В ответ он чуть было  не предложил ей взглянуть  на себя  и  на него  -
когда-то  почти любовники, в течение  многих лет коллеги  и верные друзья, а
теперь  - непонимание,  разобщенность:  стеклянная стена. Но он  удержался и
выбрал другой путь.
     -   Я   не  собираюсь   обкладывать  зрителей   грелками  и  давать  им
снотворное...
     - Никто тебя и не просит, - резко оборвала она.
     - Я хочу,  чтобы их пробрала дрожь, чтобы они потеряли сон и  хоть один
раз в виде  исключения  задумались, прежде  чем опять начать жечь и взрывать
друг друга...
     -  А  они  вполне могут взяться за  старое, если  жизнь такова и только
такова...
     -   Хорошо,  пусть  их.  -  Теперь  он  не   устоял   перед  искушением
порисоваться. -  Но этот безнадежный финал, который ты так ненавидишь, - это
мой прощальный дар  нашему уютному, раскрашенному дому терпимости,  Театру -
милому,  теплому,  глупому, славному  Театру  с его  вечным  очарованием,  о
котором ты рассказывала мэру и муниципалитету...
     Рассерженная, она вскочила на ноги.
     - Перестань издеваться. Это не фраза. Я говорила то, что думала.
     -  А  я  говорю то, что я  думаю.  Открою тебе секрет, Полина. Примерно
через  час мне  должен звонить  из Лондона  Джордж  Гэвин,  и  десять против
одного, что он предложит мне совместное владение и руководство тремя лучшими
театрами Уэст-Энда...
     Она сразу оживилась.
     - Ты же всегда об этом мечтал.
     - Мечтал когда-то.  Но это пришло слишком поздно, как и многое  другое.
Когда нет ни идеала, ни подлинного взаимопонимания, ни...
     - Да  провались оно, твое взаимопонимание! Ты же  не  откажешься от его
предложения?
     Чиверел ухмыльнулся. Порисоваться еще?  Нет, это дешевка; но  он должен
доставить себе  какое-то удовольствие  напоследок, перед уходом в бескрайнюю
холодную пустыню своего внутреннего мира.
     - Вот именно откажусь. Со  множеством благодарностей. Я же сказал тебе,
что с этим покончено.
     Она взглянула на него с ужасом, потому что они не раз часами говорили о
том, что было бы, если бы вдруг представилась такая возможность.
     - Мартин, я не верю.
     -  Это правда,  -  сказал  он,  на  этот  раз  твердо  и  спокойно. - Я
по-прежнему буду писать, может быть,  киносценарии - время от  времени, ради
денег, - но для  Театра больше писать не буду. Впрочем, это неважно,  потому
что Театр, каким  мы  его знаем, долго не  просуществует. Прежнее волшебство
потеряло силу.  Да,  я знаю, я  слышал  твои слова: он всегда  при последнем
издыхании.  Но  не  забывай,  что даже самые  упрямые больные в конце концов
поворачиваются лицом  к  стене. И,  по-моему, сейчас  в жизни Театра как раз
такой момент.
     - И тебя это нисколько не волнует!
     - Волнует в какой-то мере. Но не слишком.
     К его удивлению, однако, она восприняла это вполне хладнокровно. Только
посмотрела на него долгим, задумчивым взглядом, как смотрят на больных.
     - Сейчас тебя вообще мало что волнует? - спросила она.
     - Да. Я сделал почти все, что хотел сделать.
     -  Нет,  не все. Ты  не  сделал  главного  -  того,  что  должен был  и
действительно хотел сделать...
     Чиверел поднял брови.
     - Что же я хотел сделать?
     - Бежать из своей  внутренней тюрьмы, -  сказала она резко.  -  Разбить
стеклянную дверь, которую ты соорудил для себя.
     - Этого не в силах сделать никто из нас, - ответил он, пожалуй, слишком
категорично.
     - Откуда  тебе  знать?  Ты  еще  даже  самого  себя  не  знаешь. -  Она
помолчала, печально взглянула  на него  и тихо добавила:  - Я знаю, что тебе
плохо, Мартин,  ты  устал и  выдохся... может быть,  мне  не стоит  говорить
дальше...
     - Продолжай, - сказал он мрачно. - Я выдержу.
     - Не знаю. Ты усталый, больной человек, Мартин.
     - О боже! - почти закричал он в раздражении. - Ты скоро посадишь меня в
инвалидную коляску! Говори, в чем дело?
     -  Дело в том, Мартин, - и я давно хотела тебе  это  сказать,  - что ты
развращен  успехом.  Ты получил слишком много и слишком легко.  И  поскольку
тебе не для чего  и не для кого работать,  бороться, не о  чем и  не  о  ком
заботиться,  ты  заскучал, стал  циничным  и  желчным,  замкнулся в  себе  и
вообразил, что знаешь о жизни все.
     Он задумался над ее  словами и  пришел  к  выводу,  что  она совершенно
неправа. Что-то с ним не так, но дело совсем в другом. Ему - пятьдесят, и он
лет на  пятнадцать  старше тех,  к кому  можно  отнести сказанное  ею. Умные
избалованные  молодые люди - вот кто скучает, становится циничным и желчным.
Он был  далек  от таких глупостей, но он  не осуждал Полину за  то, что  она
этого  не  понимала.  Он  чувствовал  невероятное,  безмерное  утомление   и
одиночество,  словно  вся  его  энергия,   весь  интерес  к  жизни   куда-то
улетучились.  Может  быть,  одна  какая-нибудь  железа  перестала  нормально
работать  и  нарушила  баланс  в  организме.  А может  быть,  весь  механизм
износился. Но не было смысла углубляться в  эту  тему с  Полиной, поэтому он
просто проворчал, что он счастливчик и  знает это и что многим беднягам  так
не везло, как ему...
     - Нет, нет! -  воскликнула  Полина.  -  В  том-то  и суть.  Вот где  ты
обманываешь  себя,  Мартин.  Другие  тут ни  при чем.  Это все  ты,  ты.  Ты
вообразил,  что у тебя все уже в прошлом  и  ждать больше нечего, поэтому от
всего  тебя воротит. И  ты изобретаешь сложные теории, чтобы объяснить  это.
Разобщенность! Стеклянные двери!
     - Не думаю, чтобы это было правдой, - сказал он мирно. Он отлично знал,
что это неправда. - Но, предположим, ты права. Что же  дальше? Вот я.  Как я
могу измениться?
     Вид у нее сделался озадаченный, и она жалобно проговорила:
     - Я не знаю. Если бы это пришло  откуда-то изнутри, из глубины... Но  я
не думаю, что это придет вообще, потому что  ты надежно изолирован и защищен
своей  искушенностью и  опытностью. - Она взглянула на него. - Но  где-то за
всей  этой  искушенностью и  опытностью, скукой  и  желчностью  живет совсем
молодой, сбитый с толку и разочарованный человек... и одинокий... потому что
ему не с кем поговорить, - он  заперт  там  один.  Я поняла это  десять  лет
назад,  когда  нам  казалось, что  мы  влюблены друг в друга. И  я старалась
добраться  до  него, чтобы его ободрить, но не смогла -  или ты  не позволил
мне, -  и  оттого  все  пошло  вкривь и вкось. Ах, проклятье!  -  Это  слово
вырвалось у нее потому, что  она не хотела плакать, но вдруг обнаружила, что
плачет. Она  отвернулась, стараясь взять себя в руки. А Чиверел подумал, что
голова ее  как-то  нелепо  раскачивается  из стороны  в  сторону,  и тут  же
мысленно обругал себя за бесчувственность. Бедная Полина!
     - Прекрасная теория, моя дорогая, - сказал он мягко. -  Но даже если бы
это было правдой, тут, по-видимому, ничего не поделаешь.
     -  Я знаю. Это безнадежно.  До того, другого Мартина Чиверела,  который
заперт там... один, можно добраться только чудом.
     - А чудес не бывает. -  Он немного помолчал. - И  ты еще осуждаешь меня
за  то,  что в конце моей пьесы все оказываются как бы за стеклом  и яростно
жестикулируют, не понимая друг друга...
     - Нет, я не осуждаю тебя, - сказала она устало, словно они  спорили уже
многие  годы. - И я  не стану больше ничего  говорить. Ты  не  изменишь этот
безнадежный страшный третий акт. Ты уйдешь из Театра...
     - Который все равно умирает, - заметил он.
     Она повернулась к нему, вспыхнув от негодования.
     - Конечно, он умрет, если такие люди, как ты, покидают его. - Затем она
продолжала прежним тоном. - Но сейчас я думаю о тебе: вот ты перестал писать
по-настоящему  - просто  убиваешь время, стареешь, становишься черствым... и
жалким.
     Дверь медленно, со скрипом отворилась, и Альфред Лезерс просунул голову
в щель. Полина поспешно отвернулась.
     - Прости,  что  помешал,  дружище, -  сказал  Лезерс,  -  но мы здорово
застряли  на  этой сцене с телефоном из  первого  акта. У Бернарда появилась
идея сделать купюру. Может, ты спустишься на минутку и посмотришь?
     Чиверел сказал, что спустится, и Лезерс исчез. Проходя мимо Полины, все
еще подавленной, Чиверел потрепал ее по плечу.
     -  Прости, Полина. Не надо так расстраиваться. Скоро твой выход. - И он
пошел вниз на сцену.

     3

     Пока  Чиверел был внизу,  где сначала  обсуждал  предложенную Бернардом
купюру, а потом трижды  смотрел  новый вариант  сцены с телефоном, в Зеленой
Комнате случилось одно  происшествие, о котором впоследствии Полина подробно
ему  рассказала.  Она  решила  задержаться там  на две-три  минуты, чтобы не
показываться  остальным   в  таком  виде.   Она  тронула  карандашом   веки,
напудрилась  и, не совсем еще  придя в себя, закурила сигарету.  Она впервые
осталась  одна  в  Зеленой  Комнате. Это  была  старинная  комната, довольно
большая,  обшитая  темным  деревом, со множеством портретов по  стенам.  Там
стояли два высоких застекленных шкафа, полные костюмов,  мелкой  бутафории и
разных безделушек, превратившихся теперь в театральные реликвии. Это подобие
музея должно было бы придавать комнате  безопасный и  достаточно унылый вид.
Но Полина  вовсе  не ради  смеха  сказала в  своей  речи, что здесь  водятся
привидения. В этой тихой, мрачноватой комнате не  было окон, и теперь, когда
Полина  осталась одна,  вся атмосфера, не зловещая  и угрожающая,  но словно
насыщенная какой-то невидимой  тайной жизнью, угнетала ее. Закурив сигарету,
Полина попыталась  сосредоточиться  на Мартине Чивереле  и забыть, что она в
Зеленой Комнате, но безуспешно.  Она уже хотела  уйти, вернее,  обратиться в
бегство, как вдруг снаружи послышались голоса и дверь распахнулась.
     В  комнату  влетела  девушка, за ней  с негодующими возгласами следовал
встревоженный  Отли.  Девушка  была   растрепанная,  в  коротком  коричневом
пальтишке из твида и темно-зеленых спортивных брюках, и Полина сразу поняла,
что это актриса.
     - Ах! - разочарованно вскричала девушка, оглядевшись по сторонам. - Его
здесь нет. - Она с трудом переводила дыхание.
     - Теперь  вы  видите,  - сказал Отли, чье круглое красное лицо выражало
глубочайшее неодобрение, - что все это ни к чему!  Постыдились бы!  Что бы с
нами было, если бы все начали так врываться?
     - Да плевать я  хотела!  - сказала девушка, и это была не  грубость,  а
просто  отчаяние в соединении с молодостью. - Дело  в том, что я не "все". Я
актриса, и я должна видеть мистера Чиверела.
     -  В  таком  случае  вы  выбрали  неудачный  способ,  -  сказал Отли  и
повернулся к Полине: - Прошу прощения, мисс Фрэзер. Я пытался ее остановить,
но...
     - Ах! - воскликнула девушка, широко раскрыв огромные круглые глаза. Она
не была  хорошенькой,  но теперь  Полина  увидела,  что  у нее  своеобразная
внешность,   хорошее   для   актрисы   лицо,   широкоскулое,   с   красивыми
темно-зелеными глазами,  дерзким маленьким носиком  и  мягким  выразительным
ртом. - Вы - Полина Фрэзер, это правда?
     - Да, - улыбнулась Полина, - а вы?
     - О, вы никогда обо мне не слыхали. Меня зовут Энн Сьюард...
     - Послушайте, мисс Сьюард... - начал Отли.
     Но Полина остановила его.
     -  Ничего,  мистер Отли.  У меня  есть еще  несколько  минут, и я  могу
поговорить с мисс Сьюард.
     - Пожалуйста, мисс Фрэзер, - уступил Отли.  - Я  ведь только  старался,
чтобы мистера Чиверела не потревожили.
     Девушка неожиданно улыбнулась ему очаровательной улыбкой.
     - Ну, конечно! Вы не сердитесь, я должна была сюда попасть.
     Отли пошел к двери, ворча:
     - Не уверен, что должны, но вижу, что попали...
     Едва   дверь  за  ним  закрылась,  Энн  Сьюард  с   таинственным  видом
повернулась к Полине.
     - Понимаете, что произошло: я работаю в  Уонли,  в репертуарном театре,
это миль тридцать отсюда, и  когда  я  узнала, что мистер Чиверел показывает
здесь  свою  новую  пьесу,  я  поняла,  что  мне  просто  необходимо  с  ним
встретиться.  Я вообще-то не такая, то есть  я не  всегда  вот так  нахально
вламываюсь, а то меня, наверное, не взяли бы в уонлейский театр.
     - Может  быть,  и  нет, - улыбнулась  Полина,  - но ведь  у вас еще все
впереди. Вы такая молодая.
     Энн этого не находила.
     - Мне двадцать три года, - объявила она печально.
     - Ну, это не так уж много.
     Энн посмотрела на нее с восхищением.
     - Вы великая актриса. Когда у меня осенью выдалась свободная  неделя, я
отправилась в Лондон и, помню, во вторник пошла смотреть вас в пьесе Мартина
Чиверела "Блуждающий огонь".
     - Чудесная пьеса!
     -  Да.  Так  потом  я  ходила и  в  среду, и  в  четверг. Три  раза. Вы
удивительно играли. Только... вы не рассердитесь, если я скажу одну вещь?
     Полине стало смешно.
     - Все может быть. Но давайте рискнем.
     Отбросив всякое смущение, девушка продолжала:
     - Вот  в  конце второго акта, когда вы узнаете,  что он вернулся и ждет
вас, - тут, по-моему, вы должны были бы все выронить, что у вас в руках, как
будто обо всем забыли, и потом выйти прямо в сад. Вы на меня не сердитесь?
     - Нет,  что вы! Собственно, я и сама хотела сделать что-то в этом роде,
но  наш  режиссер  мне  не позволил. Знаете...  мне  кажется,  вы  настоящая
актриса...
     - Вы так  думаете? - в  восторге воскликнула девушка.  - Я знаю, что  я
актриса. Конечно, в провинциальном театре это безнадежно, а уж у нас в Уонли
и подавно. Я могла бы играть в тысячу  раз лучше, если бы мне только удалось
получить роль, особенно в пьесе Чиверела. Пожалуйста, мисс Фрэзер, я не хочу
надоедать, мне самой противно  так врываться, но я просто должна его видеть.
Где он?
     -  Он  сейчас  внизу, на  сцене, но  скоро вернется сюда. Только я  вас
предупреждаю, он очень устал, не в духе и не хочет никого видеть...
     -  Я  его не потревожу. Я  только спокойно объясню, кто  я такая  и что
делала, и попрошу его посмотреть меня.
     Полина кивнула.
     - Садитесь; хотите сигарету?
     - Нет, спасибо. И  если вы не возражаете,  я не стану садиться. А  то я
что-то волнуюсь.
     Она в  первый  раз  за  все время  обвела  взглядом комнату,  и  у  нее
перехватило дыхание от внезапного и жадного юного изумления.
     - Какая чудесная комната!  Это и есть их знаменитая Зеленая Комната,  о
которой столько говорят?
     - Да,  - сказала Полина. -  И им,  в общем, удалось сохранить ее такою,
какой она была когда-то.
     - Так  жалко,  что теперь у нас  нет  Зеленых Комнат! -  Энн продолжала
смотреть по  сторонам.  - Тут ужасно  здорово!  - прибавила она доверчиво  и
простодушно, как ребенок.
     - Многие боятся сюда заходить из-за привидений, - сказала Полина.
     - Еще бы, здесь их  наверняка  полным-полно, они только  и ждут, как бы
показаться и шепнуть вам в ухо...
     - Ах, перестаньте! - воскликнула Полина.
     - Нет, - сказала Энн, - это ведь не обычные привидения - не убийцы и не
сумасшедшие старухи; эти должны  быть  из  нашей братии  - актеры и актрисы,
которых,  как и нас с вами, Театр лишил сна  и покоя. И я бы их нисколько не
боялась. Они тут, я  уверена, их  тут десятки. Мисс Фрэзер, - продолжала она
возбужденным шепотом,  -  а вам  не  хочется посидеть тут  поздно  вечером и
покараулить?..
     Вот что значит двадцать три года!
     - Боже избави! - воскликнула Полина. - Я бы умерла от страха.
     И  внезапно, охваченная  ужасом,  вонзившимся в  нее  сотнями  холодных
иголок,  она  поняла, как  ей  страшно уже  сейчас,  в эту самую  минуту,  и
поскорее  села,  предоставив  девушке  в  одиночестве  бродить  по  комнате,
разглядывая портреты.
     - Наверное, все они здесь когда-то играли - я  думаю, в те времена этот
театр  был покрасивее, чем  теперь, - сказала Энн, обернувшись. - Вот Эдмунд
Кин -  сразу  видно, что хороший  актер, правда?  Элен Фосит -  симпатичная.
Мэтьюс-старший  -  этот  наверняка был  сногсшибательный комик... -  Она шла
дальше. - Миссис Йайтс... _Мисс Дженни Вильерс в роли Виолы.  Акварель.  Дар
Шекспировского общества города  Бартон-Спа._ Дженни Вильерс. Красивое имя. Я
никогда  о  ней  не  слыхала,  но имя почему-то мне  кажется  знакомым. Могу
поспорить, что  ей тоже пришлось  надоедать людям, прежде чем ее согласились
посмотреть, хотя она такая  милая и печальная и волосы  вьются локонами. Ой,
что это?
     Полина испуганно вскинулась.
     - Что такое? Что там?.. Я ничего не видела.
     С  минуту они  смотрели друг  на друга. Потом  Энн,  с  трудом переводя
дыхание, но очень тихо произнесла:
     - Ничего... но... вы ничего не почувствовали?
     - Нет, - сказала Полина смущенно. - Я думала, вы нарочно напугали меня.
     - Извините, пожалуйста, -  сказала  Энн медленно и осторожно. - Но чуть
только  я это  сказала -  ну, про  Дженни  Вильерс, -  я вдруг почувствовала
легкое дуновение,  очень холодное, и потом  кто-то -  или что-то - проскочил
мимо меня. Ай! - И она уставилась на пол.
     Полина вскочила, вся дрожа от нервного напряжения.
     - Что? Что там?
     Энн  указала.  На полу,  в нескольких  футах  от ближайшего стеклянного
шкафа, лежала  старинная фехтовальная  перчатка, оливково-зеленая с красным.
Энн Подняла ее.
     - Ее тут не было, мисс Фрэзер. Клянусь вам, не было. Я бы заметила.
     -   Это  от  старого  костюма,  -  сказала   Полина,  подходя  ближе  и
рассматривая ее. - Они тут хранят остатки старых костюмов и реквизита. - Она
кивнула на стеклянный шкаф. - Перчатка могла выпасть оттуда. И все. Вот вы и
почувствовали дуновение.
     - Наверное, - сказала Энн медленно. - Только она не  выпала. Она должна
была  выпрыгнуть, чтобы так пронестись  мимо меня. -  Ой! - И она вытаращила
глаза.
     -  Перестаньте  визжать!   -  закричала  Полина,  не  в  силах   больше
притворяться спокойной. - Что там еще?
     - Дверца шкафа, - ответила Энн виноватым тоном. - Видите,  она закрыта.
Как могла перчатка...
     - Дверца могла внезапно распахнуться,  - запальчиво возразила Полина, -
а потом снова захлопнуться. Так часто бывает.
     -  Да,  наверное.  - Теперь  она взглянула на Полину.  - Только немного
странно, что перчатка так себя ведет, правда?
     -  Ничего  тут  нет  странного, и ради бога перестаньте делать вид, что
произошло  что-то  из  ряда  вон выходящее. Мне  тут предстоит провести  еще
десять дней, а вам нет. Положите ее на место.
     Энн направилась к стеклянному шкафу.
     - Это она сделала, - прошептала она. - Эта самая Дженни.
     - Какой вздор! Ну, будьте умницей. - Полина подошла к  двери.  - Мистер
Чиверел должен вернуться с минуты  на минуту.  - Она приоткрыла дверь, чтобы
слышать шаги всякого, кто  станет подниматься по  лестнице. - Я знаю, что он
не захочет говорить с вами. Я постараюсь убедить его. Вам лучше подождать за
дверью.
     - Но если я буду еще здесь, ему поневоле придется поговорить со мной.
     -  Ничего   подобного,  -  сказала  Полина  сердито.  Славная  девочка,
наверное, даже умненькая, но  все-таки слишком  назойливая. - Не  забывайте,
что с  ним  постоянно  ищут встреч,  а он этого терпеть  не может,  особенно
сейчас. Делайте то, что я вам говорю, - это ваш единственный шанс.
     Энн сразу сдалась.
     - Да, вы правы. Только не считайте меня неблагодарной.
     Полина  все  еще стояла  возле  приоткрытой  двери,  ловя  каждый звук,
доносившийся снизу.
     - По-моему, он уже поднимается. Постойте там и подождите. Я сделаю все,
что в моих силах.
     - Вы прелесть, - сказала Энн, направляясь к другой двери.
     Оставшись в  комнате одна,  Полина  подошла к  стеклянному  шкафу,  где
спокойно  лежала перчатка, и некоторое  время  задумчиво  ее  рассматривала.
Потом подергала  защелку  шкафа, которая  оказалась вполне надежной. Наконец
достала перчатку и осмотрела ее  со всех сторон, словно предмет, извлеченный
из шляпы  фокусника. Услышав за дверью шаги  Чиверела,  она  быстро положила
перчатку на место, но шкаф закрыть не успела.
     Чиверел нес пачку писем