выражение его лица, спросил:
   - Тебе что, Купидоша?
   Каким-то Купидошей назвал.
   Робко сказал Курымушка, что хотелось бы ему тоже видеть машины.
   Несговоров ему кое-что показал.
   - Перейдешь в пятый класс, - сказал он, - там будет физика, все и уз-
наешь.
   - А сейчас разве я не пойму?
   - Отчего же, вот тебе физика, попробуй.
   Дома Курымушка нашел себе в книге одно интересное место про  электри-
ческий звонок, стал читать, рисовать звонки,  катушки.  На  другой  день
случилось ему на базаре увидеть поломанный звонок, стал копить деньги от
завтраков, купил, разобрал, сложил, достал углей, цинку, банку и  раз  -
какое счастье это было! - соединил проволоки - звонок  задергался;  под-
винтил - затрещал, еще подвинтил, подогнул ударник - он и зазвенел.  Че-
рез два месяца у него была уже своя электрическая машина,  сделанная  из
бутылок, была спираль Румкорфа; в физическом кабинете Несговоров показал
ему все машины и при опытах он там постоянно присутствовал.  Как-то  раз
он сидел у вешалок с одним восьмиклассником  и  объяснял  большому  уст-
ройство динамо-машины. Несговоров подошел и сказал:
   - Вот Купидоша у себя в классе из последних, а нас учит физике, - по-
чему это так?
   - Да разве нас учат? - вздохнул ученик и запел:  "так  жизнь  молодая
проходит бесследно". Несговоров то  же  запел  какую-то  очень  красивую
французскую песенку.
   Тогда ябедник Заяц показался в конце  коридора.  Несговоров  перестал
петь.
   - Спой, пожалуйста, еще, - попросил Курымушка, - мне это  очень  нра-
вится.
   - Нельзя, Заяц идет: это песня запрещенная.
   Так и сказал: за-пре-щен-на-я. С этого и началось. Мысль о  запрещен-
ной песенке навела Курымушку, взять как-нибудь и открыться во всем  Нес-
говорову. Но как это сделать? Он понимал, что открываться нужно по  час-
тям, вот как с физикой, захотелось открыться в интересе к машинам,  ска-
зал, его поняли, а что теперь хотелось Курымушке, то было совсем другое:
сразу во всем чтобы его поняли и он бы сразу все понял и стал,  как  все
умные. Ему казалось, что есть какая-то большая тайна,  известная  только
учителям, ее они хранят от всех, и служат вроде как бы Богу. А то почему
бы они, такие уродливые, держали все в своих руках и их слушались и даже
боялись умные восьмиклассники? Просто понять, -  они  служили  Богу,  но
около этого у восьмиклассников и было как раз то, отчего они и умные: им
известно что-то запрещенное, - и вот это понять - сразу станешь и умным.
Каждый день с немым вопросом смотрел Курымушка во время большой перемены
на Несговорова, и вопрос его вот-вот был готов сорваться, но, почти  что
разинув рот для вопроса, он густо краснел и отходил. Мучительно думалось
каждый день и каждую ночь, как спросить, чтобы Несговоров понял.
   - Чего ты смотришь на меня так странно, Купидоша? -  спросил  однажды
Несговоров, - не нужно ли тебе чего-нибудь от меня, я с удовольствием.
   Тогда желанный вопрос вдруг нашелся в самой простой  форме,  Купидоша
сказал:
   - Я бы желал прочесть такую книгу, чтобы мне открылись все тайны.
   - Какие-такие тайны?
   - Всякие-развсякие, что от нас скрывают учителя.
   - У них тайн никаких нет.
   - Нет? А Бог, ведь они Богу служат?
   - Как Богу?
   - Ну, а из-за чего же и они и мы переносим такую ужасную скуку и  ро-
дители наши расходуются на нас: для чего-нибудь все это делается?
   - Вот что, брат, - сказал Несговоров, - физику ты  вот  сразу  понял,
попробуй-ка ты одолеть Бокля, возьми-ка почитай, я тебе завтра  принесу,
только никому не показывай, и это у нас считается запрещенной книгой.
   - За-пре-ще-нной!
   - Ну, да что тут такого, тебе это уже надо  знать,  существует  целая
подпольная жизнь.
   - Под-поль-на-я!
   По этой своей врожденной привычке вдруг из одного слова создавать се-
бе целый мир, Курымушка вообразил сразу себе какую-то жизнь  под  полом,
наподобие крыс и мышей, страшную, таинственную жизнь и как раз это имен-
но было то, чего просила его душа.
   - Та песенка, - спросил он, - тоже подпольная?
   - Какая?
   - Мотив ее такой: тра-та-та-та-там...
   - Тише! это марсельеза, конечно, подпольная...
   - Вот бы мне слова...
   - Хорошо, завтра я тебе напишу марсельезу и принесу вместе с  Боклем.
Только, смотри, начинаешь заниматься подпольной жизнью, - нужна  конспи-
рация.
   - Кон-спи-ра-ци-я!
   - Это значит держать язык за зубами, запрещенные книги,  листки,  все
прятать так, чтобы и мышь не знала о них. Понял?
   - Понял очень хорошо, я всегда был такой...
   - Конспиративный? Очень хорошо, да я это и знаю: не шутка начать экс-
педицию в Азию в десять лет.
   - Еще я спрошу тебя об одном, - сказал Курымушка, - почему ты называ-
ешь меня Купидошей?
   - Купидошей почему? - улыбнулся Несговоров, - у тебя волосы кольцами,
даже противно смотреть, будто ты их завиваешь, как на картинке,  и  весь
ты скорее танцор какой-то, тебе бы за барышнями ухаживать.
   Курымушка, посмотрел на Несговорова, и до того ему показались  в  эту
минуту красивыми его живые, умные, всегда смеющиеся глаза и над ними лоб
высокий с какими-то шишками, рубцами, волосы торчащие  мочалкой  во  все
стороны, заплатанные штаны, с бахромой внизу и подметки, привязанные ве-
ревкой к башмаку, - все, все было очаровательно. Всех учеников за малей-
шую неисправность костюма одергивали, даже в карцер сажали, а Несговоро-
ву попробовал раз директор сделать о подметках замечание.
   - Уважаемый господин директор, - сказал Несговоров, -  вам  известно,
что на моих руках семья, и у сестер и братьев моих подметки крепкие; вот
когда у них будет плохо, а у меня хорошо, то очень прошу вас сделать мне
замечание.
   - Вам бы надо хлопотать о стипендии, - робко заметил директор.
   - Обойдусь уроками, - ответил Несговоров, - к Пасхе у меня будут  но-
вые подметки, даю вам слово.
   Как это понравилось тогда Курымушке!
   - Знаешь, - сказал он теперь, - я сегодня же остригу волосы свои  под
машинку, с этого начну.
   - И очень хорошо: у тебя есть серьезные запросы.
   Не так запрещенная книга и марсельеза, а вот  совершенно  новый  мир,
открытый этим разговором - ведь только звонок на урок оборвал  разговор,
а то бы можно и все узнать у Несговорова, всю подпольную  и  нелегальную
жизнь вплоть до Бога - вот это открылось, вот чем был счастлив  Курымуш-
ка.
   "Начать, значит, с того, - думал он на уроке,  -  чтобы  наголо  ост-
ричься, это первое; во-вторых, хорошо бы дать теперь  же  зарок  на  всю
жизнь не пить вина... Правда, вина он и так не пил, но хотелось до смер-
ти в чем-нибудь обещаться и не делать всю жизнь. Вот и вино,  если  обе-
щаться не пить, то уж надо не пить ни капельки; а как же во  время  при-
частия пьют вино, - правда, это кровь, но потом за-пи-ва-ют вином... Как
это? Надо завтра спросить Несговорова, он все знает и все  теперь  можно
спросить".
   Быстро проходил урок географии, ни одного слова не  слыхал  Курымушка
из объяснений Козла, и вдруг тот его вызвал.
   - Чего ты сегодня смотришь таким именинником? - спросил Козел.
   Но что можно было снести от Несговорова, то нельзя  было  принять  от
Козла: "смотреть именинником" было похоже на "Купидошу".
   - А вам-то какое дело? - сказал он Козлу.
   - Мне до вас до всех дело, - ответил Козел: - я учитель.
   - Учитель, ну так и спрашивайте дело, - зачем вам мои именины?
   - Хорошо: повтори, что я сейчас объяснил.
   Курымушка ничего не мог повторить, но очень небрежно, вызывающе  сло-
жил крестиком ноги и обе руки держал фертом, пропустив концы пальцев че-
рез ремень.
   Тогда Козел своим страшным, пронзительным зеленым глазом посмотрел  и
что-то увидел.
   Этим глазом Козел видел все.
   - Ты был такой интересный мальчик, когда  собирался  уехать  в  Азию,
прошло четыре года и теперь ты весь ломаешься: какой-то танцор!
   То же сказал Несговоров - и ничего было, а Козел  сказал,  так  всего
передернуло, чуть-чуть не сорвалось с языка:  -  "Козел!",  но,  сначала
вспыхнув, он удержался и потом побледнел, наконец и с этим  справился  и
сделал губами совершенно такую же улыбку, как это делал Коровья  Смерть,
когда хотел выразить ученику свое  величайшее  презрение  словом:  "есть
мать?" и потом - "несчастная мать!".
   - Где ты научился такие противные рожи строить?
   - В гимназии.
   - Пошел на место, ломака, из тебя ничего не выйдет.
   С каким счастьем когда-то Курымушка от того же Козла услышал, что  из
него что-то выйдет, а теперь ему было все равно: он уже почти знал о се-
бе, уже начало что-то выходить, и уже не Козлу об этом судить.
   Пока так он препирался у доски с учителем, на парту его Коля Соколов,
брат известной всей гимназии Веры Соколовой, положил  записку.  Письмецо
было очень коротенькое с одним только вопросом: - "Алпатов, согласны  ли
вы со мной познакомиться? Вера Соколова".  Получить  бы  такое  письмецо
вчера, - какие бы мечты загорелись, ведь почти у каждого есть такая меч-
та, выше этого некуда итти, как познакомиться с Верой Соколовой  да  еще
по ее выбору! С каким бы трепетом вчера он написал в  отдельном  письме,
что согласен, и просил бы назначить свидание. Но сегодня  против  этого,
совсем даже поперек, лежало решение остричь наголо волосы и всю жизнь не
пить вина; выходило или то, или другое, а остричься  и  познакомиться  с
Верой Соколовой было невозможно. - "Может быть, не стричься"? -  подумал
он и ясно себе представил, будто он с Верой Соколовой катается на  катке
под руку и шепчет ей что-то смешное, она  закрывается  муфтой  от  смеха
и... - "Нет, - говорит, - нет, не могу, я упаду от смеха, сядемте на ла-
вочку". Садятся на лавочку под деревом, а лед зимний прозрачный колышет-
ся, тает, и волны теплые несут лодочку. Кто-то загадывает  ему  загадку:
плывет лодочка, в ней три пассажира, кого оставить на берегу, кого  выб-
росить, а кого взять с собой, - Веру Соколову беру! - отвечает он и плы-
вет с ней вдвоем; а навстречу плывет Несговоров с Боклем  в  руке,  поет
марсельезу, посмотрел на Курымушку, и не как Козел с презрением,  или  с
укоризной, ничего не сказал, ничего не показал на лице,  все  скрыл,  но
все понял Курымушка, как в душе больно стало этому прекрасному человеку.
   Звонок последнего урока вывел Курымушку из колебания, он твердым  по-
черком написал поперек письма, как  резолюцию:  "не  согласен",  передал
письмо Коле Соколову и пошел из гимназии прямо в парикмахерскую.
   - Nun, nun... wa-as ist's, o du lieber Gott! - встретила  его  добрая
Вильгельмина, - такие были прекрасные русые волосы, и вот вдруг  упал  с
лестницы: von der Treppe gefallen!
   Курымушка посмотрел на себя в зеркало и с радостью увидел, что лоб  у
него такой же громадный, как у Несговорова, и тоже есть выступы и рубцы.
   А прислуга Дуняша, как увидала безволосого, так и руками всплеснула:
   - Лобан и лобан!

   ПОДПОЛЬНАЯ ЖИЗНЬ.

   Бывало, бросишь камень в тихое озеро - он на дно, а круги идут  дале-
ко, глазом не увидишь, и только по догадке знаешь, что  катиться  им  по
всей воде до конца. Так брошена была когда-то и где-то одна  мысль,  как
камень, и пошли круги по  всему  человечеству  и  докатились  до  нашего
мальчика.
   Мысль эта была: законы природы.
   То был закон божий, а то просто закон. В том законе нужно было только
слушаться, в этом узнавать, и когда узнал и стал жить по закону, то слу-
шаться больше никого не нужно: это знание и дело.
   День и ночь мальчик Бокля читает, много совсем ему  непонятного  было
вначале, но когда ключ был найден, этот новый закон, то очень  интересно
было перечитывать и все подводить под него.
   В том законе, которому учат в гимназии, есть какое-то  "вдруг!",  все
учителя очень любят это слово: ... - "и вдруг!" или... "а вдруг!", быва-
ет даже: "вдруг - вдруг!". Каждый из учеников ходит в  класс  и  учится,
как машина, от часу до часу, но всегда ожидает над собой, или под  собой
или возле себя это: "...вдруг!". Надзиратель Заяц  постоянно  под  стра-
хом... "и вдруг" оглядывается, прислушивается, лукавится.  Козел,  самый
умный, и то бывает, ни с того, ни с сего, мелко-мелко  перекрестится,  и
Алпатов узнает в этих крестиках свое детское в саду, в полях, когда, бы-
вало, идет по дорожке... и вдруг начинает из кустов такое  показываться,
чего отродясь не видал.
   А если по новому закону жить, то никаких "вдруг" быть не может, всему
есть причины. Так он, читая и думая, потом подобрался и к богу,  что  он
есть тоже причина, но вспомнил о причастии, когда священник говорит: "со
страхом божиим и верою приступите", вот тут-то и может быть больше всего
это "вдруг", об этом страшно и думать, и кажется, сюда не подходит новый
закон.
   Каждую большую перемену Алпатов ходит теперь с Несговоровым из  конца
в конец, восьмиклассник сверху кладет ему руку на плечо, Алпатов держит-
ся за его пояс, и так они каждый день без-умолку разговаривают.
   - Последнее - это атом, - говорит Несговоров.
   - Но кто же двинул последний атом, - бог?
   - Причина.
   - Какая?
   - Икс. А бог зачем тебе?
   - Но ведь богу они служат, наши учителя, из-за  чего  же  совершается
вся наша гимназическая пытка?
   - В бога они верят гораздо меньше, чем мы с тобой.
   - Тогда все обман?
   - Еще бы!
   - Я сам это подозревал, но неужели и Козел не верит?
   - Козел очень умный, но он страшный трус и свои мысли закрещивает, он
- мечтатель.
   - Что значит мечтатель!
   - А вот что: у тебя была мечта уплыть в Азию, ты взял и поплыл, ты не
мечтатель, а он будет мечтать об Азии, но никогда в нее не поедет и жить
будет совсем по-другому. Я слышал от одного настоящего  ученого  о  нем:
"если бы и явилась та забытая страна, о которой он мечтает, так он бы ее
возненавидел и стал бы мечтать оттуда о нашей гимназии".
   - Но ведь это гадко, - почему же ты говоришь, что он умный.
   - Я хочу сказать: он знающий и талантливый.
   - А умный, по-моему, - это и честный.
   - Еще бы!
   После этого разговора стало очень страшно:  про  это  свое,  что  ему
страшно, Алпатов ничего не сказал Несговорову, - как  про  это  скажешь,
этот страх еще хуже, чем в лесу бывало: там догадываешься, а тут извест-
но, что это старшие сговорились между собой и обманывают всех, - как тут
жить среди обмана?
   Раз он идет из гимназии и слышит, говорят два мещанина:
   - Смотри!
   - Нет, ты смотри!
   - Господь тебя покарает!
   - А из тебя на том свете чорт пирог испечет.
   Сразу блеснула мысль Алпатову, что они считаются маленькими в  гимна-
зии и их обманывают богом, а ведь эти мещане тоже маленькие, и мужики, и
другие мужики соседней губернии, и так дальше, и еще дальше, - значит их
всех, всех обманывают?
   - Кто же виноват в этом страшном преступлении?  -  спросил  он  себя.
Вспомнилось, как в раннем детстве, когда убили царя, говорили, что  царь
виноват, но где этот царь, как его достанешь?..
   - Козел виноват! - сказал он себе.
   За Козлом были, конечно, и другие виноваты, но самый  близкий,  види-
мый, конечно, Козел-мечтатель.
   - Что же делать, как быть дальше? - спросил он себя, входя к себе.
   - О, мой милый мальчик, - сказала ему добрая Вильгельмина,  -  зачем,
зачем ты остригся, ты стал теперь такой умный.
   - Чем же это плохо быть умным?
   - Всему свое время, у тебя были такие красивые каштановые волосы, те-
бе надо бы танцовать, а ты по ночам книжки читаешь.
   И от доброй Вильгельмины Алпатову так показалось: хорошо  это  время,
когда он хотел танцовать, и как хорошо казалось тогда  узнать  тайны,  а
вот узнал и что теперь делать? В эту ночь в первый раз он узнал, что та-
кое бессонница, долго провертелся на кровати и только под утро уснул.
   - Auf, auf! в гимназию! - звала его Вильгельмина.
   А он все лежал и лежал. Какая тут гимназия, разве в гимназии дело?  И
ему захотелось хоть гадость какую-нибудь, но делать сейчас же, немедлен-
но!.. Вспомнилось, как в саду его братья выстраивались возли бани вместе
с деревенскими мальчиками и занимались обыкновенным пороком, - как и  он
тогда пробовал, но у него ничего не получалось. Теперь он  тоже  захотел
это сделать, но опять ничего не вышло. "Этого даже не умею!" подумал  он
с досадой, и сильное раздражение явилось, хоть бы  кого-нибудь  обидеть,
но невозможно было сказать дерзость доброй Вильгельмине с двойным подбо-
родком.
   - Милый мой мальчик, - говорила она, - отчего ты такой бледный сегод-
ня? О, зачем ты остригся!
   Смутно бродил он мыслью в разные страны, как-то ни во что ею не  упи-
раясь, будто пахал облака. В гимназию не пошел, а прямо в городской сад,
на самую отдаленную лавочку и стал там думать о последней, казалось ему,
неизвестной и большой тайне, - вот бы и это узнать. В классе была  целая
группа учеников, во главе с Калакутским, они между собой всегда говорили
про это и знали все. Но это раньше так чуждо было Алпатову,  что  он  их
сторонился и даже боялся, - вот бы теперь их расспросить! И  так  случи-
лось, что путь Калакутского из гимназии домой как раз был через  городс-
кой сад мимо этой лавочки. Алпатов задержал его и прямо спросил про это.
   - Можно, - сказал Калакутский, - только тебе первый раз  надо  выпить
для храбрости.
   - Ну, что же, давай напьемся.
   - Приходи ко мне в сумерки.
   Началось ожидание вечера. Страх не выдержать и осрамиться борол  его.
"Ничего, - борол он свой страх, - когда напьюсь, страшно  не  будет".  И
всю надежду возложил на водку. С тех пор еще, как он бежал в Азию и  на-
пился с Кумом, не пил он ни разу, но воспоминание о действии водки  было
связано с большой белой теплой подушкой и крепким сном - хорошее  воспо-
минание! Водка может совершать чудеса.
   Как только смеркалось и стали зажигать фонари, он явился к  Калакутс-
кому.
   - Ну, пойдем?
   - Куда пойдем? - спросил Калакутский.
   Алпатов покраснел, стыдясь напомнить. А Калакутский был такой: у него
всегда в одно ухо вскочит, в другое выскочит, и что-нибудь делать с  ним
можно только в тот самый момент, когда в одно ухо вскочило, а из другого
еще не выскочило.
   - А! - вспомнил он вдруг, - водки не купил, нельзя было, у нас сегод-
ня гости.
   - И не пойдем?
   - Нет, отчего же, пойдем, - там выпьем, у них есть. У меня  там  есть
приятельница Настя, она тебя живо обработает. Ты не думай,  что  это  из
корысти, - они нас, мальчиков, очень любят, только надо теперь же  итти,
до их гостей, и прямо к ним в комнаты. Неужели ты никогда не пробовал?
   - Нет, я думал, нам это нельзя.
   - Во-от! а я, брат, с десяти лет начал. Как же это ты вздумал?
   - Да, так, вижу нет ничего и - вздумал.
   - Как нет ничего?
   - Учителя обманщики, - сами не верят, а нас учат.
   - Неужели это ты только теперь узнал? А я это с десяти  лет  понимал.
Ты знаешь, Заяц-то наш к моей Анютке ходит, она  мне  все  рассказывает,
хохочет! - он страшный трус и тоже нашим путем ходит, заборами, пустыря-
ми, в одном месте даже в подворотню надо пролезть, ну она и  заливается:
ты представляешь себе, как Заяц подлезает в подворотню? А ты думал - они
боги. Я тебя Насте поручу, она мальчиков любит. Понравишься, так еще по-
дарит тебе что-нибудь. Ну, пойдем.
   "Вся надежда на водку!" - холодея от страха, думал Алпатов.
   Шли сначала по улице. Алпатов спросил:
   - А Козел тоже ходит?
   - Нет, у Козла по другому: он сам с собой.
   - Как же это?
   Калакутский расхохотался.
   - Неужели и этого ты еще не знаешь?
   Алпатов догадался и ужасно ему стал противен Козел: нога  его  значит
дрожала от этого.
   - Ну, здесь забор надо перелезть, не зацепись за гвоздь, - сказал Ка-
лакутский.
   Перелезли. Ужасно кричали на крышах коты.
   - Скоро весна, - сказал Калакутский, - коты на крышах. Ну, вот только
через этот забор перелезем и - в подворотню.
   Перелезли, нырнули в подворотню. С другой парадной стороны двора  во-
рота были приоткрыты, и через щель виднелся красный фонарь.
   - Запомни теперь для другого раза, - шопотом учил Калакутский, - этот
заячий путь нам единственный, а с той