новая рекламная технология, отражающая реакцию  рыночных  механизмов
на  сгущающееся человеческое отвращение к рыночным механизмам. Короче, у
зрителя должно постепенно возникать чувство, что где-то в мире - скажем,
в  солнечной  Калифорнии  -  есть последний оазис не стесненной мыслью о
деньгах свободы, где и делают такую рекламу. Она глубоко антирыночна  по
форме и поэтому обещает быть крайне рыночной по содержанию...
     Он оглянулся по сторонам, чтобы убедиться, что в зале больше никого
нет, и перешел на шепот:
     - К делу. Здесь вроде не прослушивают, но говори на  всякий  случай
тихо. Молодец, все отлично. Как по нотам. Вот твоя доля.
     В  его  руке  появились  три  конверта  - один пухлый и желтый, два
других потоньше.
     - Прячь быстрее. Здесь двадцать от Березовского, десять от  Радуева
и  еще  две  от  ваххабитов.  От  них  самый толстый, потому что мелкими
купюрами. Собирали по аулам.
     Татарский  сглотнул,  взял  конверты  и  быстро  распихал   их   по
внутренним карманам куртки.
     - Азадовский не просек, как ты думаешь? - прошептал он.
     Морковин отрицательно помотал головой.
     -  Слушай,  -  зашептал Татарский, еще раз оглядевшись, - а как так
может быть? Насчет ваххабитов я еще понимаю. Но ведь Березовского нет, и
Радуева  тоже  нет.  Вернее,  они  есть,  но  ведь  это  просто нолики и
единички, нолики и единички. Как же это от них бабки могут прийти?
     Морковин развел руками.
     - Сам до конца не  понимаю,  -  прошептал  он  в  ответ.  -  Может,
какие-то  люди заинтересованы. Работают в каких-то там структурах, вот и
корректируют имидж. Наверно, если разобраться, все в конечном  счете  на
нас  самих  и  замкнется.  Только зачем разбираться? Ты где еще тридцать
штук зараз заработаешь? Нигде. Так что не бери в голову.  Про  этот  мир
вообще никто ничего понастоящему не понимает.
     В зал заглянул киномеханик:
     - Мужики, вы долго сидеть будете?
     - Говорим про клипы, - шепнул Морковин.
     Татарский прочистил горло.
     -  Если я правильно понял разницу, - сказал он ненатурально громким
голосом, - то обычная реклама и та, что мы видели, - это как  поп-музыка
и альтернативная?
     -  Именно,  -  так же громко ответил Морковин, поднимаясь с места и
глядя на часы. - Только что это такое  -  альтернативная  музыка?  Какой
музыкант альтернативный, а какой - попсовый? Как ты это определяешь?
     - Не знаю, - ответил Татарский. - По ощущению.
     Они  прошли  мимо застрявшего в дверях киномеханика и направились к
лифтам.
     -  Есть  четкая  дефиниция,  -  сказал  Морковин  назидательно.   -
Альтернативная музыка - это такая музыка, коммерческой эссенцией которой
является ее  предельно  антикоммерческая  направленность.  Так  сказать,
антипопсовость.  Поэтому,  чтобы правильно просечь фишку, альтернативный
музыкант должен прежде всего  быть  очень  хорошим  поп-коммерсантом,  а
хорошие  коммерсанты  в  музыкальный  бизнес  идут  редко. То есть идут,
конечно, но не исполнителями, а управляющими... Все, расслабься. У  тебя
текст с собой?
     Татарский кивнул.
     -  Пойдем  ко  мне.  Дадим  тебе  соавтора, как Азадовский велел. А
соавтору я штуки три суну, чтобы сценарий не испортил.
     Татарский никогда еще не поднимался на седьмой  этаж,  где  работал
Морковин.  Коридор,  в  который  они  вышли  из лифта, выглядел скучно и
напоминал о канцелярии советских времен -  пол  был  покрыт  обшарпанным
паркетом)  а двери обиты звукоизоляцией под черным дерматином. На каждой
двери,  правда,  была  изящная  металлическая  табличка  с  маркировкой,
состоявшей  из цифр и букв. Букв было всего три - "А", "О" и "В", но они
встречались в разных комбинациях. Морковин  остановился  возле  двери  с
табличкой "1 - А-В" и набрал код на цифровом замке.
     Кабинет  Морковина  впечатлял  размерами  и убранством. Один только
письменный стол явно  стоил  в  несколько  раз  больше,  чем  "мерседес"
Татарского.  Этот  шедевр  мебельного  искусства был почти пуст - на нем
лежала папка с бумагами и стояли два телефона без циферблатов, красный и
белый.  Еще  на  нем помещалось какое-то странное устройство - небольшая
металлическая коробка со стеклянной панелью сверху.  Над  столом  висела
большая   картина,   которая   сначала  показалась  Татарскому  гибридом
соцреалистического пейзажа с дзенской каллиграфией. Она изображала  угол
тенистого   сада,   где   поверх   кустов   шиповника,   вырисованных  с
фотографической точностью,  был  небрежно  намалеван  сложный  иероглиф,
покрытый одинаковыми зелеными кружками.
     - Что это такое?
     - Президент на прогулке, - сказал Морковин.  -  Азадовский  подарил
для  государственного  настроя. Вон, видишь, на скелетоне галстук? И еще
значок какойто - он прямо на фоне цветка, так что приглядеться надо.  Но
это уже фантазия художника.
     Оторвавшись  от  картины, Татарский заметил, что они с Морковиным в
кабинете не одни. На другом конце просторной комнаты помещалась стойка с
тремя  плоскими мониторами и эргономическими клавишными досками, провода
от которых уходили в обитую пробкой стену. За одним из  мониторов  сидел
паренек  с  пони-тэйлом  и  неторопливыми  движениями  руки пас мышку на
скудном сером коврике. Уши парня были проткнуты не  меньше  чем  десятью
мелкими серьгами, и еще две проходили через левую ноздрю. Вспомнив совет
Морковина  колоть  себя  чем-нибудь  острым  при  появлении   мысли   об
отсутствии  какой-либо опоры у всеобщего порядка вещей, Татарский решил,
что дело тут не в чрезмерном увлечении пирсингом, а  в  том,  что  из-за
близости  к  техническому  эпицентру  происходящего парень с пони-тэйлом
просто ни на секунду не вынимает из себя булавок.
     Сев за  стол,  Морковин  поднял  трубку  белого  телефона  и  отдал
короткое распоряжение.
     -  Сейчас твой соавтор подойдет, - сказал он Татарскому. - Ты здесь
еще не был? Вот эти терминалы идут на главный рендер. А этот юноша - наш
главный дизайнер Семен Велин. Ощущаешь ответственность?
     Татарский  несмело  подошел  к  парню  за компьютером и поглядел на
экран, где дрожала тонкая сетка синих линий. Линии соединялись в подобие
проволочного   каркаса   двух   ладоней,  сложенных  домиком,  так,  что
соприкасались только их средние пальцы. Они  медленно  вращались  вокруг
невидимой  вертикальной  оси. Чем-то неуловимым картинка напоминала кадр
из малобюджетного фантастического фильма восьмидесятых годов.  Парень  с
пони-тэйлом  двинул  мышь по коврику, потыкал стрелкой курсора в колонки
меню, возникшие в верхней части экрана, и наклон рук изменился.
     - Я ведь говорил, сразу надо было золотое сечение забить, -  сказал
он, поворачиваясь к Морковину.
     - Ты про что? - спросил Морковин.
     -  Про  угол  между ладонями. Надо было его сделать таким же, как в
египетских пирамидах. У зрителя  будет  возникать  безотчетное  ощущение
гармонии, мира и счастья.
     - Чего ты с этим старьем возишься? - спросил Морковин.
     - Идея хорошая была насчет крыши. Все равно вернемся.
     - Ладно, - согласился Морковин, - забивай свое золотое. Пусть ботва
расслабится. Только в сопроводительных документах про это не пиши.
     - Почему?
     - Потому, - сказал Морковин. -  Мы-то  с  тобой  знаем,  что  такое
золотое  сечение.  А  в  бухгалтерии, - он кивнул головой вверх, - могут
смету не утвердить. Решат, что, раз  золотое,  дорого.  На  Черномырдине
сейчас экономят.
     -  Понял,  -  сказал парень. - Я тогда просто углы заложу. Позвони,
чтоб корневую открыли.
     Морковин подтянул к себе красный телефон.
     - Алла?  Это  Морковин  из  анально-вытесняющего.  Открой  корневую
директорию на пятый терминал. У нас там косметический ремонт. Хорошо...
     Он  положил  ладонь  на  прозрачную  панель странного прибора, и по
стеклу прошла полоса яркого света.
     - Есть, - сказал Морковин. - Подожди, Алла,  у  тебя  Семен  что-то
спросить хочет.
     Парень в белом халате перехватил трубку:
     -  Аллочка,  привет!  Посмотри  уж  заодно,  какая  у  Черномырдина
волосатость? Чего? Нет, в том-то и дело - мне для полиграфии. Хочу сразу
цветопробы  сделать. Так, пишу - тридцать два эйч-пи-ай, курчавость ноль
три. Доступ дала? Тогда все.
     - Слушай, - тихо спросил Татарский, когда Семен  вернулся  за  свой
терминал, - а что это значит - "из анально-вытесняющего"?
     - Так наш отдел называется.
     - А почему такое название странное?
     -  Ну,  это  общая теория выборов, - наморщился Морковин. - Короче,
всегда должно быть три вау-кандидата - оральный, анальный и вытесняющий.
Только ты меня не спрашивай, что это значит, у тебя допуска пока нет. Да
я и сам плохо помню. Могу  только  сказать,  что  в  нормальных  странах
обходятся  оральным и анальным, потому что вытеснение завершено, а у нас
все только начинается и вытесняющий нужен. Мы на него кладем  пятнадцать
процентов  в  первом  туре.  Если  тебе интересно, могу допуск выписать.
Зайдешь к Марлену в отдел народной души, он тебе объяснит.
     - Ладно, - сказал Татарский, - Бог с ним.
     - Правильно. На фиг тебе надо мозги размножать за  такую  зарплату.
Чем меньше знаешь, тем легче дышишь.
     - Точно, - сказал Татарский, отметив про себя, что, если "Давидофф"
начнет выпускать брэнд "ultra lights", лучше слогана не найти.
     Морковин раскрыл папку и  вооружился  карандашом.  Из  деликатности
Татарский  отошел  к  стене  и  стал изучать пришпиленные к ней кнопками
бумаги и картинки - их было  множество.  Сначала  его  внимание  привлек
большой  плакат  с  Антонио  Бандерасом  в  голливудском шедевре "Степан
Бандера".  Бандерас,  романтически  небритый,  с  футляром  от  огромной
бандуры  в руке, стоял на окраине условной Жмеринки и грустно смотрел на
разбитую  "тридцатьчетверку"  в  крапивно-подсолнуховом   чаппарале.   С
первого  взгляда  на  толпу  вислоусых селян в расшитых петушками пончо,
которые жмурились  на  красно-желтое  фотографическое  солнце,  делалось
ясно,  что  фильм  снимали  в Мексике. Плакат был не настоящим - это был
коллаж.  Неизвестный  шутник  аккуратно  подмонтировал   жопастую   пару
девичьих  ног  в  темных  колготках  к торсу Бандераса в тяжелом кожаном
жупане. Под изображением был слоган:


        SAN-PELEGRINO
                     ЭТУ СВЯЗЬ НЕ РАЗОРВЕТ НИЧТО.


     Прямо  на  плакат скотчем был приклеен факс на бланке компании "Янг
энд Рубикам". Он был коротким:


     Серега! Перетер.  Окончательная  коррекция  брэнд-эссенций  на  два
квартала:

     Чубайс - отвага на пожаре / зеленые в банке
     Лебедь - правда в камуфляже / порядок в бабочке
     Явлинский - think different / think doomsday * (Apple не возражает)
     Ельцин - стабильность в коме / демократия в гробу
     Hi there**,
                                                                 Эдик.


     -  Для  Чубайса  слабовато  они  придумали,  -  сказал   Татарский,
поворачиваясь к Морковину, - а коммунисты где?
     -  Их  в  оральном  отделе  сочиняют, - ответил Морковин. - И слава
Богу. Я бы за две зарплаты не стал.
     - А там что, больше платят?
     - Так же. А есть ребята,  которые  у  них  за  бесплатно  вкалывать
готовы. Одного, кстати, сейчас увидишь.
     Рядом  с Бандерасом висела сделанная на цветном принтере открытка с
золотым двуглавым орлом, сжимающим в одной когтистой лапе  "Калашников",
а в другой - пачку "Мальборо". Под лапами орла была золотая надпись:


                       SANTA BARBARA FOREVER***.

        ОТДЕЛ РУССКОЙ ИДЕИ ПОЗДРАВЛЯЕТ КОЛЛЕГ
                        С ДНЕМ СВЯТОЙ ВАРВАРЫ!


---------------
* Думай иначе/думай о конце света (англ.).
** Привет (англ.).
*** Санта-Барбара навсегда (англ.).


     Справа  от  открытки  висел  еще  один  рекламный  плакат - Ельцин,
склонившийся над  шахматной  доской  с  еще  не  пришедшими  в  движение
фигурами.   Смотрел  он  на  нее  почему-то  сбоку  (видимо,  мизансцена
подчеркивала его роль верховного арбитра), а  вместо  белого  и  черного
королей  стояли маленькие бутылочки с надписями "Обычное виски" и "Black
Label". Подпись гласила:

        BLACK LABEL
                         МОЩНЕЙШАЯ РОКИРОВКА!

     В дверь постучали. Татарский повернулся и замер.  Такое  количество
встреч  со  старыми знакомыми за один день казалось неправдоподобным - в
кабинет вошел  Малюта,  копирайтер-антисемит,  с  которым  они  работали
когда-то  в  агентстве  Ханина.  Он  был  одет  в  турецкую косоворотку,
перехваченную  солдатским  ремнем,  на  котором  висела  целая   батарея
оргтехники:  сотовый  телефон,  пейджер,  зажигалка  "Зиппо"  в  кожаном
футляре и шило в узких черных ножнах.
     - Малюта! Чего ты здесь делаешь?
     Малюта, однако, не проявил удивления.
     - Я здесь всему кагалу имидж-меню сочиняю,  -  ответил  он.  -  Про
квасок  ядреный  с  хренком  слышал? Или про блины с тешкой? Это все мои
хиты. Еще в оральном отделе работаю на полставки. А ты по компромату?
     Татарский промолчал.
     - Знакомы? - с любопытством спросил Морковин. -  Ну  да,  у  Ханина
вместе сидели. Значит, без проблем сработаетесь.
     -  Работать  я  один  предпочитаю,  -  сухо  сказал  Малюта. - Чего
делать-то надо?
     - Азадовский просил, чтобы ты проект доработал. По  Березовскому  с
Радуевым.  Радуева  не  трогать,  а  вот  по  Березовскому  надо чичирок
добавить. Я тебе вечерком позвоню, дам кое-какие инструкции. Сделаешь?
     - По Березовскому-то? - спросил Малюта. - Чичирок?  Это  да.  Когда
нужно?
     - Вчера, как всегда.
     - А где исходник?
     Морковин  посмотрел  на  Татарского.  Тот  пожал плечами и протянул
Малюте папочку с распечаткой сценария.
     - Ты с автором не хочешь поговорить? - спросил Морковин. - Чтоб  он
тебя в курс ввел?
     - Сам по тексту разберусь. Завтра в десять будет готово.
     - Ну, как знаешь.
     Когда Малюта вышел, Морковин сказал:
     - Не очень он тебя любит.
     -  Да ерунда, - сказал Татарский. - Поспорили как-то о геополитике.
Слушай, а кто будет вышки менять? На бурильно-телевизионные?
     - Вот черт, забыл. Хорошо, что напомнил, - я ему  вечером  объясню.
Ты,  кстати,  с  ним  помирись.  Сам знаешь, что у нас сейчас с тактовой
частотой, а Леня ему все равно одного  3-D  генерала  выделил.  Говорит,
эфир  оживляет.  Так что кадр он перспективный, а какая завтра коррекция
придет и откуда, никто не знает. Может, он вместо меня завотделом будет,
тогда...
     Морковин  не  договорил.  Дверь  распахнулась, и в комнату ворвался
Азадовский. Следом за ним вошли  двое  охранников  со  "скорпионами"  на
ремнях. Лицо Азадовского было белым от ярости, а пальцы быстро сжимались
и разжимались с  такой  силой,  что  Татарский  вспомнил  когти  орла  с
поздравительной открытки. Таким Татарский никогда его не видел.
     - Кто Лебедя последний раз сводил? - закричал Азадовский от дверей.
     -  Как  обычно,  -  испуганно  ответил  Морковин,  -  Семен.  А что
случилось?
     Азадовский повернулся к парню с пони-тэйлом.
     - Ты? - спросил он. - Это ты сделал?
     - Что? - спросил Семен.
     - Ты Лебедю сигареты заменил? С "Кэмела" на "Житан"?
     - Я, - сказал Семен, - а что такое? Я просто подумал, что так будет
актуальнее. Мы же его собирались с Аденом Делоном монтировать.
     - Увести, - скомандовал Азадовский.
     -  Подождите,  подождите,  -  испуганно  выставил  перед собой руки
Семен, - я объясню...
     Но охранники уже волокли его в  коридор.  Азадовский  повернулся  к
Морковину и несколько секунд сверлил его глазами.
     - Я ничего не знал, - сказал Морковин, - клянусь.
     -  А  кто  про  это знать должен? Я? А ты знаешь, откуда мне сейчас
звонили? Из "Джей-Ар Рейнольдс тобакко", которые нам "Кэмел" у Лебедя на
два года вперед проплатили. И знаешь, что они сказали? Что они нас через
своего конгрессмена на пятьдесят мегагерц опускают.  И  опустят  еще  на
пятьдесят,  если  Лебедь в следующем эфире опять с "Житаном" будет. Я не
знаю, сколько этот Семен наварил на черном пи-аре, но потеряем мы много,
очень.  Мы  что,  блядь, в двадцать первый век на ста мегагерцах въехать
хотим? Когда следующий эфир с Лебедем?
     - Завтра. Интервью о русской идее. Уже все досчитано.
     - Ты материал смотрел?
     Морковин схватился за голову.
     - Смотрел, - ответил он. - Ах ты... Точно. У него  там  "Житан".  Я
заметил,  но  решил,  что  это  сверху  утверждено.  Ты же знаешь, я эти
вопросы не решаю. Я и подумать не мог.
     - Где у него сигареты? На столе?
     - Если бы. Он пачкой все интервью машет.
     - Пересчитать успеем?
     - Целиком - нет.
     - А текстуры поменять на пачке?
     - Тоже нет. У "Житана" габариты другие. А  пачка  все  время  перед
камерой.
     - Что будем делать?
     Азадовский  остановил  взгляд  на  Татарском, словно только что его
заметив. Татарский прокашлялся.
     - А может быть, -  сказал  он  робко,  -  добавить  пэтч  с  пачкой
"Кэмела" на столе? Это ведь просто.
     -  И что же, он будет одной пачкой в воздухе махать, а другая перед
ним лежать будет? Бред.
     -  А  руку,  -  продолжал  Татарский,  повинуясь  внезапной   волне
вдохновения, - в гипс закатать. Так, чтобы пачка ушла.
     - В гипс? - задумчиво переспросил Азадовский. - А что скажем?
     - Покушение, - сказал Морковин.
     - Чего, в руку попали?
     - Нет, - сказал Татарский. - Пытались взорвать в машине.
     -  А что ж он, про покушение в интервью ничего не скажет? - спросил
Морковин.
     Азадовский секунду думал.
     - Это как раз нормально. Непоколебимый такой чувачок... - Он потряс
кулаком  в  воздухе. - Даже не обмолвился. Солдат. Про покушение дадим в
новостях. А в пэтч на столе вставляем не пачку "Кэмела", а  целый  блок.
Пусть эти гады подавятся.
     - Что в новостях будем давать?
     -   По   минимуму.   Чеченский   след,  исламский  фактор,  ведется
расследование и так далее. На чем Лебедь по  легенде  ездит?  На  старом
"мерседесе"?  Сейчас  посылай  съемочную  группу  за город, возьми наряд
ментов, найдите старый "мерседес", взорвите и снимите. К  десяти  должно
быть  в  эфире.  Скажете, что генерал сразу уехал по делам и работает по
графику. Да, и чтобы на месте  преступления  феску  нашли,  типа  как  у
Радуева будет. Мысль ясна?
     - Гениально, - сказал Морковин. - Нет, правда гениально.
     Азадовский  криво  улыбнулся  -  эта  улыбка  была больше похожа на
нервную судорогу.
     - А где мы старый "мерседес" найдем? - спросил Морковин. - У нас же
все новые.
     - Кто-то у нас на таком ездит, - сказал Азадовский, - я на парковке
видел.
     Морковин поднял глаза на Татарского.
     - Ды... Ды... - пробормотал  Татарский,  но  Морковин  отрицательно
покачал головой.
     - Нет, - сказал он, - даже не думай. Давай ключи.
     Татарский  вынул  из кармана ключи от машины и покорно положил их в
ладонь Морковина.
     - Там чехлы новые, - сказал он жалобно, - может, я сниму?
     - Да ты че, охуел? -  взорвался  Азадовский.  -  Если  нас  еще  на
пятьдесят  мегагерц  опустят,  нам что, опять правительство распускать и
Думу разгонять? Какие чехлы? О чем ты думаешь?
     У него в кармане запищал телефон.
     - Але, - сказал он, поднося трубку к уху. - Как? Я скажу, что с ним
делать.  Сейчас  за  город  съемочная  группа поедет - взорванную машину
снимать. Возьмете этого козла, посадите на место шофера и взорвете. Чтоб
кровь  была  и  лоскуты,  их заснимете. Другим урок будет насчет черного
пи-ара... Как? Ты ему скажи, что важнее того, что с  ним  сейчас  будет,
ничего  в  мире  нет. Чтобы он не отвлекался на мелочи. И не считал, что
сказать мне что-то может, чего я сам не знаю.
     Сложив телефон,  Азадовский  кинул  его  в  карман,  несколько  раз
глубоко вздохнул и взялся за сердце.
     -  Болит,  -  пожаловался  он. - Вы что, гады, хотите, чтобы у меня
инфаркт был в тридцать лет? По-моему, в этом комитете один я  не  ворую.
Всем живо за работу. А я