,  в  ком бьется поэтическая жилка, не хранят в памяти какую-нибудь
скалу,  запечатлевшуюся  в  ней  ярче, чем прославленные ландшафты далеких и
трудно  доступных  стран!  Возле  этой  скалы во мне родились мысли; там мне
открылась задача всей моей жизни; там рассеялись опасения; там душу пронизал
луч  надежды.  В  этот  миг  солнце,  сочувствуя мыслям о любви и о будущем,
озарило  бурые  склоны скалы ярким сиянием; то один, то другой горный цветок
привлекал  взоры;  спокойствие  и  безмолвие  придавали этой каменной глыбе,
темной от природы, но расцвеченной воображением, неведомое величие; покрытая
скудной растительностью - яркими ромашками, венериным волосом с бархатистыми
листьями,-  она  была  прекрасна!  Длительный  праздник,  чудесное  зрелище,
блаженная  полнота  человеческих  сил!  Ранее  меня  так же растрогал вид на
Бьенское  озеро  с  острова  Сен-Пьер;  быть  может,  скала у Круазика будет
последней из этих радостей! Но что станется с Полиной?
     - Ну как, повезло вам сегодня, дружище? - спро