ной,
каждое слово  слыхать  было!  Она  умерла;  судья,  которому  Камбремер  все
поведал, тоже умер. Матушка взяла с отца и с меня клятву,  что  мы  никогда,
никому в наших краях ни слова не пророним об этом деле,  но  вам-то  я  могу
признаться, что в тот вечер, когда матушка нам все рассказала, у меня волосы
стояли дыбом.
     - Так расскажи  же  нам,  в  чем  дело,  дружок,  мы-то  уж  никому  не
проболтаемся.
     Взглянув на нас, рыбак начал:
     -  Пьер  Камбремер,  тот,  кого  вы  здесь  видели,- старший из братьев
Камбремеров;  они  моряки  испокон  века,  ведь  само  прозванье Камбремеров
означает  "покорители моря". Пьер сызмальства рыбачил; у него было несколько
лодок,  он ходил в море на лов сардин, ловил и крупную рыбу для скупщиков. У
него  хватило бы денег - он мог бы оснастить судно и ловить треску в далеких
морях,  не  будь  он  так  привязан  к своей жене, дочери Бруэна из Геранды,
красавице,  да  еще  и  доброй  женщине. Она так любила мужа, что никогда не
отпускала  его  далеко  от  себя,  разве  что  на  ловлю  сардин,-  это ведь
ненадолго.  Они  жили  вон  там,  смотрите! - продолжал рыбак, поднявшись на
бугор  и  указывая  нам  на  островок, затерянный в разливе между дюнами, по
которым  мы  шли,  и  солончаками, граничащими с Герандой.- Видите домик? Он
принадлежал  Камбремеру. У него с Жакеттой был только один ребенок, мальчик,
и  любили  они  его...  ну,  как вам сказать? да так, как любят единственное
дитя,  души  не  чаяли в нем. Если б, с позволения сказать, их маленький Жак
нагадил  в  кастрюлю,  им  казалось  бы, что там сущий сахар. Сколько раз мы
видали,  как  они покупали для него на ярмарке игрушки, самые что ни на есть
дорогие.  Избаловали  мальчишку,  все  им  это говорили. Маленький Камбремер
видел,  что ему все можно, и стал злой, словно рыжий осел; не раз приходил к
Камбремеру кто-нибудь из соседей с жалобой: "Твой сын чуть не забил насмерть
нашего  ребенка!"  А  он со смехом отвечает: "Значит, из него выйдет славный
моряк!   Будет   королевским   флотом  командовать!"  Другой  придет:  "Пьер
Камбремер, знаешь ли ты, что твой сын подбил глаз дочке Пуго?" А он в ответ:
"Значит,  будет  кружить  головы девушкам!" Он все ему спускал. Вот и вышло,
что  парень  в десять лет всех избивал, потехи ради сворачивал головы курам,
вспарывал брюхо поросятам - словом, был кровожаден, что твой хорек. "Значит,
из   него   выйдет  храбрый  рубака!-  говорил  Камбремер.-  Он  охотник  до
кровопролития".  Позднее мне все это вспомнилось, и Камбремеру тоже,- молвил
рыбак,   помолчав.-  В  пятнадцать  -  шестнадцать  лет  Жак  Камбремер  был
ненасытен,  словно  акула.  Он  пьянствовал  в Геранде, бегал за девушками в
Савенэ.  А  на  все  это деньги нужны. Вот он и начал обкрадывать мать, а та
боялась  рассказать мужу. Камбремер был так честен, что случись ему получить
лишних  два  су  при  расчете за рыбу,- он бы прошел двадцать миль, чтобы их
вернуть.  Наконец настал день, когда мать осталась безо всего. Пока отец был
в море, сын вывез буфет, ларь, простыни, носильное белье, оставил одни голые
стены;  все  продал, чтобы распутничать в Нанте. Бедняжка мать плакала дни и
ночи  напролет.  Ведь  от  отца  не  скроешь;  она  и  боялась - не за себя,
разумеется!  Когда  Пьер Камбремер возвратился с ловли и увидел в доме чужую
рухлядь,  которую  соседи  одолжили  его  жене, он спросил: "Что случилось?"
Бедняжка  была  ни жива ни мертва от страха. Она ответила: "Нас обокрали". -
"Где   Жак?"  -  "Жак  где-то  веселится".  Никто  не  знал,  куда  негодник
запропастился.  "Он  слишком много веселится!" - сказал Пьер. Полгода спустя
несчастному  отцу  дали  знать,  что  его сына собираются в Нанте засадить в
тюрьму.  Он  пешком  отправился  туда, дошел быстрее, чем добрался бы морем,
разыскал  Жака  и  привел его домой. Он не спросил его: "Что ты наделал?", а
сказал  ему:  "Два года оставайся здесь, со мной, и исправно лови рыбу, живи
по-честному,-  не то я с тобой расправлюсь!" Беспутный малый, рассчитывая на
слабость родителей, состроил отцу рожу. Тот так его треснул, что Жак полгода
пролежал  в  постели. Мать, бедняжка, чахла от горя. Однажды ночью она мирно
спала  рядом  с  мужем;  вдруг  послышался шум, она вскочила, и кто-то ножом
полоснул  ее по руке. Она закричала, зажгли огонь. Пьер Камбремер видит, что
жена  ранена;  он  вообразил,  что к ним забрался вор, словно водятся воры в
нашем  краю,-  ведь  здесь  без  боязни  можно пронести десять тысяч франков
золотом  из  Круазика  в Сен-Назер, и никто по пути не спросит, что у тебя в
узелке.  Пьер стал искать Жака и нигде не нашел. Наутро изверг имел дерзость
вернуться; он наврал, что ходил в Бац.
     Надо вам сказать, что жена Пьера долго не могла придумать, куда прятать
деньги. Камбремер, тот свои лишки отдавал на хранение в  Круазик,  господину
Дюпотэ. Гульба сына помаленьку, по сто экю,  по  сто  франков,  по  луидору,
съела их сбережения; они почти что разорились, а это тяжко для тех,  у  кого
имущества было, если считать и островок с домом, на тысяч двенадцать ливров.
Никто  не  знал,  сколько  Камбремеру  пришлось  заплатить  в  Нанте,  чтобы
вызволить сына.  Несчастье  преследовало  всю  семью.  Брату  Камбремера  не
повезло, он нуждался в помощи. Пьер в утешение ему все говорил,  что  Жак  и
Перотта (она дочь младшего Камбремера) поженятся.  Чтобы  дать  брату  кусок
хлеба, Пьер взял его к себе в подручные, ведь Жозеф Камбремер  так  обеднел,
что ему приходилось рыбачить у чужих людей. Жена Жозефа умерла от  родильной
горячки; нужно было платить  женщине,  которая  взялась  выкормить  Перотту.
Жакетта Камбремер задолжала около ста франков разным людям за эту девочку  -
за ее белье, за платьица; да и толстухе Фрелю,  которая  прижила  ребенка  с
Симоном Годри и кормила грудью Перотту, причиталось не то за два, не  то  за
три месяца.  Жакетта  давно  уже  зашила  в  свой  тюфяк  испанский  дублон,
обернутый бумажкой с надписью: "За Перотту". Она была  образованная,  писала
не хуже любого писаря и сына выучила грамоте. Эта бумажка  его  и  погубила.
Никто не знает, как все случилось, но  негодяй  Жак  разнюхал,  где  золото,
выкрал его и побежал кутить в Круазик.  Отец,  как  нарочно,  возвращался  в
лодке домой. Причаливая, он увидел на  воде  клочок  бумаги,  подобрал  его,
принес жене, а она, увидев надпись, сделанную ее же рукой,  упала  замертво.
Камбремер не сказал ни слова, а пошел в  Круазик;  там  он  узнал,  что  сын
играет в кофейне на биллиарде; он вызвал хозяйку и сказал  ей:  "Я  запретил
Жаку брать дублон; когда он  расплатится  с  вами,  верните  мне  монету,  я
подожду здесь у входа  и  дам  вам  взамен  серебро".  Хозяйка  вынесла  ему
золотой, Камбремер взял его, молвил: "Ладно!" - и пошел домой. Об этом узнал
потом весь город, а вот что дальше было,  знаю  один  я,  другие  же  только
догадываются. Камбремер приказал жене прибрать спальню,  она  у  них  внизу;
развел огонь в очаге, зажег две свечи, поставил по одну  сторону  очага  два
стула, по другую - табуретку; затем велел жене достать одежду, в которой  он
венчался, а заодно и свой свадебный наряд. Он оделся, пошел за братом, велел
ему караулить перед домом и предупредить его, как только послышится  шум  на
прибрежной полосе - либо по их сторону, либо там  у  соляных  озер  Геранды.
Выждав, пока жена переоденется, он вернулся в дом, зарядил ружье  и  спрятал
его в уголке за камином. Тут объявился Жак; было уж поздно, он картежничал и
пьянствовал до десяти часов; теперь ему нужно было переправиться  назад,  на
островок. Дядя услыхал, как он кличет, поплыл в сторону соляных озер  и,  не
говоря ни слова, доставил Жака домой. Когда тот вошел в дом, отец указал ему
на табуретку и молвил:  "Садись!  Ты,-  продолжал  он,-  перед  судом  твоих
родителей, ты жестоко их оскорбил, теперь они вынесут  тебе  приговор".  Жак
начал орать от страха, потому  что  лицо  Камбремера  все  исказилось.  Мать
сидела, вытянувшись как  палка.  "Замолчи,-  продолжал  Пьер,  беря  его  на
прицел.- Если крикнешь, тронешься с места, если  не  будешь  недвижным,  как
мачта, застрелю тебя, как собаку". Сын  стал  нем,  точно  рыба;  мать  тоже
молчала. "Вот бумажка, в которую был завернут испанский дублон,- сказал Пьер
сыну,- он хранился в постели матери: ей одной было известно,  куда  она  его
запрятала; когда я приставал к берегу, я нашел эту бумажку. Сегодня  вечером
ты дал дублон старухе Флоран, а из постели матери дублон исчез.  Объяснись!"
Жак ответил, что он не брал золотого у матери,  что  у  него  у  самого  был
дублон еще с того времени, как он жил в Нанте. "Тем лучше,- молвил Пьер.-  А
как ты можешь доказать нам это?" - "У меня был дублон".- "Ты не  брал  того,
что хранился у матери?" - "Нет".- "Ты можешь поклясться в этом вечным  своим
спасеньем?" Сын уже готов был поклясться;  мать  подняла  на  него  глаза  и
молвила: "Жак, дитя мое, берегись, не приноси клятвы, если это неправда;  ты
можешь  исправиться,  раскаяться;  время  еще  не  ушло".   Она   заплакала.
"Ты,- сказал ей  сын  в  ответ,- такая-сякая,  всегда хотела  моей  гибели".
Камбремер весь побелел и крикнул: "То, что ты  сейчас  сказал  матери,  тоже
тебе зачтется. Но к делу! Ты клянешься?" - "Да!" - "Так смотри же! -  сказал
отец.- Была на твоем дублоне эта  метка,  которую  на  нашей  монете  сделал
скупщик рыбы, прежде чем дать его  мне?"  Жак  сразу  отрезвел  и  заплакал.
"Хватит разговаривать,- сказал Пьер.-  Я  уж  не  буду  вспоминать,  что  ты
натворил до этого; я не хочу,  чтобы  человека,  носящего  имя  Камбремеров,
казнили на  рыночной  площади  в  Круазике.  Прочти  молитвы,  да  поскорее!
Священник придет исповедать тебя". Мать перед этим вышла из  комнаты,  чтобы
не слышать, как будет произнесен приговор над ее сыном. Немного погодя  брат
Камбремера привез священника из Париака, Жак не сказал ему ни слова.  Хитрец
был уверен, что хорошо знает отца и что тот  не  убьет  его,  покуда  он  не
исповедуется. "Благодарю вас,  сударь,  простите  за  беспокойство,-  сказал
Камбремер священнику, видя, что Жак упорствует.- Я  хотел  проучить  сына  и
прошу вас никому не рассказывать об этом. А ты,- обратился он к Жаку,- знай:
если ты не исправишься, я при первой же провинности разделаюсь с  тобой  без
исповеди". Он велел сыну ложиться спать. Тот  поверил  ему,  вообразил,  что
отец простил его. Жак заснул. Отец не ложился. Когда он увидел, что сын спит
глубоким сном, он заткнул ему рот  паклей,  поверх  которой  крепко  обмотал
парусиной, и связал  его  по  рукам  и  ногам.  Сын  неистовствовал,  плакал
кровавыми слезами,- так рассказывал потом Камбремер  судье.  Жакетта  -  что
поделаешь с материнским сердцем! - бросилась к ногам Пьера.
     "Он осужден,- сказал тот,- ты пособишь мне снести его в лодку". Она  не
согласилась.  Тогда  Камбремер  один  втащил  сына  в  лодку,   привязал   к
перекладинам днища, привесил ему к шее камень, вывел лодку в  море  и  греб,
пока не поравнялся с той скалой, где вы его видели сейчас.  Несчастная  мать
умолила деверя, он привел ее к подножию скалы, но  сколько  она  ни  вопила:
"Смилуйся!" - все было напрасно. При свете луны она видела, как отец  бросил
в море сына, плоть и кровь ее. Ночь была безветренная, она услыхала  всплеск
- и только: ни следа, ни зыби. Море - оно ведь не  выдаст  тайну!  Камбремер
причалил к берегу, чтобы успокоить жену,- она неумолчно стонала,- и  увидел,
что она еле жива; братьям не под силу было  донести  ее  до  дома.  Пришлось
положить ее в ту самую лодку, в  которой  отец  только  что  вез  сына;  они
доставили ее домой кружным путем, через Круазик. И что же! Красавица Бруэн -
все ее так звали - не прожила и недели; умирая,  она  заклинала  мужа  сжечь
проклятую лодку; так он  и  сделал.  Сам  он  словно  рехнулся,  бродил  как
неприкаянный; шатался на ходу, будто  хватил  лишнего.  Потом  отлучился  на
десять дней, а воротясь, ушел из дому туда, где вы его видели, и с того дня,
как он там, больше не вымолвил ни единого слова".
     Эту историю рыбак рассказал нам за несколько минут, он изложил  ее  еще
проще,  чем  делаю  это  я  с  его  слов.  Когда  люди  из  народа  что-либо
рассказывают, они редко вставляют свои суждения; они описывают поразившее их
событие, передавая факты так, как восприняли их. Нас словно обухом по голове
ударили.
     - Я не пойду в Бац,- сказала Полина, когда мы достигли верхней излучины
разлива. Мы пошли обратно в Круазик вдоль соляных  промыслов,  по  лабиринту
троп, вслед за рыбаком, приумолкшим, как и мы. От прежнего оживления  у  нас
не осталось и следа. Мы с Полиной предавались  скорбным  думам,  опечаленные
этой драмой, которая оправдала мрачное предчувствие, охватившее нас при виде
Камбремера. Мы оба достаточно знали людей, чтобы разгадать в жизни этих трех
человек все тайны, о которых рыбак умолчал. Их несчастья представлялись  нам
так отчетливо, словно мы, сцена за  сценой,  смотрели  драму,  завершающуюся
тем, что  отец  искупает  свое  вынужденное  преступление.  Мы  не  решались
взглянуть на скалу, где томился несчастный, внушавший  страх  жителям  всего
края. Небо затянулось тучами; на горизонте клубился пар; нас окружала  самая
хмурая природа, какую мне когда-либо довелось видеть. Земля, по  которой  мы
ступали, казалась истощенной, страждущей; наш  путь  пролегал  мимо  соленых
озер, их можно назвать гнойными болячками  почвы.  Эти  озера  разделены  на
квадраты неравной величины, окаймленные высокими серыми  насыпями,  во  всех
квадратах стоит мутная  вода,  подернутая  пленкой  соли;  между  впадинами,
созданными  трудом  человека,  безостановочно  ходят  рабочие   с   длинными
гребками, при помощи которых они извлекают соль, и,  набрав  ее  достаточное
количество, складывают кучами на круглые платформы, расположенные  в  равных
промежутках одна от другой.
     Целых два часа мы шли вдоль этой унылой  шахматной  доски,  где  обилие
соли глушит растительность, и лишь время  от  времени  мы  видели  одиночных
соляных  старателей,  как  они  здесь  прозываются.  Эти  люди  -   как   бы
своеобразный клан среди бретонцев - носят особую одежду: белые куртки  вроде
тех, в которых ходят пивовары. Они вступают в брак только со своими. Не было
случая, чтобы дочь  соляного  старателя  вышла  за  человека,  занимающегося
другим промыслом. Тоскливый  вид  этих  солончаков,  аккуратно  разбитых  на
грязные квадраты, этой серой земли, которой  боязливо  чуждается  бретонская
флора, отвечал гнетущей грусти, овладевшей нашими сердцами. Когда  мы  дошли
до того места, где нужно переправиться через пролив,  образованный  морскими
водами, вторгшимися в низину,  и,  по-видимому,  питающий  солончаки,  мы  с
радостью взглянули на чахлую  растительность  прибрежных  песков.  Во  время
переправы мы увидели среди разлива островок, где обитала семья  Камбремеров;
мы отвели глаза.
     Придя в гостиницу, мы в  одной  из  общих  комнат  увидели  биллиард  и
узнали, что он - единственный  на  весь  Круазик;  той  же  ночью  стали  мы
собираться в путь и на другой день поселились в  Геранде.  Полина  была  еще
грустна, а меня уже томило предвестие пламени, испепеляющего мой мозг. Видя,
как я терзаюсь тем, что открылось мне в  этих  трех  существованиях,  Полина
сказала:
     - Луи, опиши все это, и ты дашь выход своей лихорадке.
     Вот почему я и рассказал вам это происшествие, дорогой дядюшка; но  оно
уже лишило меня того спокойствия, которое я  было  обрел  благодаря  морским
купаньям и жизни в этом захолустье.
                                               Париж, 20 ноября 1834 г.


ДРАМА НА БЕРЕГУ МОРЯ

     Новелла  "Драма на берегу моря" впервые была напечатана в 1835 году в V
томе "Философских этюдов"; в 1846 году "Драма на берегу моря" вошла в XV том
"Человеческой комедии" (II том "Философских этюдов").
     "Драма  на  берегу  моря"  относится  к числу более поздних философских
новелл Бальзака.
     История  старого  Камбремера  обнажает трагедию крушения патриархальных
устоев под натиском буржуазного образа жизни.
     Большую   роль   в  композиции  новеллы  играет  принцип  контрастов. С
идиллическим   вступлением   контрастирует   картина   человеческой   нужды,
раскрывающаяся при встрече с рыбаком, и затем необычайная, горестная история
жизни Камбремера.
     Примечателен  по  всему  своему  строю  рассказ  рыбака:  это  простое,
лаконичное  повествование,  лишенное  всяких внешних прикрас и в то же время
энергичное и драматически насыщенное.



   Оноре де Бальзак
   Прощенный Мельмот


---------------------------------------------------------------------------
     Собрание сочинений в пятнадцати томах.
     Т. 13. Человеческая комедия. Философские этюды.
     М.: Государственное издательство художественной литературы, 1955.
     OCR Гуцев В.Н.
---------------------------------------------------------------------------


                              Генералу  барону  де  Померель  -  на память о
                              крепкой   дружбе,  соединявшей  наших  отцов и
                              перешедшей к сыновьям.
                                                                 Де Бальзак.

     Есть  такая  порода  людей,  которую  в  мире  общественном  выращивает
цивилизация,  подобно  тому  как  в  мире  растительном  цветоводы тепличным
способом  создают  гибридную  породу,  не  поддающуюся  размножению ни путем
посева,  ни  отводками.  Мы  имеем  в  виду кассира - некое человекообразное
растение,   которое  поливают  религиозными  идеями,  подпирают  гильотиной,
обстригают пороком,- и растет себе оно на четвертом этаже вместе с почтенной
супругой  и  надоедливыми  детьми.  Многочисленные  парижские кассиры всегда
останутся  загадкой  для  физиолога.  Понял  ли кто-нибудь задачу, где иксом
является  кассир?  Как отыскать человека, который спокойно созерцал бы чужое
богатство,  отданное  ему  в руки,- ведь это все равно, что кошку посадить в
одну  клетку  с  мышью!  Как отыскать человека, который согласится в течение
семи  восьмых  года по семь-восемь часов в день сидеть в плетеном кресле, за
решеткой  в  каморке,  не  более  просторной,  чем  каюта  морского офицера?
Человека,  у  которого  таз  и  ноги  не  одеревенеют  от подобного ремесла?
Человека,  у  которого  достаточно  величия  для  такого  маленького  места?
Человека, который, постоянно имея дело с деньгами, проникся бы отвращением к
ним?  У любой религии, моральной системы, школы или института затребуйте это
растение  и  предложите им Париж - этот город-искуситель, этот филиал ада, в
качестве  среды, где должен произрастать кассир! И вот проследуют перед вами
религии  одна  за  другой;  школы,  институты, моральные системы, все законы
человеческие, великие и малые придут к вам, как приходит друг, к которому вы
обратились с просьбой о тысячефранковом билете. Они примут скорбный вид, они
прибегнут  к  гриму,  они  сошлются на гильотину - совершенно также, как ваш
друг  укажет вам жилище ростовщика - одну из сотни дверей ведущих в больницу
для  бедных.  Впрочем,  сама  нравственная  природа  не лишена капризов, она
позволяет  себе  то  там,  то  здесь  создавать  честных кассиров. Потому-то
разбойники, которых мы прикрасы ради именуем банкирами и которые приобретают
лицензию  за  тысячу  экю как пират - разрешение на выход в море, проникнуты
таким   почтением   к   этим   редким  существам,  выращенным  в  инкубаторе
добродетели,   что   заключают   их  в  каморку,  содержа  их  так  же,  как
правительство   содержит   редкостных   животных.   Если   кассир  не  лишен
воображения,  наделен  страстями, если кассир, пусть даже безупречный, любит
свою  жену,  а  она  скучает,  страдает от неудовлетворенного честолюбия или
просто  тщеславия,- тогда кассир развращается. Поройтесь в истории кассиров:
вы  не  приведете  ни одного случая, когда кассир добился бы, что называетс