е вертятся.
     Он  выключил  монитор,  закрыл  его  и  задвинул  контрольный  блок
обратно. Татарскому пришла в голову тревожная мысль.
     - Слушай, - спросил он, - а что, у американцев то же самое?
     - Конечно. И гораздо раньше началось. Рейган со второго  срока  уже
анимационный  был.  А Буш... Помнишь, когда он у вертолета стоял, у него
от ветра зачес над лысиной все время вверх взлетал и дрожал так?  Просто
шедевр.  Я считаю, в компьютерной графике рядом с этим ничего не стояло.
Америка...
     - А правда, что у нас на политике их копирайтеры работают?
     - А вот это вранье. Они для себя-то ничего хорошего придумать не  в
состоянии.  Разрешающая  способность, число точек, спецэффекты - это да.
Но страна бездуховная. Криэйторы у  них  на  политике  -  говно  полное.
Кандидатов  в  президенты двое, а команда сценаристов одна. И работают в
ней только те,  кого  с  Мэдисон-авеню  поперли,  потому  что  деньги  в
политике  маленькие. Я недавно их предвыборные материалы пересматривал -
просто ужас. Если один про мост в прошлое заговорит, то другой через два
дня  обязательно про мост в будущее скажет. Бобу Доулу просто найковский
слоган переделали - из "just do it" в "just don't do it". А  позитивного
ничего  придумать  не  могут, кроме минета в Оральном офисе... Нет, наши
сценаристы раз в десять круче. Ты посмотри,  какие  характеры  выпуклые.
Что Ельцин, что Зюганов, что Лебедь. Чехов. "Три сестры". Так что пускай
все люди, которые говорят, что в России своих брэндов нет, этим  базаром
подавятся.  У  нас  здесь  такие таланты, что ни перед кем не стыдно. Да
вон, например, видишь?
     Он  кивнул  на  фотографию  Гагарина.  Татарский  поглядел  на  нее
внимательнее  и понял, что на ней изображен не Гагарин, а генерал Лебедь
в парадном мундире, и в руках у него не голубь, а  поджавший  уши  белый
кролик.  Фотография  до  такой  степени  напоминала  снимокпрототип, что
возникал своеобразный обман зрения:  кролик  в  руках  Лебедя  в  первую
минуту казался неприлично разжиревшим голубем.
     -  Шахтерский  парнишка  один  сделал,  - сказал Морковин. - Это на
обложку "Плейбоя". Слоган к нему - "Россия будет  красивой  и  толстой".
Для  голодных  районов  - в десятку. Раньше парень, бывало, ел раз в два
дня) а теперь один из главных криэйторов.  Правда,  у  него  все  как-то
вокруг  еды  вертится...  Помнишь,  у  Ахматовой:  "Когда 6 вы знали, из
какого сора..."
     - Погоди, - сказал Татарский, - у меня мысль хорошая. Дай запишу.
     Вынув из кармана свою книжечку, он написал:


          Silicon  Graphics/большие  сиськи  -  новая  эмблема.   Вместо
     снежинки  -  контур  огромной  сиськи,  как бы раздутой силиконовым
     протезом (небрежно прочерченный пером, т.к. graphics).  В  динамике
     (клип) - из соска выползает кремнийорганический червяк и  сгибается
     в виде $ (модель - species-ll). Подумать.


     - Потный вал вдохновения?  -  спросил  Морковин.  -  Даже  завидно.
Ладно, экскурсия кончена. Пошли в буфет.
     В   буфете   было  по-прежнему  пусто.  Так  же  беззвучно  работал
телевизор, а на столе под ним стояла недопитая бутылка "Smirnoff  citrus
twist"  и  два стакана. Морковин наполнил их, молча чокнулся со стаканом
Татарского и выпил. После экскурсии Татарский  ощущал  какое-то  смутное
беспокойство.
     -  Слушай,  -  сказал  он,  - я чего понять не могу, Вот, допустим,
копирайтеры им всем тексты пишут. Но кто за тексты-то  отвечает?  Откуда
мы  берем  темы  и  как мы определяем, куда завтра повернет национальная
политика?
     - Большой бизнес, -  коротко  ответил  Морковин.  -  Про  олигархов
слышал?
     -  Ага.  И  что  они,  собираются  и  решают? Или в письменном виде
концепции присылают?
     Морковин зажал большим пальцем горлышко бутылки, потряс ее  и  стал
вглядываться в пузырьки - видимо, его что-то захватывало в этом зрелище.
Татарский молча ждал ответа.
     - Ну как они могут где-то собираться, - отозвался наконец Морковин,
- когда их всех этажом выше делают. Ты же сейчас сам Березовского видел.
     -  Ага,  -  вдумчиво  ответил  Татарский.  -  Ну  да, конечно. А по
олигархам кто сценарии пишет?
     - Копирайтеры. Все то же самое, только этаж другой.
     - Ага. А как мы выбираем, что эти олигархи решат?
     - Исходя из  политической  ситуации.  Это  ведь  только  говорят  -
"выбираем".  На  самом  деле  особого  выбора  нет. Кругом одна железная
необходимость. И для тех, и для этих. Да и для нас с тобой.
     - Так что, олигархов тоже нет никаких? Но ведь у  нас  снизу  доска
висит - "Межбанковский комитет"...
     -  Да  это  чтоб  мусора  уважали, - ответил Морковин, - и с крышей
своей не лезли. Комитет-то мы межбанковский, это да,  только  все  банки
эти - межкомитетские. А комитет - это мы. Во как.
     -  Понял,  -  сказал  Татарский.  -  Кажется, понял... То есть как,
подожди... Выходит, что те определяют этих, а эти... Эти определяют тех.
Но как же тогда... Подожди... А на что тогда все опирается?
     Не  договорив, он взвыл от боли - Морковин изо всех сил ущипнул его
за кисть руки - так сильно, что даже оторвал маленький лоскуток кожи.
     - А вот про это, - сказал он, перегибаясь через стол и заглядывая в
глаза  Татарскому  почерневшим  взглядом, - ты не думай никогда. Никогда
вообще, понял?
     - А как?  -  спросил  Татарский,  чувствуя,  что  боль  только  что
откинула  его  от  края  какой-то  глубокой  и темной пропасти. - Как не
думать-то?
     - Техника такая, - сказал Морковин. -  Ты  как  бы  понимаешь,  что
вот-вот  эту  мысль подумаешь в полном объеме, и тут же себя щипаешь или
колешь чем-нибудь острым. В руку,  в  ногу  -  неважно.  Надо  там,  где
нервных окончаний больше. Типа как пловец в икру, когда у него судорога.
Чтобы не  утонуть.  И  потом,  постепенно,  у  тебя  вокруг  этой  мысли
образуется как бы мозоль, и ты ее уже можешь без особых проблем обходить
стороной. То есть ты чувствуешь, что она есть, но никогда ее не думаешь.
И  постепенно  привыкаешь.  Восьмой  этаж  опирается на седьмой, седьмой
опирается на восьмой, и  везде,  в  каждой  конкретной  точке  в  каждый
конкретный  момент,  есть  определенная  устойчивость. А завалит делами,
нюхнешь кокоса и будешь конкретные вопросы весь день решать на бегу.  На
абстрактные времени не останется.
     Татарский залпом выпил остаток водки и несколько раз подряд ущипнул
себя за ляжку. Морковин грустно усмехнулся.
     - Вот Азадовский, - сказал он, - почему он здесь  всех  разводит  и
грузит?  Да  потому, что ему в голову даже не приходит, что во всем этом
есть что-то странное. Такие люди раз в сто лет  рождаются.  У  человека,
можно сказать, чувство жизни международного масштаба...
     -  Хорошо,  - сказал Татарский и еще раз ущипнул себя за ногу. - Но
ведь,  наверно,  нужно  не  только  грузить  и  разводить,  но   еще   и
регулировать?  Ведь  общество  - вещь сложная. А для регулирования нужны
какие-то принципы?
     - Принцип очень простой, - сказал Морковин. - Чтобы все в  обществе
было нормально, мы должны всего лишь регулировать объем денежной  массы,
которая  у  нас  есть.  А  все  остальное  автоматически войдет в русло.
Поэтому ни во что нельзя вмешиваться.
     - А как этот объем регулировать?
     - А чтобы он у нас был максимальный.
     - И все?
     -  Конечно. Если он у нас максимальный, это и значит, что все вошло
в русло.
     - Да, - сказал Татарский, - логично. Но  кто-то  ведь  должен  всем
этим командовать?
     -  Чего-то  быстро ты все понять хочешь, - нахмурился Морковин. - Я
говорю, погоди. Это, братец, большая проблема - понять,  кто  всем  этим
командует.  Скажу  тебе  пока  так  -  миром  правит  не "кто", а "что".
Определенные факторы и импульсы, о которых знать тебе  еще  рано.  Хотя,
Ваван, не знать про них ты просто не можешь. Такой вот парадокс...
     Морковин  замолчал и о чем-то задумался. Татарский закурил сигарету
- больше говорить не хотелось. В  буфете  тем  временем  появился  новый
посетитель,   которого  Татарский  сразу  узнал,  -  это  был  известный
телеаналитик Фарсук  Сейфуль-Фарсейкин.  В  жизни  он  выглядел  намного
старше,  чем  на  экране.  Видимо,  он  возвращался  с  эфира:  его лицо
покрывали крупные капли пота, а знаменитое пенсне сидело на носу  как-то
косо. Татарский подумал, что Фарсейкин сразу кинется к буфету за водкой,
но тот подошел к их столу.
     - Можно звук включить? - спросил он, кивая  на  телевизор.  -  Этот
клип сынишка мой делал. А я не видел еще.
     Татарский   поднял  глаза.  На  экране  происходило  чтото  странно
знакомое: на поляне посреди березового леса стоял хор  морячков  немного
подозрительного  вида  (Татарский  сразу узнал Азадовского - тот стоял в
самом центре группы  и  был  единственным,  у  кого  на  груди  блестела
медалька).  Обнявшись  за  плечи  и  раскачиваясь  из стороны в сторону,
морячки неслышно подпевали желтоволосому солисту, похожему на Есенина  в
кубе.  Сначала Татарскому показалось, что солист стоит на пне гигантской
березы, но по идеально цилиндрической форме этого пня и маленьким желтым
лимонам,   нарисованным  на  его  поверхности,  он  догадался,  что  это
увеличенная во много раз  банка  софт-дринка,  раскрашенная  то  ли  под
березу,  то ли под зебру. Вылизанный видеоряд свидетельствовал, что клип
из очень дорогих.
     "Бом-бом-бом",  -  глухо  выдали  раскачивающиеся  морячки.  Солист
протянул руку от сердца к камере и тенором пропел:

                    - И Родина щедро
                    Поила меня
                    Березовым Спрайтом,
                    Березовым Спрайтом!

     Татарский резким движением раздавил в пепельнице сигарету.
     - Суки, - сказал он.
     - Кто? - спросил Морковин.
     - Если 6  знать...  Слушай,  а  меня  на  какое  направление  хотят
поставить?
     -  Старшим криэйтором в отдел компромата. Еще на подхвате будешь во
время авралов. Так что стоять теперь будем, опираясь друг на друга.  Вот
как  эти  морячки.  Плечом  к плечу... Ты извини, брат, что я тебя в это
впутал. Ботве ведь, кто этого не знает, им жить легче. Они даже  думают,
что  есть разные телеканалы, какие-то гам телекомпании... Но на то они и
ботва.


        ИСЛАМСКИЙ ФАКТОР

     Часто бывает -  проезжаешь  в  белом  "мерседесе"  мимо  автобусной
остановки,  видишь  людей,  Бог знает сколько времени остервенело ждущих
своего автобуса, и вдруг замечаешь, что ктото из них мутно  и  вроде  бы
даже с завистью глядит на тебя. И на секунду веришь, что этот украденный
у неведомого бюргера аппарат, еще не до конца растаможенный  в  братской
Белоруссии, но уже подозрительно стучащий мотором с перебитыми номерами,
и правда трофей, свидетельствующий о полной и окончательной  победе  над
жизнью. И волна горячей дрожи проходит по телу; гордо отворачиваешь лицо
от стоящих на остановке и решаешь в своем  сердце,  что  не  зря  прошел
через известно что и жизнь удалась.
     Так  действует  в  наших  душах  анальный вау-фактор. Но Татарскому
никак не удавалось испытать его сладостной щекотки. Возможно, дело  было
в  какойто  особой  последождевой  апатичности  представителей  среднего
класса, жавшихся на своих остановках. Или, может быть, Татарский  просто
слишком нервничал - предстоял просмотр его работы, на котором должен был
присутствовать сам Азадовский. А может, дело было  в  сбоях,  которые  в
последнее время стал давать социальный локатор в его душе.

     "Если  смотреть  на  происходящее с точки зрения чистой анимации, -
думал он, оглядывая экипажи соседей по пробке, - то все  понятия  у  нас
перевернуты.  Для  небесного  "Силикона",  который обсчитывает весь этот
мир, мятый "Запорожец" куда  более  сложная  работа,  чем  новый  "БМВ",
который  три года обдували в аэродинамических трубах. Так что все дело в
криэйторах и сценаристах. Но какая же гадина написала этот  сценарий?  И
кто  тот  зритель, который жрет свою пиццу, глядя на этот экран? И самое
главное, неужели все это происходит  только  для  того,  чтобы  какая-то
жирная  надмирная тушка наварила себе что-то вроде денег на чем-то вроде
рекламы? А похоже. Ведь известно: все в мире держится на подобии..."
     Пробка наконец стала  рассасываться.  Татарский  включил  радио.  В
машину  ворвался  гнусавый,  с  подвывами голос, похожий на гул в печной
трубе:

                    - Ни иконы, ни Бердяев,
                    ни программа "Третий глаз"
                    не спасут от негодяев,
                    захвативших нефть и газ!
                    _Рекламная служба Русского Радио!_

     Инфернальная веселость, которой дышал голос, не оставляла  сомнений
в  том,  что  говоривший  и  сам  был  не последним человеком среди этих
негодяев. Татарский нервно выключил радио и взялся за ручку сцепления.
     Его настроение совсем ухудшилось; захотелось  живого  человеческого
тепла.  Вырулив  из  потока  машин  к  автобусной остановке, он нажал на
тормоз. Разбитое боковое стекло  будки  было  заделано  рекламным  щитом
телеканала  СТС  с аллегорическим изображением четырех смертных грехов с
пультами дистанционного управления в руках. На лавке под навесом  сидели
неподвижная  старуха с корзиной на коленях и кудрявый мужик лет сорока в
подмокшем военном ватнике, с бутылкой пива в руке. Отметив, что в мужике
еще достаточно жизненной силы, Татарский опустил стекло и высунул локоть
наружу.
     -  Простите, господин военный, - сказал он, - вы не подскажете, где
тут магазин "Мужские сорочки"?
     Мужчина поднял на него  взгляд.  Видимо,  он  обо  всем  догадался,
потому  что  его  глаза заволокло холодной белой яростью. Короткий обмен
взглядами оказался очень информативным  -  Татарский  понял,  что  мужик
понял. А мужик, видимо, понял даже то, что Татарский понял, что понят.
     - Под Кандагаром было круче, - сказал мужик.
     - Извините, что вы сказали?
     - То и сказал, - ответил мужик, перехватывая бутылку за горлышко, -
что круче было под Кандагаром. А извинить не проси даже.
     Что-то подсказало Татарскому, что мужик идет к  его  автомобилю  не
для  того, чтобы подсказать дорогу к магазину, и он вдавил педаль газа в
днище. Чутье не обмануло - через секунду по заднему стеклу что-то сильно
ударило,  и  оно  покрылось сеткой трещин, по которой потекла вниз белая
пена.  Под  действием  адреналиновой  волны  Татарский  резко   увеличил
скорость.  "Вот  мудак,  -  подумал  он,  оглядываясь. - Правильно таких
братва на квартиры ставит".
     Когда он припарковался во дворе Межбанковского  комитета,  рядом  с
его   машиной   затормозил  красный  "рэйнджровер"  последней  модели  с
немыслимыми фарами над крышей и веселым рисунком на двери: восход солнца
над  прерией и голова индейца в уборе из перьев. "Кто это, интересно, на
таких ездит?" - подумал Татарский и чуть задержался у дверцы.
     Из "рэйнджровера" вылез полный и низенький  мужчина  в  подчеркнуто
буржуазном полосатом костюме, повернулся, и Татарский с изумлением узнал
в нем Сашу Бло - разжиревшего, еще сильнее  облысевшего,  но  с  той  же
гримасой мучительного непонимания на лице.
     - Саша, - сказал Татарский, - ты?
     - А, Ваван, - сказал Саша Бло. - Тоже здесь? В компромате?
     - Откуда ты знаешь?
     -  А  оттуда  все начинают. Чтоб руку набить. Креативный штат-то не
особо большой. Все друг с другом знакомы. Так что, если я тебя раньше не
видел,  а  теперь  ты  у  этого подъезда паркуешься, значит, ты в отделе
компромата. Да и то - недели две, не больше. Элементарно, Ватсон.
     - Месяц уже, - ответил Татарский. - А ты кем работаешь?
     - Я? Я завотделом русской  идеи.  Это  во  флигеле.  Идеи  будут  -
заходи.
     - От меня толку мало, - ответил Татарский. - Я пробовал думать - не
выходит. Ты бы поездил по окраинам, поспрашивал у мужиков.
     Саша Бло недовольно наморщился.
     - Да я пробовал вначале, - сказал он. -  Стакан  нальешь,  в  глаза
заглянешь,  а тебе в ответ: "Да разъебись ты на хуй, Мерседес козлиный".
Они  круче  "мерседеса"  ничего  представить  не  могут...  И  все   так
деструктивно... Твоя?
     Вопрос относился к машине Татарского.
     - Ну, моя, - с достоинством ответил он.
     - Понятно, - сказал Саша Бло, запирая дверь "рэйнджровера". - Сорок
минут позора, и ты на работе. Да ты не комплексуй. Все еще впереди.
     Кивнув, он вприпрыжку побежал ко входу, отмахивая  на  ходу  пухлой
засаленной  папочкой.  Татарский  проводил  его  долгим  взглядом, потом
поглядел на заднее стекло своей машины и вынул записную книжку.


          Главное зло в том, -  записал он на последней странице,  - что
     люди  строят  общение  друг  с  другом  на бессмысленно-отвлекающей
     болтовне, в которую они жадно, хитро и бесчеловечно вставляют  свой
     анальный импульс  в надежде,  что для  кого-то он  станет оральным.
     Если это случается, человек приходит в оргиастическое содрогание  и
     несколько секунд ощущает так называемое "биение жизни".


     Азадовский  с  Морковиным сидели в просмотровом зале с самого утра.
Перед входом прохаживалось несколько человек, которые болтали о политике
и  яростно  ругали  правительство.  Татарский решил, что это копирайтеры
политического отдела, практикующие корпоративное неделание. Их  вызывали
по  одному;  в  среднем  они  проводили с начальством минут по десять, а
вопросы, которые там  решались,  явно  были  государственного  значения:
Татарский понял это по несколько раз долетевшему из зала голосу Ельцина,
включенному  на  максимальную  громкость.  Первый  раз   он   недоуменно
пробубнил:
     -  Зачем  нам  столько пилотов? Нам нужен один пилот, но готовый на
все! Вот у меня внук на Play Station играет - я как поглядел, так  сразу
и понял...
     Второй  раз,  видимо, крутили фрагмент из обращения к нации, потому
что голос Ельцина был торжественным и размеренным:
     - Впервые  за  многие  десятилетия  у  населения  России  появилась
возможность выбирать между сердцем и разумом...
     Один  проект  завернули,  что  было ясно по лицу выходящего из зала
высокого усатого мужчины  с  ранней  сединой,  который  держал  в  руках
багровый  скоросшиватель  с  золотой надписью "Царь". Потом в зале стала
играть музыка - сначала долго тренькала балалайка и кто-то громко  ухал,
а потом раздался высокий голос Азадовского:
     - К чертовой матери! Будем с эфира снимать. По мне, так пусть лучше
Лебедь. У него хоть лысины нет. Следующий.
     Очередь Татарского подошла не скоро - он был последним.  Полутемный
зал,  где  ждал Азадовский, был мрачно-шикарным, но несколько архаичным,
словно его оборудовали и обставили еще в тридцатые или  сороковые  годы.
Войдя,  Татарский почему-то пригнулся, трусцой добежал до первого ряда и
пристроился на краю стула слева от Азадовского,  который  пускал  дымные
струи в луч видеопроектора. Азадовский пожал ему руку не глядя - он явно
был не в духе. Татарский знал, в  чем  дело,  -  Морковин  объяснил  еще
вчера.
     "Опустили до трехсот, - мрачно сказал он. - За Косово. Помнишь, при
коммунистах сливочного масла не хватало? А сейчас -  машинного  времени.
Есть в истории этой страны что-то фатальное. Азадовский теперь лично все
болванки смотрит. На главный рендер  пускают  только  после  письменного
распоряжения, так что старайся".
     Как выглядит так называемая болванка, то есть непросчитанный эскиз,
Татарский увидел в первый раз. Не  будь  он  сам  автором  сценария,  он
никогда  бы  не  догадался,  что  зеленый  контур,  пересеченный тонкими
желтыми пунктирами, - это стол, на котором разложена "монополия".  Фишки
были  одинаковыми  красными  стрелками, а игральные кости - двумя синими
пятнышками. В нижней части экрана парами выскакивали цифры от одного  до
шести,  выданные  генератором  случайных  чисел,  и ходы соответствовали
выпавшим очкам, - игра была смоделирована честно. Но самих игроков  пока
не   существовало:   вместо   них   за   столо