олодой человек,- я заслужила  ваше  порицание.  Она  разбила
флакон, с силой бросив его на пол.
     - Не приходите,-  воскликнула  она,-  у  графа  чуткий  сон.  Я  должна
возложить надежды только на небеса. Так я и сделаю!
     Она хотела выйти.
     - Ах! - воскликнул дворянин,- прикажите, я убью его. Сегодня вечером  я
буду у вас!
     - Я поступила благоразумно, уничтожив это снадобье,- возразила  она,  и
голос ее ослабел от счастливого сознания, что ее так  пылко  любят.-  Боязнь
разбудить моего мужа спасет нас от самих себя.
     - Я ваш на всю жизнь,- сказал молодой человек, сжимая ей руку.
     - Если король захочет,  папа  может  расторгнуть  мой  брак.  Тогда  мы
соединим  нашу  судьбу,-  сказала  она,  бросив  на  него   взгляд,   полный
восхитительных обещаний.
     - Сюда идет сеньор! - воскликнул прибежавший паж. Удивленный,  что  так
быстро пролетело время и так поспешно явился граф, дворянин мгновенно сорвал
у своей возлюбленной поцелуй, в котором она не могла ему отказать.
     - До вечера!- бросил он ей на бегу.
     Под покровом темноты  влюбленный  юноша  добрался  до  главного  входа,
перебегая  от  колонны  к  колонне  и  следуя  направлению  длинных   теней,
отброшенных большими пилонами церкви.
     Вдруг из исповедальни вышел старый каноник, остановился возле графини и
тихо запер решетку, перед которой важно, напустив на себя свирепый вид, стал
прогуливаться паж. Яркий свет возвестил о  появлении  графа.  Сопровождаемый
кое-кем из друзей и челядью, которая несла факелы, он подошел  к  часовне  с
обнаженным мечом в руке. Его угрюмые  взоры,  казалось,  пронизывали  густой
мрак и шарили по самым темным углам собора.
     - Господин мой, графиня здесь,- сказал паж, идя ему навстречу.
     Граф де Сен-Валье  застал  свою  жену  коленнопреклоненной  у  подножия
алтаря, где каноник, стоя, читал требник. При виде этого зрелища вельможа  с
силой потряс решетку, как бы давая исход своему бешенству.
     - Зачем пришли вы во храм божий с обнаженным мечом в  руке?  -  спросил
каноник.
     - Отец мой, это мой муж,- ответила графиня. Священник достал из  рукава
ключ и открыл часовню.
     Граф не мог удержаться, чтобы не бросить  взгляд  вокруг  исповедальни,
даже вошел в нее, а затем, выйдя, стал прислушиваться к тишине собора.
     - Милостивый государь,- сказала ему жена,-  вы  обязаны  благодарностью
этому почтенному канонику за то, что он укрыл меня здесь!
     Господин де Сен-Валье побледнел от гнева; он не смел взглянуть на своих
друзей, пришедших сюда с целью скорее посмеяться, нежели оказать ему помощь,
и коротко ответил:
     - Благодарю, отец мой; я найду возможность вознаградить вас.
     Взяв жену под руку, граф, не дожидаясь, пока она закончит  почтительный
поклон канонику, подал знак своим людям и  вышел  из  церкви,  ни  слова  не
сказав сопровождавшим его дворянам. В  его  молчании  таилась  ярость.  Горя
нетерпением вернуться домой, озабоченно изыскивая способ узнать всю  правду,
он пустился в путь по извилистым улицам, которые вели  тогда  от  собора  до
главного входа в дом канцлера  -  прекрасный  дворец,  незадолго  перед  тем
выстроенный  хранителем  печати  Ювеналом  Урсеном   на   месте   старинного
укрепления, в усадьбе, подаренной Карлом VII этому преданному слуге  за  его
славные труды. В память того, что во дворце этом  хранилась  государственная
печать, улица, на которой он был выстроен, стала называться улицей Хранилища
Печати. Она соединяла  старый  Тур  с  пригородом  Шатонеф,  где  находилось
знаменитое аббатство св.  Мартина,  в  котором  столько  королей  перебывали
простыми канониками. Уже за сто лет до того пригород присоединен был,  после
долгих споров, к городу. Многие дома, прилегающие к улице Хранилища Печати и
образующие  центр  современного  Тура,  существовали  уже  тогда,  но  самые
красивые дворцы,- а среди них дворец,  составлявший  собственность  казначея
Санкуэна и доныне существующий на улице  Торговли,-  принадлежали  к  общине
Шатонефа. Здесь именно проходили факелоносцы г-на де Сен-Валье,  направляясь
к той части пригорода, что лежит у самой Луары; вельможа машинально следовал
за своими людьми, время от времени бросая мрачный взор на  свою  жену  и  на
пажа, чтобы уловить, не переглядываются ли они друг с другом, ибо это  могло
пролить некоторый свет на  происшествие,  приводившее  старика  в  отчаяние.
Наконец, граф достиг улицы Шелковицы, где находилось его жилище.  Когда  его
свита вошла в дом и захлопнулась тяжелая дверь, глубокая  тишина  воцарилась
на этой улице, где проживало  тогда  несколько  вельмож,  потому  что  новый
квартал города прилегал к Плесси -  обычному  местопребыванию  короля,  куда
придворные должны были являться по первому зову. Последний дом на улице  был
и самым последним домом на окраине города  и  принадлежал  мэтру  Корнелиусу
Хугворсту, старому  брабантскому  негоцианту,  которого  король  Людовик  XI
жаловал своим  доверием  в  финансовых  сделках,  предпринимаемых,  согласно
хитрой  королевской  политике,  за  пределами  королевства.  Поселившись  по
соседству с жилищем мэтра Корнелиуса, граф  де  Сен-Валье  рассчитывал,  что
здесь он беспрепятственно подчинит жену своей тиранической власти.
     Достаточно познакомиться с местоположением  графского  особняка,  чтобы
понять, какие  выгоды  оно  предоставляло  ревнивцу.  При  доме,  прозванном
"дворец Пуатье", был сад,  огражденный  с  севера  стеною  и  рвом,  которые
служили укреплениями старинному пригороду Шатонефу, а вдоль рва проходил еще
вал, незадолго до того воздвигнутый Людовиком XI между  Туром  и  Плесси.  С
этой стороны вход в жилище охраняли собаки, с востока же оно  отделялось  от
соседних домов большим двором, а с запада примыкало к дому мэтра Корнелиуса.
Южным, главным фасадом "дворец Пуатье" был обращен на улицу. Изолированное с
трех сторон  жилище  мнительного  и  хитрого  вельможи  могло  подвергнуться
вторжению только из казначейского дома, крыши  и  каменные  желоба  которого
соприкасались с крышами и желобами "дворца Пуатье". Узкие окна,  прорезанные
в каменной стене главного фасада, были снабжены железными  решетками;  вход,
сводчатый и низкий, как в наших старинных тюремных замках, был  неприступен.
У крыльца находилась каменная скамья, с которой садились верхом  на  лошадь.
Рассматривая очертания жилищ, занимаемых  мэтром  Корнелиусом  и  графом  де
Пуатье, каждый почувствовал бы, что эти дома строились одним архитектором  и
были  предназначены  для  тиранов.  Оба  зловещим  своим  видом   напоминали
небольшие крепости и могли бы долго выдерживать осаду разъяренной толпы.  На
углах они были защищены башенками, подобными тем,  что  любители  древностей
отмечают в некоторых  городах,  куда  еще  не  проник  разрушительный  молот
скупщика старых зданий. Узкие проемы придавали  дверям  и  железным  ставням
удивительную силу сопротивления. Такие предосторожности объяснялись  страхом
перед мятежами и гражданскими войнами, столь частыми в те  смутные  времена.
Когда  на  колокольне  в  аббатстве  св.  Мартина   пробило   шесть   часов,
возлюбленный  графини  проходил  мимо  "дворца  Пуатье"  и,   на   мгновенье
остановясь,  услышал  шум,  доносившийся  из  нижнего  этажа,-  там  ужинала
графская челядь. Мимолетно взглянув  на  окна  той  комнаты,  где,  как  ему
казалось, должна была находиться его дама, он направился к  двери  соседнего
дома. Всюду на своем пути  молодой  дворянин  слышал,  как  в  домах  весело
пировали горожане, воздавая честь празднику. Сквозь неплотно закрытые ставни
проникали лучи света, трубы дымились, и из съестных лавок струился на  улицу
запах жаркого, приятно щекоча ноздри прохожим. По окончании церковной службы
весь город предался веселью и наполнился гамом, который легче  воспроизвести
в воображении, чем описать пером. Но в  обоих  этих  домах  царила  глубокая
тишина, ибо то были обиталища двух страстей, чуждых всякой  радости.  Дальше
простиралось безмолвие полей, а здесь, под сенью  колокольни  аббатства  св.
Мартина, эти два дома, тоже погруженные в молчание, отгороженные  от  других
домов и стоявшие в самом конце улицы, где  она  делает  резкий  изгиб,  были
похожи на лепрозорий. Дом, расположенный напротив, находился под секвестром,
потому что принадлежал государственным преступникам.  Молодой  человек,  как
это естественно в таком возрасте, был потрясен столь  внезапным  контрастом.
Вот почему, уже готовый броситься в опаснейшее предприятие, он остановился в
раздумье веред зданием, где жил мэтр  Корнелиус,  вспоминая  все  россказни,
вызванные образом жизни  этого  человека  и  возбуждавшие  странный  ужас  у
графини. В ту эпоху не то что воин - даже влюбленный дрожал при одном  слове
магия. Тогда редко кто не верил в необычайные явления и без удивления внимал
рассказам о всяких чудесах. Возлюбленный  графини  де  Сен-Валье,  одной  из
дочерей Людовика XI, прижитых им в Дофине от  г-жи  де  Сассенаж,  при  всей
своей смелости не мог не призадуматься, входя в дом,  где  обитала  нечистая
сила.
     История мэтра Корнелиуса  Хугворста  вполне  объяснит,  почему  г-н  де
Сен-Валье так спокойно полагался на его соседство, почему  графине  его  имя
внушало ужас, почему влюбленный юноша заколебался, входя в его дом. Но чтобы
читателю XIX века было ясно, как события, по-видимому довольно обыкновенные,
приобрели сверхъестественный смысл, и чтобы  он  мог  понять  страхи  старых
времен,  необходимо  прервать  этот  рассказ  и  бросить  беглый  взгляд  на
приключения мэтра Корнелиуса.
     Корнелиус Хугворст, один из богатейших коммерсантов Гента, навлекши  на
себя неприязнь герцога Карла Бургундского, нашел убежище  и  покровительство
при дворе Людовика XI. Король сообразил, как полезен ему  стал  бы  человек,
имеющий связи с главными домами Фландрии, Венеции и Леванта; вопреки  своему
обыкновению, Людовик XI обласкал мэтра Корнелиуса, даровал  ему  дворянство,
принял его в число  своих  подданных.  В  свою  очередь  и  монарх  нравился
фламандцу -  правда,  ровно  настолько,  насколько  сам  фламандец  нравился
монарху. Оба хитрые, недоверчивые и скупые, оба тонкие  политики,  одинаково
образованные, оба стоящие выше своей эпохи, они чудесно понимали друг друга.
Оба с одинаковой легкостью то забывали, то вспоминали - один  свою  совесть,
другой благочестие. Они проявляли  сходные  вкусы,  свойственные  одному  по
натуре, воспринимаемые другим ради угождения,-  словом,  если  можно  верить
завистливым речам Оливье ле Дэм и Тристана, король ходил  в  дом  заимодавца
развлекаться так, как имел  обыкновение  развлекаться  Людовик  XI.  История
позаботилась поведать нам о  дурных  наклонностях  этого  монарха,  которому
отнюдь не претил разврат. Старый брабантец, по-видимому, находил и  утеху  и
выгоду  в  подчинении  прихотливым  вкусам  своего   венценосного   клиента.
Корнелиус жил в городе Туре уже девять лет, и в течение этих  девяти  лет  у
него в доме случалось немало необыкновенных происшествий, сделавших лихоимца
предметом всеобщего отвращения. По  прибытии  в  город,  он  затратил  сразу
значительные суммы денег, чтобы обеспечить  своим  сокровищам  безопасность.
Хитрые  приспособления,  секретно   осуществленные   для   него   городскими
слесарями, странные меры предосторожности, которые он принимал,  вводя  этих
слесарей в свое жилище таким способом, который дал бы ему  уверенность,  что
они не станут потом болтать,- все  это  долго  было  предметом  нескончаемых
фантастических рассказов, восхищавших жителей Турени на вечерних посиделках.
Чрезмерная предусмотрительность  старика  заставляла  предполагать,  что  он
владеет несметными богатствами Востока. Вот почему туренские  сказочники  (а
ведь Турень - родина французской сказки) украшали комнаты  фламандца  чистым
золотом и драгоценными каменьями,  не  преминув  объяснить  такое  богатство
договором со злыми духами.  Мэтр  Корнелиус  некогда  привез  с  собою  двух
лакеев-фламандцев, старую женщину и  молодого  ученика  с  нежным,  приятным
лицом; этот ученик служил ему секретарем, кассиром, приказчиком и  курьером.
В первый же год пребывания в Туре у Корнелиуса случилась значительная кража.
Судебное следствие установило, что преступление могло  быть  совершено  лишь
лицом, проживающим в доме. Старый скряга посадил в тюрьму обоих своих лакеев
и молодого приказчика. Юноша был слабого здоровья, он погиб под пыткой,  все
время уверяя в своей невиновности. Два лакея приняли на  себя  преступление,
чтобы избежать мучений, но, когда  судья  стал  допрашивать,  где  находятся
украденные деньги, они хранили молчание. Их пытали,  судили,  приговорили  к
смерти и повесили. Идя на виселицу,  они  не  переставая  твердили  о  своей
невиновности, как это делают,  впрочем,  все  висельники.  Город  Тур  долго
толковал об этом  странном  деле.  Преступники  были  фламандцами,-  поэтому
сочувствие, которое возбудили эти несчастные  и  молодой  приказчик,  быстро
угасло. В  то  время  войны  и  мятежи  доставляли  постоянные  волнения,  и
вчерашняя драма бледнела перед драмою  следующего  дня.  Больше  опечаленный
понесенной огромной потерей, чем смертью трех  своих  слуг,  мэтр  Корнелиус
остался один со старой фламандкой, доводившейся ему сестрой. Он  получил  от
короля  милостивое   разрешение   пользоваться   для   своих   частных   дел
государственными курьерами, поставил своих мулов  у  соседнего  погонщика  и
стал жить с этих пор в самом строгом уединении - видался только с королем, а
свои коммерческие дела  вел  с  помощью  евреев,  сметливых  и  расчетливых,
которые служили ему верно, желая добиться его всемогущего покровительства.
     Спустя  несколько  времени   после   того   происшествия   сам   король
порекомендовал одного юношу-сироту,  в  котором  принимал  большое  участие,
своему старому ссудных дел мастеру. Людовик XI фамильярно называл Корнелиуса
этим старинным именем, которое  при  Людовике  Святом  означало  ростовщика,
собирателя налогов, человека, наживавшегося на народе  жестокими  способами.
Оно не только созвучно выражению судных дел мастер, сохранившемуся  в  нашем
судейском языке для обозначения палача, производящего пытку, но  и  довольно
близко к нему по смыслу. Бедный юноша старательно отдался делам  заимодавца,
угодил Корнелиусу и приобрел его  доброе  расположение.  Однажды,  в  зимнюю
ночь, были похищены бриллианты, которые английский король заложил Корнелиусу
за сто тысяч экю. Подозрения пали на сироту. Людовик XI отнесся к  нему  тем
более строго, что поручался за его честность. И вот несчастный  был  повешен
после допроса, довольно  поверхностно  произведенного  главным  превотальным
судьей.  Никто  больше  не  осмеливался  итти  к  мэтру  Корнелиусу  учиться
банковским операциям и ремеслу менялы. Лишь двое  турских  граждан,  молодые
люди, безупречно честные и  стремившиеся  нажить  себе  состояние,  один  за
другим поступили к нему. С появлением их в доме ссудных дел мастера  совпали
значительные  кражи.  Обстоятельства   дела   и   способ   совершения   этих
преступлений ясно показывали, что воры были  в  тайном  сговоре  с  жильцами
дома. Обвинение вновь прибывших напрашивалось само собою. Становившийся  все
более подозрительным и  мстительным,  брабантец  немедленно  довел  об  этом
случае до сведения  Людовика  XI,  и  король  поручил  ведение  дела  своему
главному превотальному судье. По обоим процессам  следствие  проведено  было
быстро, а судоговорение - и  того  быстрее.  Жители  Тура,  патриоты  своего
города, осуждали между собой Тристана за  такую  поспешность.  Виновные  или
нет, но оба молодых человека прослыли жертвами, а Корнелиус - палачом. Семьи
обоих  казненных  пользовались  почетом,  и  к  жалобам  их  прислушивались;
постепенно, строя догадку за догадкой, эти семьи заставили поверить, что все
те, кого казначей короля послал на виселицу,  были  ни  в  чем  не  повинны.
Некоторые утверждали, что жестокий  скряга  подражал  Людовику  XI,  пытаясь
оградить себя от опасности страхом и виселицами; что никаких краж в его доме
не было, что эти прискорбные казни являлись результатом  холодного  расчета:
он хотел быть спокойным за свои сокровища. Первым следствием народной  молвы
было то, что  все  отстранились  от  мэтра  Корнелиуса.  Жители  Тура  стали
относиться к нему, как к зачумленному. Его прозвали судных дел  мастером,  а
его жилище - Дурным домом. Если бы и нашелся какой-нибудь приезжий смельчак,
готовый поступить в  этот  дом  на  место,  жители  города,  все  как  один,
воспрепятствовали бы этому своими россказнями. Наиболее благожелательным для
мэтра Корнелиуса было мнение, что он наделен некоей пагубной силой. Одним он
внушал инстинктивный страх, другим - то глубокое почтение,  какое  питают  к
неограниченной   власти   или   к   деньгам.   Для   третьих   он    обладал
привлекательностью тайны. Его образ жизни, его физиономия, благосклонность к
нему короля - все это как бы подтверждало многочисленные слухи о нем.  После
смерти своего преследователя, герцога Бургундского, Корнелиус довольно часто
уезжал из страны, а на время отсутствия банкира король  поручал  охрану  его
дома своей шотландской роте. Такая заботливость короля заставляла придворных
предполагать, что старик отказал свои богатства  Людовику  XI.  Ссудных  дел
мастер выходил из дому очень редко, но королевские придворные частенько  его
навещали - он довольно широко ссужал их деньгами, хоть, правда, порою  бывал
взбалмошен: в иные дни он не соглашался им дать ни  гроша,  а  на  следующий
день давал огромные суммы,- разумеется, за большие  проценты  и  под  верное
обеспечение. Впрочем, как хороший католик,  он  исправно  посещал  церковную
службу, но приходил в собор св. Мартина всегда загодя, а так как он  откупил
себе там пожизненно особую внутреннюю часовню, то и в церкви, как  и  везде,
был отделен от прочих христиан. В  Туре  долго  в  те  времена  существовала
народная примета: "Прошел мимо Ссудной казны - значит беды суждены". Словами
"Прошел мимо  Ссудной  казны"  объяснялись  внезапные  болезни,  безотчетная
грусть, всяческие неудачи. Даже при дворе Корнелиусу приписывали то  роковое
влияние, которое итальянские, испанские и азиатские суеверия определили  как
"дурной глаз". Если бы не страшная власть Людовика  XI,  распростертая,  как
покров над Дурным  домом  на  улице  Шелковицы,  малейшего  повода  было  бы
достаточно, чтобы народ разрушил его. А ведь первые шелковичные деревья были
посажены в Туре именно Корнелиусом, и жители Тура тогда  смотрели  на  него,
как на доброго гения.  Вот  и  рассчитывайте  на  любовь  народа!  Некоторые
вельможи, встретившись с мэтром Корнелиусом вне Франции, были  удивлены  его
хорошим расположением духа: в Туре он бывал всегда мрачен и задумчив, но тем
не менее всегда возвращался в Тур. Необъяснимая сила влекла его в темный дом
на улице Шелковицы.  Подобно  улитке,  жизнь  которой  тесно  связана  с  ее
раковиной, он чувствовал себя хорошо, как сам признавался королю, только  за
изукрашенными каменными стенами своей крепко  запертой  маленькой  Бастилии,
хотя и знал, что в случае смерти Людовика  XI  это  место  станет  для  него
опаснейшим на земле.
     - Дьявол потешается над  нашим  кумом  ссудных  дел  мастером,-  сказал
Людовик XI своему брадобрею за несколько дней до праздника всех святых.-  Он
опять жалуется, что его обокрали! Но теперь  уж  ему  некого  вешать,  кроме
разве самого себя. И этот старый бродяга приходил, чтобы спросить у меня, не
унес ли я вчера по ошибке рубиновую цепь,  которую  он  хотел  мне  продать!
"Клянусь богом, я не ворую того, что могу и так взять",- сказал я ему.
     - И он испугался? - спросил брадобрей.
     - Скряги боятся только одной вещи,- ответил король.-  Мой  кум  ссудных
дел мастер прекрасно знает, что я не сдеру с него шкуру без причины, иначе я
был бы  несправедлив,  а  я  всегда  делал  только  т