калитки, если войдешь, сразу  сца-
пают. Теперь вот в этот флигелек нужно и опять осторожно; чтобы  хозяйка
из окна не увидала: ведь мы с тобой бесплатные. Боишься?
   - Нет, не боюсь!
   - Молодец. Постоим немножко в тени: какая-то рожа у окна. Ну, ничего,
идем.
   В темном коридоре Калакутский нащупал ручку, погремел, шепнул:
   - Отвори, Анюта!
   - Это ты, Калакуша?
   Она только проснулась, сидела на неубранной кровати, в одной рубашке.
Алпатову ничего не показалось в ней особенного: просто раздетая  женщина
и - ничего таинственного, как представлялось.
   - Вот этот мальчик, - сказал Калакутский, - его надо просветить.
   - Веди к Насте, она их страсть любит.
   Пошли дальше по коридору. "Если так, - думал Алпатов, - то не очень и
страшно". Но Настя оказалась большая фарфоровая баба с яркими пятнами на
щеках.
   - Поручаю тебе обработать этого кавалера, - сказал Калакутский.
   И втолкнул Алпатова в ее комнату.
   - Раздевайтесь, - очень ласково сказала Фарфоровая, - пива желаете?
   - Водки, - ответил Алпатов.
   Она вышла.
   Тогда стала ему Фарфоровая, как на первых уроках в  гимназии  Коровья
Смерть: страшно и слабо в себе. - Не убежать ли теперь? - подумал он, но
вспомнил, что еще будет водка и после  нее  все  переменится:  тоже  был
страшный Становой, а потом стал милым Кумом.
   Она принесла графин с двумя рюмками, на блюдечке было нарезано  мясо:
закуска.
   - Миленочек, ах, какой ты хорошенький; пил ли ты водку когда-нибудь?
   - Пил!
   И налил две рюмки.
   - За ваше здоровье!
   Чокнулся и выпил.
   И вот странно, обжог себе рот, водка настоящая, а никакой перемены от
нее не было.
   Налил еще, выпил и - опять ничего, и еще налил и -  опять  ничего,  и
еще...
   - Миленочек, ты очень уж скоро, так ты совсем опьянеешь.
   - Водка на меня не действует, - ответил Алпатов, - мне надо много вы-
пить.
   - Вот ты какой!
   Она села в кресло, притащила его к себе на колени, обняла.
   - Ах, какой ты хорошенький, миленочек, знаешь, я тебе сделаю подарок,
- вот.
   И дала ему небольшой перочинный перламутровый ножик.
   - Подождите, - освободился Алпатов, - я сейчас  на  двор  схожу,  мне
нужно.
   Шинель надел, а пояс забыл. Выпитая водка стала действовать, только в
другую сторону, - видно напрасно грешат на этот  хлебный  напиток.  Или,
может быть, невидимая, неслышимая, притаенная где-нибудь в  уголку  души
детская прекрасная Марья Маревна оттолкнула от своего мальчика  фарфоро-
вую бабу с яркими пятнами. Водка действовала, но в другую  сторону:  бе-
жать, бежать!
   Он спрятался в тени ворот, собираясь перелезть в подворотню, но вдруг
ему почудилось, что на той стороне есть кто-то.
   - Не Заяц ли это лезет?
   Вылез кот и шарахнулся: другой кот бросился на первого, и оба с ужас-
ным криком понеслись на крышу. Две старушки у других ворот разговаривали
между собой:
   Первая старушка сказала:
   - Пост пополам хряпнул!
   Вторая ответила:
   - Коты на крыши полезли.
   Первая сделала вывод:
   - Значит, месяц остался до полой воды.
   - Ведь вот как они странно выводят, - подумал Алпатов: - у них причи-
ны выходят совсем не так, как у Бокля.
   Коты, сцепившись в клубок, ляпнулись с крыши прямо  ему  под  ноги  и
бросились в подворотню. За котом бросился в подворотню Алпатов и на  за-
бор, по кустам, до другого забора, по улице.
   Добрая Вильгельмина ничего не заметила в дверях, и он прямо  пошел  в
постель, но водка теперь только и начала свое действие, всю ночь ему чу-
дится, будто Заяц его преследует, он в подворотню и Заяц за ним, по пус-
тырям, по заборам, по крышам мчатся они всю ночь, только где-то у собора
ему удалось, наконец, обмануть Зайца, с высокой горы  он  скатился  вниз
кубарем и там у реки была опрокинутая лодка, под эту лодку нырнул он,  а
там... что там он увидел! Там сидел Козел и уединенно сам с собой  зани-
мался.
   - Auf, auf, в гимназию! - звала его Вильгельмина.
   С ужасной головной болью он встал и вышел к чаю.
   - O, mein liebes Kind, - воскликнула добрая Вильгельмина, - ты совсем
больной, не нужно ходить в гимназию.
   Но Алпатов пошел, у него было какое-то смутное  решение  начать  свою
жизнь совсем по-другому. Первый урок был как раз география. Вошел Козел,
сел, заложил ногу за ногу и задрожал, заходила кафедра, затряслась поло-
вица, и через половицу - и парта. Алпатов  стал  испытывать  точь-в-точь
такое же невыносимо противное, как от фарфоровой дамы.  Своими  зелеными
глазками учитель стал перекидываться от  лица  к  лицу,  Алпатов  упорно
смотрел и когда встретил, то видел как они зло вспыхнули и остановились,
как две кометы - злейшие на всем небе светила. Алпатов опять скривил гу-
бы, как Коровья Смерть, и что в тот раз удалось, то и сегодня  от  этого
Козлу стало, будто он яд принял.
   - Ты опять рожи строишь? - сказал он.
   - А вы опять дрожите, - ответил Алпатов, - мне это неприятно.
   Класс притих, как перед грозой.
   Козел перестал дрожать ногой и даже как-будто сконфузился,  стал  ша-
рить глазами в журнале, слепо вызвал кого-то. Только Алпатову нельзя бы-
ло так оставаться, было начертано совсем не тут, что итти ему в это  ут-
ро, итти до конца: далеко где-то в других временах и  в  других  странах
камень упал, и пошли круги по человечеству и сегодня докатились до этого
мальчика. Он поднял руку.
   - Что тебе надо?
   - Позвольте выйти.
   - Не успели начать урок и уже выйти, что с тобой?
   Сердце его стучало. Он вспомнил, что Вильгельмина, принимая бром, жа-
ловалась на сердцебиение, и сказал:
   - У меня биение сердца.
   - Ну, что же, - ответил Козел, - сердце у всех бьется.
   В классе засмеялись. Победа была за Козлом. Алпатов сел на свое  мес-
то.
   Жалобно ударил колокол крестопоклонной недели, в церкви пели: "Кресту
твоему поклоняемся, владыко", при этом звуке Козел  тихонечко  и  быстро
перекрестился.
   Алпатов встал.
   - Тебе что?
   - Пост пополам хряпнул.
   - Ну, так что?
   - Коты на крыши полезли.
   - Что ты хочешь сказать?
   - Значит, месяц остался до полой воды.
   Козел хорошо понял.
   Козел такое все понимал.
   - Какой ты заноза, я никогда не думал, что ты такой  негодяй.  Сейчас
же садись и не мешай, а то я тебя вон выгоню.
   Алпатов сел. Победа была за ним. Козел задрожал ногою и половица  хо-
дуном заходила.
   - Вот вы опять дрожите, невозможно сидеть.
   - Вон, вон! - крикнул в бешенстве учитель.
   Тогда Алпатов встал бледный и сказал:
   - Сам вон, обманщик и трус. Я не ручаюсь за себя, я не знаю, что сде-
лаю, может быть и убью.
   Тогда все провалилось: и класс исчез в гробовой тишине, и Козел.
   Заунывно ударил еще раз колокол крестопоклонной недели. Козел  перек-
рестился большим открытым крестом, принимая большое решение, сложил жур-
нал, убрал карандаши.
   - Ты - маленький Каин! - прошипел он Алпатову, уходя вон из класса.
   - Козел, Козел! - крикнул ему в спину Алпатов.
   Через несколько минут в класс вошел Обезьян, у него было  торжествен-
но-мрачное лицо, и он сказал:
   - Алпатов, возьми свой ранец, уходи из класса и больше не  возвращай-
ся.
   Алпатов не надел на спину ранец, как это непременно требуется, а взял
его под мышку портфелем, запел:
   - Allons, enfants de la patrie.
   И пошел в коридор мимо директора, не поклонился  и  все  пел  "Contre
nous de la tyrannie".
   По пути домой он зашел в лавочку, купил себе черные пуговицы.
   - Что случилось, что так рано? - спросила его добрая Вильгельмина,  -
заболел?
   - Меня исключили из гимназии, - сказал Алпатов.
   - Wa-a-as-s?
   Алпатов попросил ножницы, иголку с ниткой и пошел в свою комнату. Там
он сел у столика, развернул свою заветную бумажку, положил на стол перед
собой. И отпарывая блестящие серебряные пуговицы, пришивая черные, запел
на весь дом:

   Allons enfants de la patrie.
   Le jour de gloire est arrive.

   Верно из всех хозяек этого города одна добрая  Вильгельмина  понимала
эту песню во всем ее ужасном значении.
   - Alles verloren, - шептала она с ужасом. - Armes Kind!
   А за дверью до самого вечера гремело:

   Contre nous de la tyrannie,
   L'etendart sanglant est arrive.

   Конец второго звена.