ью ради поцелуя и увидеть,  что  тебя  предали,-  только
тогда можно понять, сколько бешенства, ненависти и отчаяния ощутил в  сердце
Жорж д'Эстутвиль, когда увидел, как смеется его возлюбленная,  уронившая  на
него холодный, равнодушный взгляд. Она, видимо, смотрела в окно  уже  давно,
потому что облокотилась на подушку; она так удобно устроилась, и старик  муж
казался довольным. Он также смеялся, проклятый  горбун!  Несколько  слезинок
скатилось из глаз молодого человека; и когда Мария де Сен-Валье увидела, что
он заплакал, она отпрянула от окна. Тут слезы молодого человека высохли:  по
шапочке с черными и красными перьями он узнал рядом с нею пажа, который  был
ему  предан.  Граф  не  заметил  появления  пажа,  так  как  тот,   соблюдая
осторожность, подошел на цыпочках. Он что-то шепнул  Марии  на  ухо,  и  она
опять села у окна. На миг ей удалось ускользнуть от вечного шпионства своего
тирана, и она бросила Жоржу взгляд, в котором светилось и лукавство женщины,
умеющей обмануть своего Аргуса, и огонь любви, и радость  надежды.  Если  бы
она прокричала ему: "Положись на  меня!"- и то  эти  слова  не  выразили  бы
столько, сколько сказал ее  взгляд,  в  котором  отразилась  тысяча  мыслей,
сверкнули все жестокие страхи, наслаждения и опасности их любви. Спустившись
с небес в горнило мучений, молодой дворянин теперь снова вознесся к небесам.
Вот почему он, легкий и довольный, весело шел  на  пытки,  находя,  что  все
предстоящие ему муки ничтожны  перед  радостями  его  любви.  Когда  Тристан
покидал улицу Шелковицы, его люди остановились, завидев офицера  шотландской
гвардии, который мчался во весь опор.
     - Что случилось? - спросил судья.
     - Вас это не касается,- пренебрежительно ответил офицер.- Король послал
меня за графом и графиней Сен-Валье, он приглашает их на обед.
     Едва главный судья достиг плотины Плесси, как граф со своей женою,  оба
верхами, она - на белом муле, он - на  коне,  сопровождаемые  двумя  пажами,
присоединились к лучникам, чтобы вместе с ними въехать в Плесси-ле-Тур.  Все
подвигались довольно медленно. Жорж шел пешком между двумя  гвардейцами,  из
которых один все время  держал  его  на  ремне.  Тристан  и  граф  с  женою,
естественно, были впереди, преступник же  следовал  за  ними.  Молодой  паж,
приблизившись к лучникам, расспрашивал их, а порой говорил и с пленником,так
что мог улучить мгновение и шепнуть ему:
     - Я перепрыгнул через стену нашего сада и доставил в  Плесси  письмо  к
королю от графини. Она чуть не умерла, узнав, что вас  обвиняют  в  краже...
Мужайтесь! Она поговорит о вас...
     Графиня уже почерпнула  в  своей  любви  силу  и  хитрость.  Когда  она
смеялась у окна, в ее позе и улыбке сказался весь тот  героизм,  на  который
способны женщины в решительные моменты своей жизни.
     Вопреки странной фантазии автора "Квентина Дорварда" ["Квентин Дорвард"
- роман Вальтера Скотта, в котором изображен двор Людовика XI], поместившего
королевский  дворец  Плесси-ле-Тур  на  возвышенности, надлежит оставить его
там,  где  он  был  в  ту эпоху,- на месте, защищенном с двух сторон Шером и
Луарой,  а  далее  - каналом Святой Анны, названным так Людовиком XI в честь
своей  любимой дочери, госпожи Божэ. Соединяя две реки между Туром и Плесси,
этот  канал одновременно представлял собою и надежное ограждение для замка и
важный для торговли водный путь. Со стороны Брегемона, широкой и плодородной
равнины,  парк  был  защищен  рвом,  следы  которого еще и доныне говорят об
огромной  его  ширине  и  глубине. В эпоху, когда могущество артиллерии было
только в зародыше, расположение Плесси, с давних пор выбранного Людовиком XI
для  своего  местопребывания,  могло  считаться неприступным. В самом замке,
построенном  из  кирпича  и  камня, не было ничего замечательного, но он был
окружен  прекрасными тенистыми деревьями, а из его окон, через просеки парка
Plexitium,  открывались виды, самые живописные в мире. Не было поблизости ни
одного дома, и, не зная соперников, в самом центре небольшой равнины высился
одинокий  замок,  где  король  был  под охраной четырех водных преград. Если
верить  преданию,  Людовик  XI занимал западное крыло и из своей комнаты мог
наблюдать  и  течение Луары, и, по ту сторону ее, красивую долину, орошаемую
рекой  Шуазиль, и часть холмов Сен-Сира; затем, из окон, выходивших во двор,
он  охватывал  взором и въезд в свою крепость, и плотину, при помощи которой
он   устроил   сообщение  между  своим  любимым  жилищем  и  городом  Туром.
Недоверчивый характер этого монарха дает основание верить подобным догадкам.
Впрочем,  если  бы  при  постройке своего дворца Людовик XI осуществил в его
архитектуре  такую же роскошь, как впоследствии Франциск I у себя в Шамборе,
то   Турень  навсегда  осталась  бы  местопребыванием  французских  королей.
Достаточно  увидеть,  как  восхитительно расположен замок, какие открываются
оттуда  волшебные  картины,-  и  вы  убедитесь,  что  нет  лучшего места для
королевского  жилища.  Людовику  XI  шел  тогда  пятьдесят  седьмой год, ему
оставалось  жить  лишь  около  трех  лет;  болезнь подтачивала его, и он уже
чувствовал  приближение  смерти.  Освободившись  от  своих  врагов, готовясь
присоединить  к  Франции  все  владения  герцогов Бургундии при помощи брака
между   дофином   и   бургундской   престолонаследницей   Маргаритой,  умело
подготовленного  Дескердом,  командующим  королевскими войсками во Фландрии;
утвердив  повсюду  свою  власть,  обдумывая  полезнейшие  улучшения,  король
понимал, что жизнь его уходит и что ему остаются только тяготы его возраста.
Его   обманывали   все,   даже  его  любимцы,  поэтому  с  годами  природная
недоверчивость  еще  возросла  в нем. Он хотел жить, и это проявлялось в нем
как эгоизм короля, стремящегося увековечить себя силами своего народа - но и
для  того,  чтобы выполнить свои широкие планы, ему нужно было продлить свою
жизнь.   Все  те  изменения  в  монархическом  строе,  которые  впоследствии
осуществил  здравый смысл публицистов и гений революции, уже приходили на ум
Людовику  XI.  Введение  единого  налога,  равенство подданных перед законом
(тогда закон отождествлялся с государем) - все это было предметом его смелых
начинаний.  Накануне  дня  всех  святых  он  вызвал  к себе самых опытных из
золотых  дел  мастеров, дабы установить во Франции единство мер и весов, как
он  уже  установил  единство  власти.  И  вот,  воспарив,  как  орел,  своей
необъятной  мыслью  над  всем  королевством,  Людовик  XI в то же время стал
проявлять  не  только  подозрительность,  свойственную  многим  коронованным
особам,  но  и странности, присущие выдающимся людям. Еще никогда до тех пор
эта  великая  личность  не  была  отмечена  таким  поэтическим своеобразием.
Неслыханное сочетание противоположностей! Большая власть - в хилом теле; ум,
недоверчивый  к  земным  вещам,-  и  верующий в религиозные обряды; человек,
ведущий  борьбу с двумя силами, превосходящими его собственные,- с настоящим
и  будущим:  с  будущим,  в  котором  он боялся мучений, что и побуждало его
делать  столько  пожертвований  в  церкви;  с настоящим, или с утратой самой
жизни,  из-за  чего  он  покорно  повиновался  врачу  Куактье.  Этот король,
сокрушивший  все,  сам был сокрушен угрызениями совести, а еще более - своей
болезнью,  постигшей  его в пору могущества, среди тех поэтических вымыслов,
которые  создаются  вокруг  угрюмых владык-самодержцев. Это был исполинский,
всегда  великолепный  поединок  между  человеком,  воплотившим  в себе самые
высокие человеческие силы, и самой природой.
     Вернувшись с короткой прогулки, в ожидании,  когда  для  него  наступит
время обеда,- а в те времена обедали в двенадцатом часу дня,- Людовик  сидел
в своей спальне, у камина, в кресле с вышитой обивкой. Оливье ле Дам и  врач
Куактье стояли в амбразуре окна  и  лишь  молча  переглядывались,  чтобы  не
потревожить сон своего господина. Слышно было только,  как  по  первой  зале
прогуливались два камергера: владетель Монтрезора и  Жан  Дюфу  -  владетель
Монбазона. Эти турские вельможи поглядывали на капитана шотландской гвардии,
вероятно, по своему обыкновению,  заснувшего  в  кресле.  Король,  казалось,
дремал. Его голова свесилась  на  грудь,  шапка  сдвинулась  на  лоб,  почти
целиком  закрывая  глаза.  Сидя  в  такой  позе  на  своем  высоком  кресле,
увенчанном королевской  короной,  он  как  бы  весь  ушел  в  себя,  подобно
человеку, заснувшему среди каких-то размышлений.
     В этот момент Тристан со своей свитой  всходил  на  мост  святой  Анны,
находившийся в двухстах шагах от ворот Плесси, на канале.
     - Кто это? - спросил король.
     Двое придворных удивленно переглянулись.
     - Ему что-то снится,- чуть слышно сказал Куактье.
     - Праведный боже! - промолвил Людовик XI.- Вы считаете меня  полоумным,
что ли? Да ведь по мосту идут люди! Правда, я сижу возле камина, и здесь мне
слышнее,  чем  вам.  Это  -  действие  закона  природы,  которым  можно   бы
воспользоваться...
     - Что за человек! - сказал ле Дэм.
     Людовик XI встал, подошел к тому окну,  откуда  он  мог  видеть  город;
тогда он узнал главного судью и сказал:
     - Ага! Вот мой кум со своим вором... да там и моя  миленькая  Мария  де
Сен-Валье. А я и позабыл обо всем. Оливье,- обратился он к брадобрею,- пойди
скажи господину Монбазону, чтобы он приказал  подать  нам  к  столу  доброго
бургэйльского; да присмотри, чтобы повар не  забыл  подать  морскую  миногу;
графиня очень любит и то и другое. Можно мне есть миногу? - несколько погодя
добавил он, бросая беспокойный взор на Куактье.
     Вместо ответа врач принялся исследовать лицо своего  господина.  Вдвоем
они представляли собою настоящую картину. Благодаря романистам и историкам у
нас прославились коричневое  камлотовое  полукафтанье  и  штаны  из  той  же
материи,  которые  носил  Людовик  XI.  Его  шапка,  украшенная   свинцовыми
медалями, и орденская цепь св.  Михаила  не  менее  знамениты;  но  ни  один
писатель, ни один художник  не  изобразил  лица  этого  ужасного  монарха  в
последние годы его жизни - болезненного, землистого лица, все черты которого
выражали горькую хитрость, холодную иронию. У Людовика XI был  лоб  великого
человека, изрезанный морщинами и говоривший о высоких думах, а в его щеках и
губах  чувствовалось  что-то  заурядное,  обыденное.  По  некоторым   чертам
физиономии можно было его принять за старого развратника-виноградаря или  за
скупого  торгаша;  но  сквозь  это  неясное  сходство  и  сквозь   дряхлость
умирающего старика ясно проступали черты человека власти и действия, короля.
Его светложелтые глаза казались угасшими, но в них таилась искра храбрости и
гнева, и при малейшем столкновении они могли извергнуть испепеляющее  пламя.
Врач был толстый горожанин, с цветущим, остроносым, алчным  лицом,  он  одет
был в черное и напускал на себя значительный вид. Обрамлением для этих  двух
особ служила спальня, отделанная ореховым  деревом  и  обтянутая  узорчатыми
фландрскими тканями; потолок ее, с резными балками, уже почернел от  копоти.
Кровать и вся мебель, инкрустированные оловянными  арабесками,  может  быть,
показались бы сейчас более ценными, чем они действительно были в те времена,
когда стало создаваться столько великолепных произведений искусства.
     - Морская минога вам не годится,- ответил "физик".
     Это название, незадолго до того введенное вместо слова "лекарь", теперь
осталось за врачами лишь в Англии, а тогда давалось медикам повсюду.
     - Так что же я буду есть? - покорно спросил король.
     - Утку-чернявку с солью. Иначе  у  вас  образуется  столько  желчи  при
движении, что вы, пожалуй, рискуете умереть в день всех усопших.
     - Нынче?! - воскликнул объятый страхом король.
     - Эх, ваше величество, успокойтесь,- сказал Куактье,- ведь с вами здесь
я. Избегайте волнений и постарайтесь развлечься.
     - Ах! В этом трудном мастерстве когда-то преуспевала моя дочь.
     В это время Эмбер де Бастарне, владетель  Монтрезора  и  Бридоре,  тихо
постучал в дверь королевской спальни. С разрешения короля он вошел и доложил
о прибытии графа и графини де Сен-Валье. Людовик XI  подал  знак.  Появилась
Мария в сопровождении своего старого супруга, который пропустил ее вперед,
     - Здравствуйте, дети мои,- сказал король.
     - Государь,- тихо предупредила дама, целуя его,- я хотела бы поговорить
с вами по секрету.
     Людовик XI не подал вида, что слышал. Он повернулся к дверям и  крикнул
глухим голосом:
     - Эй, Дюфу!
     Дюфу, владетель Монбазона и сверх того виночерпий французского  короля,
поспешно явился.
     - Сходи к дворецкому, надо подать мне к обеду чернявку; затем  пойди  к
госпоже де Божэ и скажи ей, что нынче я желаю обедать один.- Знаете  ли  вы,
сударыня,  ведь  вы  совершенно  пренебрегаете  мною,-  притворяясь  немного
рассерженным, продолжал король,- вот уже скоро три года, как я вас не видел!
Ну, идите же сюда, милочка,- добавил он, садясь и протягивая к ней руки.- Вы
очень похудели! Э, как же вы допускаете, чтобы она худела? - резко обратился
Людовик XI к г-ну Пуатье.
     Ревнивец бросил на свою жену такой  испуганный  взгляд,  что  ей  стало
почти жаль его,
     - Это все от счастья, ваше величество,- ответил он.
     - А! Вы слишком любите друг друга,- сказал  король,  сидя  в  кресле  и
поставив дочь перед собою.- Ну, я вижу, что был прав,  называя  тебя  "Мария
благодатная". Куактье, оставьте нас. Так чего вы желаете от меня?- сказал он
дочери, когда врач вышел.- Уж если вы прислали ко мне вашего...
     В этот опасный миг Мария смело закрыла королю рот своей рукою и шепнула
ему на ухо:
     - Я всегда считала, что вы проницательны и умеете молчать...
     - Сен-Валье,- смеясь, сказал король,- я  думаю,  что  Бридоре  хочет  о
чем-то побеседовать с тобой.
     Граф вышел, но он сделал движение плечом,  хорошо  знакомое  его  жене,
которая угадала мысль ревнивого чудовища  и  решила  предупредить  его  злые
намерения.
     - Скажи, дитя мое, как ты меня находишь? Что, очень я изменился?
     - Государь, вы хотите знать истинную правду или  хотите,  чтобы  я  вас
обманула?
     - Нет,- тихо отвечал он,- мне надо знать, как далеко зашла моя болезнь.
     - Тогда я скажу, у вас нынче плохой вид. Но чтобы  моя  правдивость  не
повредила успеху моего дела...
     - Какого дела? - спросил король, нахмурившись и проводя рукой по своему
лбу.
     - Так слушайте, государь,- ответила она.- Молодой человек,  который  по
вашему приказу схвачен в доме вашего казначея Корнелиуса и находится  сейчас
в распоряжении вашего превотального судьи, не виновен в краже драгоценностей
герцога Баварского.
     - Откуда ты это знаешь? - промолвил король.  Мария  опустила  голову  и
покраснела.
     - Можно и не спрашивать, не таится ли тут любовь! - сказал Людовик  XI,
приподняв голову дочери и потрепав ее по подбородку.- Если ты,  девочка,  не
будешь исповедоваться каждое утро, ты попадешь в ад.
     - Можете ли вы оказать мне услугу, не стараясь проникнуть в мои  тайные
помыслы?
     - А какое же удовольствие я тогда получу? - воскликнул король,  видя  в
этом деле повод для развлечения.
     - Ах! неужели вам хочется получить удовольствие ценою моих огорчений?
     - О, плутовка, разве на меня нельзя положиться?
     - Если так, государь, отпустите этого дворянина на свободу!
     - А! это - дворянин! - воскликнул король.- Значит, он - не ученик?
     - Кто бы он ни был, он безусловно невиновен,- ответила она.
     -  Я  смотрю  иначе,-  холодно  сказал  король.-  Я  большой  ревнитель
правосудия в моем королевстве и должен наказывать злоумышленников...
     - Ну, полноте, не принимайте такого озабоченного вида  и  подарите  мне
жизнь этого юноши!
     - А что, если это лишит тебя благоразумия?
     -  Государь,-  сказала  она,-  я  благоразумна  и   добродетельна.   Вы
насмехаетесь...
     - Что ж,- сказал Людовик XI,- так как я ничего не понимаю в этом  деле,
предоставим Тристану выяснить его...
     Мария де Сассенаж побледнела и, собрав все свои силы, воскликнула:
     - Государь,  уверяю  вас,  что  вы  будете  горько  сожалеть  об  этом:
обвиняемый ничего не крал. Если вы обещаете мне его помиловать,  я  все  вам
открою, даже рискуя быть наказанной вами.
     - Ого! Это становится серьезным! - промолвил король, сдвигая свою шапку
набок.- Говори, дочь моя!
     - Так слушайте,- продолжала она тихим голосом,  приблизив  губы  к  уху
отца,- этот дворянин всю ночь провел у меня.
     - Он прекрасно мог и побывать у тебя  и  обокрасть  Корнелиуса.  Это  -
двойной грабеж...
     - Государь, в моих жилах течет ваша кровь, и я не такова, чтобы  любить
бродягу. Этот дворянин - племянник командующего вашими арбалетчиками.
     - Ладно! - сказал король.- Тебе трудно дается исповедь.
     Но тут он вдруг оттолкнул от себя трепещущую дочь и подбежал на носках,
совершенно бесшумно, к двери своей спальни. Когда он говорил с графиней,  на
полу у  дверей,  куда  проникал  свет  из  другой  залы,  он  заметил  тень,
отброшенную  ногами  какого-то  любопытного.  Он  внезапно   открыл   дверь,
окованную железом, и застиг за подслушиванием графа де Сен-Валье.
     - Праведный боже! - воскликнул  король,-  это  дерзость,  заслуживающая
топора.
     - Ваше величество,-  гордо  возразил  Сен-Валье,-  я  предпочитаю  удар
топора по затылку супружескому украшению на лоб!
     - Вы можете получить то и другое,- сказал Людовик XI,-  никто  из  вас,
господа, не избавлен от  этих  двух  несчастий.  Удалитесь  в  другую  залу!
Конингэм,- продолжал король,  обращаясь  к  начальнику  своей  гвардии,-  вы
спали? Где же господин де Бридоре? И вы позволяете так приближаться ко  мне!
О господи, последний турский горожанин окружен большими заботами, чем я...
     Поворчав таким образом, Людовик XI вернулся к себе в спальню, тщательно
задернув за собой ковровую портьеру, образующую внутри комнаты как бы вторую
дверь, предназначенную заглушать не столько свист северного  ветра,  сколько
звук королевских слов.
     - Итак, дочь моя,- продолжал король, испытывая  удовольствие  играть  с
дочерью, как кошка с мышью,- вчера Жорж д'Эстутвиль  вкушал  с  тобою  утехи
любви?
     - О! нет, государь!
     - Нет? Ах, клянусь святым Карпиопом,  он  заслуживает  смерти!  Неужели
этому негодяю дочь моя показалась недостаточно хороша!
     - О, не в том дело! - воскликнула она.- Уверяю вас, что он целовал  мне
ноги и руки  с  таким  пылом,  который  растрогал  бы  самую  добродетельную
женщину. Он любит меня честно, у него добрые намерения.
     - Ты, стало быть, принимаешь меня за святого  Людовика,  думая,  что  я
поверю такой чепухе? Молодой малый, да еще такой видный, стал  бы  рисковать
жизнью, чтобы поцеловать твои башмаки или рукава! Рассказывай другим!
     - О! уверяю вас, государь! Но он приходил еще и по иному поводу...
     При этих словах Мария почувствовала, что рискует  жизнью  своего  мужа,
так как Людовик XI тотчас же с живостью спросил:
     - А по какому?
     Это происшествие бесконечно забавляло его. И, разумеется, он  никак  не
ожидал услышать те странные признания, на которые в  конце  концов  решилась
его дочь, предварительно выпросив прощение своему мужу.
     -  А,  господин  де  Сен-Валье,  вы  проливаете  королевскую  кровь!  -
воскликнул Людовик, гневно сверкая глазами.
     В эту минуту колокол Плесси прозвонил час королевского обеда.
     Нахмурив брови, опираясь на руку дочери, Людовик XI появился на  пороге
и застал всех слуг на посту. Он бросил  какой-то  неопределенный  взгляд  на
графа де Сен-Валье, думая о том, какой вынести  ему  приговор.  Воцарившаяся
глубокая тишина была  вдруг  прервана  шагами  Тристана,  поднимавшегося  по
главной лестнице. Он вошел прямо в зал и, подойдя к королю, сказал:
     - Государь, дело расследовано.
     - Как! Все уже кончено?- спроси