тт разгадал и разоблачил ее намерение.
Сам спокойно сделал то, что хотела сделать она: предостерег  мексиканца.  Он
обезоружил ее, и продолжать игру теперь просто смешно. Гэм была побеждена  и
оттого чувствовала, что теперь просто обязана выполнить его поручение. В ней
бушевал ураган, и она не понимала, откуда этот  ураган  вдруг  явился.  А  в
следующую минуту она уже улыбнулась мексиканцу и, витая  мыслями  в  дальнем
далеке, но все же  сосредоточившись  на  деле,  разыграла  перед  ним  столь
блистательно-виртуозную комедию, что сама нет-нет да и спрашивала себя: я ли
все это говорю, я ли все это делаю?.. Она видела себя  как  бы  со  стороны,
глазами этакого наставника, который застиг своего ученика врас-плох и поверг
в изумление, - все происходило само собой, по наитию, и было волшебством,  и
впервые в жизни она это чувствовала, а сама оставалась  совершенно  холодна;
словно комедиантка, она наполняла теплом и настроением чужую маску.
   Мексиканец совершенно растерялся от счастья, которое посчитал собственной
заслугой. И чтобы не остаться в долгу, все более прозрачно намекал  на  свои
дела, а когда Гэм сделала вид, что ей все  это  непонятно,  с  важным  видом
придвинулся ближе и объяснил подробности. Довольный произведенным эффектом и
в полной уверенности, что ничего не выдал, так  как,  по  его  мнению,  лишь
специалист мог что-то уразуметь в означенных скудных  данных,  он  откинулся
назад, упиваясь собственной важностью.
   Гэм, однако, быстро утомилась  и  стала  рассеянна.  Из  соседних  комнат
вернулись игроки, все начали прощаться.
   Лавалетт отдал тамилу несколько распоряжений, потом обратился к Гэм:
   - Простите меня... Я должен  еще  кое-что  записать...  А  вы,  наверное,
устали и хотите отдохнуть...  Надеюсь,  завтра  утром  увижу  вас  свежей  и
бодрой...

   Тамил вытирал пыль и, полируя мебель, временами поглядывал  на  Гэм.  Она
сидела в глубокой задумчивости.  Юноша  осторожно  скользил  по  комнате.  В
сумеречном свете его гротескно изломанная тень бежала по стенам, то вырастая
до огромных размеров, то вдруг сжимаясь. Игра теней привлекла внимание Гэм -
она,  не  двигаясь,  следила  взглядом  за  призрачным   спектаклем.   Тамил
остановился, печально посмотрел на нее.
   Наконец она заметила и его, жестом подозвала к себе, провела  ладонью  по
гладким волосам. Как же она устала, ведь совершенно выбилась из сил и  в  то
же время полна какого-то диковинного жертвенного томления.
   - Ну что ж, пора спать, в самом деле пора...
   Она поднялась по лестнице в  комнаты  Лавалетта.  Каждый  шаг  давался  с
трудом, точно она  взбиралась  на  кручу.  Перила  -  как  мост,  причудливо
изогнутый,  ведущий  в  неизвестность.  Дверные  ручки  в  коридоре   пугали
звериными  гримасами  и  одновременно  ластились.  Тьма  наползала  на  них,
растекалась струистым  потоком.  И  вот  осталась  одна-единственная  дверь,
которую нужно было открыть. Как  часто  нужно  открывать  двери,  входить  и
выходить... как это тяжко...
   Лавалетт записывал в узкой тетради какие-то цифры. Гэм едва держалась  на
ногах. Она не знала, откуда берется эта  текучая,  цепенящая  слабость,  эта
жажда обрести опору. Помолчав, она сказала:
   - Речь идет о планах заградительных сооружений в Гонконге и о новой  базе
подводного минирования для Гибралтара.
   - Вам удалось узнать, сколько предлагают англичане?
   Она назвала сумму.
   Лавалетт  тотчас  схватился  за  телефон,  продиктовал  срочную  цифровую
телеграмму. Потом положил трубку, сказал:
   - Благодарю вас. Вы узнали все необходимое, - и потянулся  было  к  своим
бумагам.
   Гэм поспешно шагнула вперед и вскинула руки. Лавалетт встал.
   - Сегодня случилось вот так... Не волнуйтесь, не надо... Сегодня вот так,
а уже завтра вы  опять  замыслите  предательство...  Это  всегда  причудливо
переплетается. Да, наверное, так и должно быть... иначе... - Он на мгновение
нахмурил брови, потом тряхнул головой и обнял ее за плечи.
   Странное счастье, в котором смешались бессилие и  упрямство,  нежность  и
ненависть, охватило Гэм. Она прижалась к Лавалетту и, уткнувшись лицом ему в
плечо, прошептала:
   - О, как я тебя люблю...

   - Я предположил, что переговоры с англичанами зашли уже весьма  далеко  и
попытки переубедить мексиканца  результата  не  принесут,  а  потому  просто
распорядился  перевести  на  его   счет   названную   вами   сумму.   Причем
исключительно ради вас - в ином случае я  скорей  всего  не  стал  бы  этого
делать, ведь таким образом подозрение, безусловно, очень легко направить  во
вполне определенную сторону.
   - Какое подозрение?
   - В краже. Сегодня ночью тамил выкрал планы мексиканца. Их  важность  так
велика, что я вынужден был прибегнуть к насильственной покупке.
   - Планы у вас?
   - Да,  теперь  остается  только  их  вывезти.  Пароходом  отсюда  уже  не
выбраться. Спустя час после похищения мексиканец оповестил секретные службы.
Все отплывающие пароходы находятся под надзором. Через три  дня  он  получит
деньги. Мы к тому времени должны быть в глубине материка.
   - Зачем вы это делаете?
   - Да, зачем... что за вопрос... Все эти "зачем" и "почему" наводят скуку.
   - Шпионаж карается очень сурово.
   - В том-то и штука. Именно поэтому. Характер занятия  сугубо  случаен.  С
таким же успехом я мог бы руководить экспедицией в Конго. Но там имеешь дело
с одними только неграми, и опасность больше затрагивает внешнюю,  физическую
сторону, нежели духовную. Там достаточно запастись огнестрельным  оружием  -
здесь нет. Опасность, риск рождают сильные эмоции... Обыватели  затерли  это
выражение, и звучит оно по их милости так убого... Только здесь еще осталось
множество напряженных ситуаций,  и  опасных  закавык,  и  сложностей...  все
прочее для меня значения не имеет... Ну  вот,  наконец  стало  прохладнее...
Давайте-ка поедем за город...

   Уже стемнело, когда Лавалетт далеко на шоссе развернул  автомобиль  и  на
полной скорости погнал обратно. Неожиданно фары выхватили из  угольно-черной
каши мрака известково-белые стены. Лавалетт притормозил:
   - Кладбище... Вы еще не видели его...
   За этими стенами лежали  могилы,  отрезанные  от  мира  эонами  вечности.
Тысячезвездный купол ночного  неба  распростерся  над  ними.  Луна  была  на
ущербе, но давала достаточно света, чтобы различить окрестности.
   Лавалетт взял Гэм за локоть, обвел рукой могилы.
   - Индийцы верят в переселение  душ.  Эта  идея  намного  доходчивее,  чем
россказни наших священников. И все же кладбище  неизменно  умиротворяет  все
мысли. Последнее слово всегда за ним. Человек угадывает тщету противоборства
и отступается.
   - Непонятно, - сказала Гэм.
   Под ее ногой хрустнула ветка. Вздрогнув,  она  отпрянула.  Что-то  громко
зашуршало. Лавалетт нагнулся - в руке у него была ящерица. Чешуйчатое тельце
извивалось меж пальцев, маленькая острозубая пасть  вдруг  открылась,  издав
странный квакающий крик. Лавалетт посадил ящерку на землю.
   - Здесь конец всего. И мы теряем почву под ногами. То, что здесь охвачено
тленом, прежде, до нас, дышало и жило, как мы. Примириться с этим нельзя. На
такое способен лишь тупица, который понятия  не  имеет  о  проблемах  своего
бытия. Он прячется за стеной почтенных, солидных  понятий,  а  в  логике,  с
какой всякое бытие подвержено смерти,  умудряется  вычитать  закон,  который
увязывает с несколькими фразами своего символа  веры  и  мировоззрения,  тем
себя успокаивая. Какой смысл - знать это? Но тот, в ком жизнь струится  алым
потоком жаркой крови, при слове "смерть" всегда будет стоять на краю бездны.
Для кого жизнь безмерна, тот и здесь не ведает меры.
   - Возможно ли произнести это слово - и не призвать ее? - прошептала Гэм.
   - Смотри! - Лавалетт оттолкнул Гэм  от  себя.  -  Вот  ты  стоишь  здесь,
облитая светом, вот твои руки, губы, глаза, и взгляд, и ноги,  которые  тебя
несут... Но там,  внизу,  уже  растет  вожделение,  тянется  к  тебе,  хочет
схватить, ждет, подкарауливает... Оно  чудовищно  терпеливо...  оно  -  сама
земля, которая врастает в твои ноги, зовет, хочет утянуть тебя  вниз...  она
уже разрыхляется под тобой на тысячи атомов... разве ты не  чувствуешь,  как
почва поддается, уступает... ты тонешь...
   Гэм бросилась к нему, дрожа припала к его груди.
   - Что ведомо тебе о трупах там, внизу?..  Над  могилами  блекло  светится
тлен, он поднимается из склепов и слоится над ними, душный, сырой, жуткий...
они теснятся вокруг... но в нас еще прячется жизнь, еще бьется  пульс...  Ты
же чувствуешь... Твои теплые руки обнимают меня за  шею...  Твое  дыхание  -
жизнь, твои губы - бытие... Иди сюда, поближе, мы защитим друг друга...
   Гэм припала к нему, обняла, крепко-крепко, словно хотела раздавить...
   - А вон там, видишь? Яма... Могила провалилась. Гроб истлел и распался...
земля обрушилась в пустоту, глухой стонущий звук в  ночи...  Видишь,  тучные
могилы наползают на это место, неумолимо выдавливают из  почвы  тошнотворную
влагу... Туманы бесстыдно елозят по земле, просачиваются внутрь, к костям  и
скелетам... видишь это  колыхание  над  ними,  это  мерцание  и  свечение  -
непрожитая жизнь витает над могилами, беззвучно, тихо, до ужаса безмолвно...
   Гэм прижалась лицом к его шее, не смея оглянуться.
   - Иди ко мне, я хочу удостовериться, что мы живы. Там  все  безмолвно,  и
это смерть... А мы кричим, кричим... Кричать - значит  жить,  и  мы  живы...
Теплые, с текучей кровью... Ну же, иди ко мне... твое дыхание, твоя  кожа...
Что это?.. Долой! - Он срывал с нее  одежду.  -  Долой!..  Вот  она...  твоя
кожа... твой ритм, твоя жизнь... Я смеюсь над смертью... - кричал  Лавалетт,
раздирая платье Гэм и швыряя клочья на могилы.  -  Жрите  и  безмолвствуйте,
таращьте свои неутешные, злые очи... Я принимаю вызов... Пенный вал увлекает
меня ввысь... Я кричу жизнью в ваши омуты...  Рычу  жизнью...  повергаю  вас
ниц...
   Лавалетт тащил Гэм по дорожкам меж могил, споткнулся - и  оба  упали.  Он
прижал ее к земле, а сам приподнялся на руках.
   - Я продираюсь меж вами... вжимаюсь в вечнохолодное, я - кулак, и хватка,
и горло... я протискиваюсь в послед-нюю дверь,  истекаю,  изливаюсь  жизнью,
жизнью, жизнью в теплое лоно... я защищен...  я  смеюсь,  смеюсь,  смеюсь  и
изливаюсь... потоком...
   Он умолк и уже только яростно жестикулировал, по ту сторону слов, весь во
власти потоков и вихрей.

   Луна  отражалась  в  глазах  Гэм,  играла  причудливыми  бликами.  Широко
распахнутые  глаза  ярко  блестели.  Непо-движный  взгляд  был  устремлен  в
звездное небо. Руки трепетали, по телу пробегала дрожь.
   Поднялся ветер,  принес  росистую  прохладу.  Светлые  капли  оседали  на
волосах искристыми звездными самоцветами, со  странным  шорохом  стекали  по
могильным холмикам.

   Гэм очнулась от легкой дремоты. Перед нею стоял Лавалетт.
   - Простите, пришлось вас разбудить. Мексиканец, как видно, не  откладывая
известил англичан, а те сразу смекнули, где находятся планы. Несколько минут
назад я обнаружил, что парк оцеплен. Время не  ждет.  Постарайтесь  хоть  на
несколько минут задержать полицию, оттянуть начало  обыска,  тогда  я  успею
собрать необходимые бумаги и скрыться. Тамил скажет вам, где я.
   Гэм кивнула и поспешно выпроводила его из комнаты.
   - Идите, я все сделаю.
   Он поцеловал ей руку, смеясь посмотрел в глаза.  Как  же  он  молод...  -
невольно подумала она. А он уже мчался к дому большими упругими скачками. На
пороге махнул ей рукой - и дверь захлопнулась. Гэм тоже  пошла  к  дому,  но
очень медленно. Все ее существо было охвачено ожиданием.
   Вокруг по-прежнему царила тишина. Невероятная тишина -  Гэм  в  жизни  не
слышала  столь  полного  беззвучия.  Но  она  знала,  что  эта  тишина  таит
опасность, и, вздернув плечи, выгнула спину,  а  затем  снова  расслабилась,
по-кошачьи трепеща от приближения неизвестности.
   С террасы донеслось легкое  дребезжанье.  И  тотчас  в  дверь  постучали,
створки распахнулись. Гэм словно и не заметила этого. Подперев голову рукой,
она смотрела в окно на парк. Только услышав незнакомый голос, она обернулась
и встала.
   - Мне не доложили о вас...
   - Наше дело такого свойства, что приходится избегать доклада. Благоволите
отнестись к этому с пониманием...
   Гэм протестующе повела рукой, хотя быстро смекнула, что тем  самым  можно
выиграть время.
   - Я вижу, господа, один из вас в британской форме...
   Они представились.
   - Что ж, это вполне оправдывает особый характер вашего визита. Прошу вас,
скажите мне, что вам угодно...
   - Мы ищем Лавалетта.
   - К сожалению, должна вас разочаровать: я в доме одна.  Стало  быть,  вам
придется говорить со мной. Прошу вас, садитесь....
   Англичане переглянулись и сели. Офицер, не сводя глаз  с  двери,  вежливо
поклонился Гэм и сказал:
   - Я восхищен вашим самообладанием. Но должен предупредить: дом оцеплен, и
уйти  отсюда  никто  не  сможет.  Нам  придется   безотлагательно   обыскать
помещения. Есть основания предполагать, что здесь находятся некие документы.
   - Вы намерены обыскивать и мои личные комнаты?
   - Возможно. Вы  же  понимаете,  такие  меры  имеют  смысл,  только  когда
выполняются полностью, от и до. Обещаю, - он опять поклонился,  -  что  ваши
комнаты будут обыскивать в последнюю очередь. И с величайшей  осторожностью.
Нам  нужны  только  бумаги,  и  ничего  более.  Не  откажите  в   любезности
сопровождать нас. Хотелось бы найти документы как можно скорее -  тем  самым
вы будете избавлены от лишних неудобств, ведь рано или поздно мы  все  равно
найдем здесь то, что ищем. Уже двое суток, то есть с момента похищения,  все
пароходы подвергаются самому тщательному досмотру. И  не  стану  скрывать  -
документы не найдены. Значит, они еще здесь. Вряд ли нашего  визита  ожидали
так скоро. Однако сумма, переведенная через банк,  указала  нам  направление
поисков. Идемте, прошу вас...
   Гэм слабо улыбнулась:
   - Ну что ж...
   Неожиданно она схватила со стола узкий томик и бросила за  окно,  в  чащу
кустарника.
   Офицер едва не бросился к окну, но взял себя в руки и сдержанно произнес:
   - Вы облегчаете мне работу... но этот жест  был  совершенно  лишним...  Я
ведь предупредил, дом оцеплен. Иначе я бы не говорил с  вами  так  спокойно.
Книгу уже нашли.
   Гэм холодно смерила его удивленным взглядом.
   - Вы ошибаетесь. Ваш обыск бессмыслен, а я всего лишь хотела помешать вам
рыться в моих личных вещах и тем более забирать их  с  собой.  В  книге  мои
письма мужу.
   - В этом я не сомневаюсь, - иронически заметил англичанин. - Но, с вашего
разрешения, я  все-таки  ее  просмотрю...  Это  необходимо,  коль  скоро  вы
придаете книге такое значение...
   Из-за угла дома появился тамил. Рядом с ним шагал английский солдат.  Это
зрелище наполнило Гэм ужасом, но тотчас же она  облегченно  перевела  дух  -
слуга был один. На секунду она перехватила взгляд прищуренных глаз и поняла:
Лавалетт скрылся.
   - Ваше поведение вынуждает  меня  настаивать,  чтобы  вы  непосредственно
обратились к исполнению служебных обязанностей, каковые вас сюда привели,  -
холодно  сказала  она  англичанину.  -  Продолжать  пустые  разговоры  я  не
намерена.
   Принесли книгу, которую Гэм выбросила  в  окно.  Англичанин  поспешно  ее
перелистал. Ничего не обнаружив,  перелистал  еще  раз.  Внимательно  изучал
каждую страницу, пробегая глазами текст. Потом перевернул  книгу,  простучал
переплет и отдал томик Гэм.
   - Зачем вы ее выбрасывали?.. Там и вправду ничего нет.  -  Он  недоуменно
смотрел на Гэм, не зная, как все это понимать.
   Гэм молча пожала плечами. Прошла к роялю:
   - Я бы не хотела присутствовать при дальнейшем обыске, - сказала  она.  -
Будьте добры, пригласите сюда кого-нибудь из ваших людей. Я останусь  здесь.
- Она открыла крышку рояля и пробежала пальцами по клавишам.
   Через три часа обыск  закончился  -  ничего  не  нашли.  Офицер  отпустил
часового и сказал Гэм:
   - Результаты  пока  что  неудовлетворительны.  Это  ненадолго  отодвигает
выполнение моей задачи. Не слишком надолго... - По молодости  лет  он  хотел
сказать что-то еще, но передумал и поспешно откланялся.

   - Отчего вы ждете меня? - спросила Гэм.
   - Впереди у нас долгий путь...
   - Разве не лучше было продолжить его в одиночку?
   - Вы боитесь?
   Гэм простодушно улыбнулась:
   - Я боюсь за вас.
   - Как гуманно, - сказал Лавалетт.
   - Но ведь мое присутствие будет для вас помехой...
   - Вовсе нет.
   - Вы не так поняли. Я имею в виду, не  помешает  ли  это  свободе  вашего
передвижения?
   - Вы нынче говорите до ужаса символично... - усмехнулся Лавалетт.
   - Это нечаянно.
   - Тем хуже.
   - Вы могли бы уже быть в Малакке...
   - Ну и что.
   - Могли бы сесть на пароход.
   - Если хотите знать, любой английский чиновник вправе задержать  меня,  а
половина здешних англичан прекрасно со мной знакома. Мало того, властям дано
указание проверять паспорта у всех  европейцев,  как  в  портах,  так  и  на
вокзалах; меня ищут, мой  словесный  портрет  разослан  телеграфом  повсюду,
вплоть до Джорджтауна, вдобавок в это время  года  в  стране  очень  немного
приезжих европейцев, и, наконец, я должен через Сиам вернуться в Колумбию.
   - Это не ответ.
   - Ладно, отвечу, чтобы вы  успокоились.  -  Он  скривил  губы.  -  Да,  я
пропустил  пароход,  который  специально  ждал  меня  на  рейде.   И   скажу
откровенно, я не пропустил бы его, если б был один.
   Гэм удивленно посмотрела на него.
   - Прошу вас, - взмолился Лавалетт, - не спешите  торжествовать.  Я  готов
признать, что из-за вас я не уехал той же ночью. Как раз тогда наши  с  вами
отношения казались слишком уж запутанными, чтобы я мог уехать. Сперва  нужно
было привести их в порядок, я ведь уже сказал  вам:  впереди  у  нас  долгий
путь, - и я хотел быть полностью в вас  уверенным.  Неожиданностью  оказался
лишь результат моего  каприза  с  переводом  денег  мексиканцу:  они  пришли
слишком рано. Это изменило мои прикидки -  я  намеренно  говорю  "прикидки",
потому что до планов  им  было  еще  далеко...  и  я  скорректировал  их  по
обстановке.
   - Вы как будто бы не уверены во мне...
   - Логичность, с какой вы продолжаете разговор, достойна всяческих похвал.
Я не был в вас уверен, но уверены ли вы, что это не ваша вина?  К  некоторым
вещам достаточно лишь слегка прикоснуться, и они тотчас занимают  надлежащее
место; другие необходимо ухватить покрепче и поставить куда надо.
   Лицо Гэм просветлело.
   - Вы озабочены в первую очередь тем, чтобы я правильно вас поняла...
   - Без сомнения, иначе я не стал бы так долго объясняться. Хотя две минуты
назад я был совершенно беззаботен. Вы настоятельно требовали ответа, и я дал
вам этот ответ - для вашего успокоения, как я особо  подчеркнул.  Я  изложил
вам все причины, которые вы наверняка истолкуете совершенно неправильно - да
и любая женщина с радостью истолкует их неправильно - и о которых я  все  же
не стал умалчивать... Очень мило с вашей стороны -  предположить,  будто  вы
оказываете на меня влияние, способное стеснить свободу моих решений,  однако
же, мадам, если такое влияние и существовало - а оно вправду существовало, -
то было оно, увы, не более чем капризом и... - погодите, пожалуйста, с вашей
репликой - итогом трезвых раздумий. Сделкой, если угодно.
   - Зачем такие сильные выражения?..
   - Чтобы вы сразу поняли меня правильно.  Вы  женщина  незаурядная...  так
стоило ли лишать себя  напряженности  отношений,  которые  могли  бы,  -  он
поклонился почти чопорно, - подарить  нам  несколько  увлекательных  недель?
Такого мне вовсе не хотелось.
   - Вы говорите то же самое, только другими словами...
   - Так кажется на первый взгляд. Нужно разбираться в  нюансах,  даже  если
они щекотливы.
   - Любой нюанс - слегка измененная окраска основного тона.
   - Отлично. Основной тон - настоящее время, тема - мгновение, герои  -  на
час... К вашем