м   сидели   скелетоны  из
проградуированных линий с кружками-шарнирами. Были  видны  только  лица,
составленные из грубых полигонов, - борода Салмана Радуева  походила  на
рыжий кирпич, приделанный к нижней части лица, а Березовского можно было
узнать только по сиреневым треугольникам бритых  щек.  Как  и  следовало
ожидать, выигрывал Березовский.
     -  Да,  -  заговорил  он,  перетряхивая  кости  зелеными  стрелками
пальцев, - с "монополией" в России-матушке проблема. Купишь пару улиц, а
потом выясняется, что там люди живут.
     Радуев засмеялся:
     -  Это не только в России. Это везде. И я тебе больше скажу, Борис,
люди не просто там живут, а часто еще и думают, что это их улицы.
     Березовский бросил кости. У него снова выпало две шестерки.
     - Не совсем так, - сказал он. - В наше время люди узнают о том, что
они думают, по телевизору. Поэтому, если ты хочешь купить пару улиц и не
иметь потом бледный вид,  надо  сначала  сделать  так,  чтобы  над  ними
торчала твоя телебашня.
     Раздался  писк,  и  в  углу  стола  возникла  анимационная вставка:
военная рация с длинной антенной. Радуев поднес ее к головному  шарниру,
что-то коротко сказал по-чеченски и поставил назад.
     -  А  я  своего  теледиктора  продаю,  - сказал он и щелчком пальца
отправил фишку в центр стола. - Не люблю телевидение.
     - Покупаю, - быстро отозвался Березовский. - А  почему  ты  его  не
любишь?
     -  Там  происходит слишком частое соприкосновение мочи с кожей. Как
ни включаю телевизор, так сразу же моча начинает соприкасаться с кожей.
     - Так ведь не с твоей кожей, Салман.
     - Вот именно, - раздраженно  сказал  Радуев,  -  тогда  почему  они
соприкасаются у меня в голове? Им что, больше негде?
     Верхнюю  часть  лица  Березовского  закрыл прямоугольник с подробно
просчитанной парой глаз. Они беспокойно покосились на Радуева, несколько
раз моргнули, и прямоугольник исчез.
     -  А действительно, чья моча? - повторил Радуев таким тоном, словно
эта мысль только что пришла ему в голову.
     - Да брось, Салман, - примирительно  сказал  Березовский.  -  Давай
лучше ходи.
     - Подожди, Борис. Я хочу узнать, чья моча и кожа соприкасаются друг
с другом в моей голове, когда я смотрю твой телевизор.
     - А почему он мой?
     - Труба проходит по моему полю, значит, за трубу отвечаю я. Ты  сам
это  сказал.  Так?  Значит,  если  на  твоих клетках все теледикторы, ты
отвечаешь за телевизор. Вот и скажи, чья моча плещется  в  моей  голове,
когда я его смотрю?
     Березовский почесал подбородок.
     - Моча твоя, Салман, - решительно сказал он.
     - Почему?
     -  А  чья  же  она  может  быть?  Подумай  сам. За твою отвагу тебя
называют "человек с пулей в голове". Я думаю) что тот,  кто  решился  бы
облить тебя мочой, когда ты смотришь телевизор, прожил бы не долго.
     - Правильно думаешь.
     - Значит, Салман, это твоя моча.
     -  А  как  она  попадает  мне  в  голову, когда я смотрю телевизор?
Поднимается вверх из мочевого пузыря?
     Березовский протянул руку к костям, но Радуев закрыл их ладонью.
     - Объясни, - потребовал он. - Тогда будем играть дальше.
     На  лбу  Березовского  вылез  анимационный  квадратик,  в   котором
появилась глубокая морщина.
     - Хорошо, - сказал он, - я попробую объяснить.
     - Говори.
     -  Когда  Аллах  сотворил  этот  мир,  -  начал Березовский, быстро
взглянув вверх, - он сначала его помыслил. А потом уже создал  предметы.
Все  священные книги говорят, что в начале было слово. Что это значит на
юридическом языке? На юридическом языке это значит, что в первую очередь
Аллах создал понятия. Грубые предметы - это удел людей, а у Аллаха, - он
опять быстро посмотрел вверх, - вместо них идеи. Так вот, Салман,  когда
по телевизору ты смотришь рекламу прокладок и памперсов, в голове у тебя
не жидкая человеческая моча, а понятие мочи. Идея мочи  соприкасается  с
понятием кожи. Понял?
     -  Круто,  -  сказал  Радуев задумчиво. - Но я не до конца понял. В
моей голове соприкасаются идея мочи и понятие кожи. Так?
     - Так.
     - А у Аллаха вместо вещей идеи. Так?
     - Так, - сказал Березовский  и  нахмурился.  На  его  иссиня-бритых
скулах появились анимационные заплаты, в которых напряглись желваки.
     -  Значит,  в  моей голове происходит соприкосновение мочи Аллаха с
кожей Аллаха, да будет благословенно его имя? Так?
     - Наверно, можно сказать и так, - сказал Березовский, и на его  лбу
опять  появилась  вставка  с  морщиной. (Татарский обозначил это место в
сценарии словами: "Березовский чувствует, что разговор идет не туда".)
     Радуев погладил рыжий кирпич бороды.
     - Истинно говорил аль-Халладж, - сказал он, - самое большое чудо  -
это  человек, не видящий вокруг себя чудесного. Но скажи мне, почему так
часто? Один раз на моей памяти моча соприкасалась с кожей семнадцать раз
за один час.
     -  Ну,  это, наверно, для отчета в "Гэллап Медиа", - снисходительно
ответил Березовский. - Сначала проворовались, а потом бюджет  закрывали.
А что такого? Сколько времени продадим, столько раз и поставим.
     Скелетон Радуева качнулся к столу.
     - Подожди-подожди. Ты хочешь сказать, что сколько тебе дадут денег,
столько раз моча соприкоснется с кожей?
     - Ну да.
     - И ты можешь решать это лично?
     - Естественно, - ответил Березовский. - Я,  конечно,  в  мелочи  не
вхожу, но замыкается на мне. А как?
     - И ты собираешься делать это и дальше?
     -   Конечно,   -  сказал  Березовский.  -  Это  ведь  у  кого  моча
соприкасается с кожей. А у кого деньги со счетом.
     Скелетон Радуева закрыла вставка  с  довольно  грубо  прорисованным
туловищем  в  иорданской  военной  форме. Он сунул руку за спинку стула,
вытащил оттуда "Калашников" и навел его в лицо компаньону.
     - Ты  что,  Салманчик?  -  тихо  спросил  Березовский,  рефлекторно
поднимая руки.
     - Ты говоришь, что Аллах вначале сотворил понятия, - сказал Радуев,
- так вот, по всем понятиям человек, который за  деньги  готов  брызгать
мочой на кожу Аллаха, не должен поганить эту землю.
     Вставка  с  иорданским туловищем исчезла, на экран вернулись тонкие
линии скелетона, а "Калашников" превратился  в  покачивающийся  пунктир.
Верхняя  часть  головы  Березовского,  в  которую  уперся  этот пунктир,
скрылась  за  анимационной  заплатой  с  мохнатым   сократовским   лбом,
покрывшимся за секунду крупными каплями пота.
     -  Спокойно,  Салманчик,  спокойно,  -  сказал  Березовский.  - Два
человека с пулей в голове за  одним  столом  -  это  будет  перебор.  Не
волнуйся.
     -  Как  не волнуйся? Каждую каплю мочи, которую ты уронил на Аллаха
за деньги, ты будешь смывать ведром своей крови, я тебе отвечаю.
     В  сощуренных  глазах  Березовского  отразилась  бешено  работающая
мысль.  В  сценарии  так  и было написано - "бешено работающая мысль", и
Татарский даже  не  представлял,  какая  технология  помогла  аниматорам
достичь настолько буквальной точности.
     - Слушай, - сказал Березовский, - мне сейчас тревожно станет. Башка
у меня, конечно, не бронированная, базара нет. Но ведь и  у  тебя  тоже,
как  ты  хорошо знаешь. А здесь везде моя пехота... Ага... Вот чего тебе
по рации сказали.
     Радуев засмеялся:
     - В журнале "Форбс" написали, что ты все схватываешь  на  лету.  Но
каждый  человек,  который  все схватывает на лету, пишет дальше "Форбс",
должен быть готов к тому, что когда-нибудь на лету схватят  его  самого.
Отдыхает твоя пехота.
     - Выписываешь "Форбс"?
     - А то. Чечня теперь часть Европы.
     -  Так  если  ты такой культурный, чего ты ствол хватаешь? - сказал
Березовский с раздражением. - Давай как два европейца перетрем, без этих
волчьих понтов.
     - Ну давай.
     - Вот ты сказал, что каждую каплю мочи я буду смывать ведром крови.
     - Сказал, - с достоинством подтвердил Радуев. - И повторю.
     - Но ведь мочу нельзя отмыть кровью. Это тебе не "Тайд".
     (Татарскому  пришло в голову, что фраза "Мочу нельзя отмыть кровью"
-  прекрасный  слоган  для  общенациональной  рекламы  "Тайда",  но   он
постеснялся доставать записную книжку при Азадовском.)
     - Это верно, - согласился Радуев.
     -  И  потом,  ты согласен, что ничего в мире не происходит без воли
Аллаха?
     - Согласен.
     - Так, едем дальше. Неужели ты думаешь, что я смог бы... смог бы...
ну, смог бы сделать то, что сделал, если бы на это не было воли Аллаха?
     - Нет.
     -  Едем  еще  дальше,  - уверенно продолжал Березовский. - Попробуй
посмотреть на вещи так: я просто орудие в руках Аллаха, а что  и  почему
делает  Аллах,  уразуметь  нельзя. И потом, если бы не воля Аллаха, я не
собрал бы все телебашни и теледикторов на своих трех клетках. Так?
     - Так.
     - Еще базары есть?
     Радуев ткнул Березовского стволом в лоб.
     - Есть, - сказал он. - Мы поедем еще  дальше.  Я  тебе  скажу,  как
говорят  у  нас  в  селе старые люди. По замыслу Аллаха, этот мир должен
быть подобен тающей во  рту  малине.  А  люди  вроде  тебя  из-за  своей
алчности  превратили  его  в  мочу, соприкасающуюся с кожей. Может быть,
воля Аллаха была и на то, чтобы в мир пришли  такие  люди,  как  ты.  Но
Аллах  милостив,  поэтому  его  воля есть и на то, чтобы грохнуть людей,
изза которых жизнь не кажется малиной. А после  разговора  с  тобой  она
кажется  мне  не малиной, а мочой, которая разъела мне весь мозг, понял,
нет? Поэтому оптимальным решением для тебя будет помолиться.
     Березовский вздохнул.
     - Я вижу, ты хорошо подготовился к беседе. Ну, ладно.  Допустим,  я
сделал ошибку. Как я могу ее загладить?
     -  Загладить?  Загладить  такое оскорбление? Не знаю. Нужно сделать
какое-нибудь богоугодное дело.
     - Какое, например?
     - Не знаю, - повторил Радуев. - Построить мечеть. Или  медресе.  Но
это  должна  быть  очень  большая  мечеть. Такая, чтобы в ней можно было
отмолить грех, который я совершил, сев за стол  с  человеком,  брызжущим
мочой на кожу Неизъяснимого.
     -  Ясно,  -  сказал  Березовский,  чуть  опуская  руки.  -  А  если
конкретно, насколько большая?
     - Думаю, первый взнос - миллионов десять.
     - А не много?
     - Я не знаю, много это или  нет,  -  рассудительно  сказал  Радуев,
огладив бороду рукой, - потому что категории "много" и "мало" мы познаем
в сравнении. Но ты, может быть, заметил стадо козлов, когда подъезжал  к
моему штабу?
     - Заметил. А какая связь?
     - Пока эти двадцать миллионов не придут на  мой  счет  в  Исламский
банк,  тебя  будут  каждый час семнадцать раз окунать в бочку с козлиной
мочой, и она будет соприкасаться с твоей  кожей,  и  ты  будешь  думать,
много это или мало - семнадцать раз в час.
     -  Эй-эй-эй,  -  сказал Березовский, опуская руки. - Ты что? Только
что было десять миллионов.
     - Ты про перхоть забыл.
     - Послушай, Салманчик, так дела не делают.
     - Ты хочешь заплатить еще десять за запах пота? - спросил Радуев  и
тряхнул автоматом. - Хочешь?
     -  Нет,  Салман,  -  устало  сказал  Березовский. - За запах пота я
платить не хочу. Кстати, кто это нас снимает на скрытую камеру?
     - Какую камеру?
     - А что это за портфель на подоконнике? - Березовский ткнул пальцем
в экран.
     - Ах ты, шайтан, - пробормотал Радуев и поднял автомат.
     По  экрану  прошел  белый зигзаг, все затянула серая рябь, и в зале
зажегся свет.
     Азадовский крякнул и переглянулся с Морковиным.
     - Ну как? - робко спросил Татарский.
     - Скажи мне, ты где работаешь? - брезгливо спросил Азадовский. -  В
пи-ар отделе "Логоваза"? Или у меня в группе компромата?
     - В группе компромата, - ответил Татарский.
     -  Какое  у  тебя  было  задание?  Сценарий  переговоров  Радуева с
Березовским, где Березовский  передает  чеченским  террористам  двадцать
миллионов долларов. А ты что написал? Он что, передает? Он у тебя мечеть
строит! Спасибо, что не Храм Христа Спасителя. Если бы не мы сами  этого
Березовского  делали,  я  бы  решил, что ты у него зарплату получаешь. А
Радуев? Он у тебя вообще какой-то профессор богословия! Читает  журналы,
про которые даже я не слышал.
     - Но ведь должна же быть логика развития сюжета...
     -  Мне  нужна  не логика, а компромат. А это не компромат, а говно.
Понял?
     - Понял, - потупившись, ответил Татарский.
     Азадовский несколько смягчился.
     - Вообще-то, - сообщил он, - здравое  зерно  есть.  Первый  плюс  -
вызывает  ненависть  к  телевидению.  Хочется его смотреть и ненавидеть,
смотреть и ненавидеть. Второй плюс - "монополия". Это ты сам придумал?
     - Сам, - приободрился Татарский.
     - Это удача. Террорист и олигарх делят народное  добро  за  игорным
столом... Ботва от злобы просто взвоет.
     - А не слишком ли... - вмешался Морковин, но Азадовский перебил:
     -  Нет.  Главное, чтоб у людей мозги были заняты и эмоции выгорали.
Так что эта телега насчет "монополии" ничего. Она нам  рейтинг  новостей
минимум на пять процентов поднимет. Значит, минуту в прайм-тайм...
     Азадовский   вытащил   из   кармана   калькулятор   и  стал  что-то
подсчитывать.
     - ...поднимет тысяч на девять, - досчитав, сказал он. - И что у нас
будет  за час? Множим на семнадцать... Нормально. Так и сделаем. Короче,
пускай они играют в "монополию", а режиссеру скажешь перебить  монтажом:
очереди   в  сберкассы,  шахтеры,  старушки,  дети  голодные,  солдатики
раненые. Все дела. Только ты про теледикторов убери, а то в  ответ  надо
будет  вой  поднимать.  Лучше  сделай  в  их  "монополии"  такую фишку -
телевизионно-бурильную установку. И пусть Березовский  говорит,  что  он
хочет  таких  вышек  всюду понастроить, чтобы снизу нефть прокачивали, а
сверху - рекламу. И монтаж - Шаболовская телебашня с буром. Как тебе?
     - Гениально, - с готовностью сказал Татарский.
     - А тебе? - спросил Азадовский у Морковина.
     - Присоединяюсь на все сто.
     - А вы думали. Я один тут вас всех заменить могу... Значит, диагноз
такой.  Ты,  Морковин,  дай ему в усиление этого нового, который по еде.
Толковый паренек. Радуева в целом так и оставляем, только  сделайте  ему
феску  вместо  этой  кепки,  надоела  уже.  Заодно на Турцию намекнем. И
потом, давно спросить хочу, что это за халтура? Почему он  все  время  в
черных очках? Что, глаза просчитать долго?
     -  Долго, - сказал Морковин. - Радуев у нас все время в новостях, а
в очках на двадцать процентов быстрее. Убираем всю мимику.
     Азадовский чуть помрачнел.
     - С частотой, даст Бог, решим. А по Березовскому чичирок  добавить,
понял?
     - Понял.
     - И прямо сейчас, материал срочный.
     - Сделаем, - ответил Морковин. - Досмотрим, и сразу ко мне.
     - Чего у нас следующее?
     - Теперь ролики по телевизорам. Новый тип.
     Татарский  приподнялся со стула, собираясь выйти, но Морковин рукой
остановил его.
     - Давай, - махнул рукой Азадовский. - Еще есть минут двадцать.
     Свет снова погас. С экрана заулыбалась миловидная маленькая  японка
в кимоно. Отвесив поклон, она сказала с заметным акцентом:
     - Сейчас перед вами выступит Иохохори-сан. Иохохори-сан - старейший
сотрудник фирмы "Панасоник", поэтому ему и доверена такая  честь.  Из-за
ран,   полученных   во   время  войны,  он  страдает  нарушениями  речи.
Пожалуйста, добрые телезрители, простите ему эти недостатки.
     Девушка отошла в сторону. В кадре оказался круглый зал со  стенами,
выкрашенными  в  белый цвет. В центре зала стоял длинный кованый сундук,
на котором неподвижно сидели двенадцать фигур  в  белых  саванах.  Перед
ними  появился  плотный седой японец с открытой бутылкой рома в руке. Он
был в пиджаке, но отчего-то перепоясан мечом. Отхлебнув из  бутылки,  он
щелкнул  пальцами, и фигуры в саванах, соскочив с сундука, разбежались в
стороны. Сундук раскрылся, и из его  глубин  поднялся  черный  телевизор
обтекаемых  форм,  похожий на вырванный глаз огромного чудовища, - такое
сравнение пришло Татарскому в голову изза того, что крышка сундука  была
обита изнутри алым бархатом.
     -   "Панасоник"   представляет  революционное  изобретение  в  мире
телевидения, - слегка  заикаясь,  выговорил  японец.  -  Первый  в  мире
телевизор  с  голосовым  управлением  на  всех  языках  планеты, включая
русский. "Панасорд ви-ту"!
     На экране появилась надпись "Panasword V-2". Японец  с  напряженным
недружелюбием посмотрел в глаза зрителю и вдруг выхватил из ножен меч.
     -  Меч, выкованный в Японии! - прокричал он, приставив острие прямо
к линзам камеры. - Меч, которым перережет себе горло  выродившийся  мир!
Да здравствует император!
     По  экрану  заметались  люди  в  саванах - мистера Иохохори куда-то
поволокли,  побледневшая  девушка  в  кимоно  стала  бить   извиняющиеся
поклоны,  и  на  всем  этом безобразии нарисовался логотип "Панасоника".
Низкий голос произнес: "Панасоник. Япона мать!"
     Татарский услышал трель телефона.
     - Але, - сказал в темноте голос Азадовского. - Чего? Лечу!
     Встав, Азадовский заслонил собой часть экрана.
     - Ух, - сказал он, - кажется, Ростропович  сегодня  орден  получит.
Сейчас из Америки звонить будут. Я им вчера факс послал, что  демократия
в опасности, просил частоту на двести мегагерц поднять. Вроде доперло до
людей, что одно дело делаем.
     Татарскому  вдруг  показалось,  что  тень  Азадовского на экране не
настоящая, а  элемент  видеозаписи,  силуэт  вроде  тех,  что  бывают  в
пиратских  копиях,  снятых  камерой  прямо  с экрана. Для Татарского эти
черные тени  уходящих  из  зала  зрителей,  которых  хозяева  подпольных
видеоточек   называли   бегунками,   служили   своеобразным  индикатором
качества: под  действием  вытесняющего  вау-фактора  с  хорошего  фильма
уходило больше народа, чем с плохого, поэтому он обычно просил оставлять
ему "фильмы с бегунками". Но сейчас он почти  испугался,  подумав,  что,
если бегунком вдруг оказывается человек, который только что сидел рядом,
это вполне могло означать, что и сам ты точно такой же бегунок.  Чувство
было сложное, глубокое и новое, но Татарский не успел в нем разобраться:
напевая какое-то смутное танго,  Азадовский  добрел  до  края  экрана  и
исчез.
     Следующий  ролик начался в более традиционной манере. Перед большим
камином, горевшим в странной зеркальной  стене,  сидела  семья  -  отец,
мать,  дочка  с  киской  и  бабушка с недовязанным чулком. Они глядели в
пылающий  за  решеткой  огонь,  делая  быстрые  и  немного  карикатурные
движения  -  бабушка вязала, мать объедала по бокам кусок пиццы, девочка
гладила киску, а отец прихлебывал пиво. Камера  проехала  вокруг  них  и
прошла  сквозь  зеркальную  стену.  С  другой  стороны  стена  оказалась
прозрачной;  когда  камера  закончила  движение,  на  семью   наложилось
каминное  пламя  и  решетка.  Яростно  и  грозно  заиграл  орган; камера
отъехала  назад,  и  прозрачная  стена  превратилась  в  плоский   экран
телевизора со стереодинамиками по бокам и игривой надписью "Tofetissimo"
на  черном  корпусе.  На  экране  телевизора  пылал  огонь,  в   котором
быстро-быстро  дергались  четыре  черных тела за решеткой. Орган стих, и
раздался вкрадчивый голос диктора:
     - Вы  думаете,  что  за  абсолютно  плоским  стеклом  трубки  "Блэк
Тринитрон"  вакуум?  Нет!  Там горит огонь, который согреет ваше сердце!
"Сони Тофетиссимо". It's a Sin*.

-----------
* Это грех (англ.).


     Татарский  мало  что  понял  в  увиденном,  только   подумал,   что
коэффициент  вовлечения  можно  было  бы сильно увеличить, заменив чисто
английский слоган на смешанный: "It's а Сон". Еще он почему-то вспомнил,
что  была  такая  вьетнамская  деревня  Сонгми,  ставшая культовой после
американского авианалета.
     - Что это такое? - спросил он, когда зажегся свет. - На рекламу  не
очень похоже.
     Морковин довольно улыбнулся.
     -  Вот то-то и оно, что не похоже, - сказал он. - Если по науке, то
это