Жюль Руа.
   Штурман


     Перевод с французского      В. Козовово
     издательство "прогресс" Москва 1961
     OCR: Павел Нудельман




     Доколе  вы будете налегать на  че-ловека? Вы будете низринуты, все  вы,
как наклонившаяся стена, как ограда пошатнувшаяся.

     Псалом 61, 4

     Господи! пред  Тобою все  желания мои,  и воздыхание мое не сокрыто  от
Тебя.
     Сердце мое трепещет;  оставила меня сила моя, и свет очей моих,--и того
нет у меня.

     Псалом 37, 10, 11






     Когда штурман увидел,  что  земля  надвигается, было слишком поздно.  У
него  уже  не  оставалось  времени вспомнить,  что  следует  согнуть  ноги в
коленях, втянуть голову в плечи и сжаться в комок. Он почти упал на пятки, и
парашют протащил его метров двадцать по мягкой земле.
     Штурман  поднялся не сразу. Какое-то время  -- ми-нуту или больше, пока
бешено колотилось сердце,-- он переводил дыхание, распростертый  на борозде,
уткнув лицо в длинные влажные листья. Потом открыл глаза, встал и огляделся.
Его  окружала ночь, но горизонт был объят огромным заревом,  и. временами  в
густом красно-ватом дыму  взмывали к небу  языки пламени. В обсту-пившей его
тишине штурман  испытывал непривычное ощущение одиночества, свободы и полной
отрешен-ности. Он стряхнул землю, налипшую па  ладонях, и вытер их о  брюки;
потом провел пальцами по лбу и удивился, что лоб взмок от пота; он снял шлем
и су-нул его за пояс, под куртку.
     Штурман  повернулся спиной к пылающему  гори-зонту. Теперь он  заметил,
что  стоит  на  свекловичном поле. Он  нажал замок  привязных  ремней, и они
сполз-ли к  его ногам.  Он  сразу  почувствовал  облегчение.  Купол парашюта
превратился в груду белой материи,  пахнущую тальком; прежде всего следовало
избавиться  от него, чтобы  не вызывать подозрений.  Штурман  обмотал  купол
шелковыми стропами -- парашют оказал-ся словно в ранце. Но закопать его было
нечем.  Только сейчас штурман подумал,  что  даже  не знает,  в  какой части
Европы  он  приземлился. Он выбросился  из  само-лета  в  самый  критический
момент. Но когда именно это произошло? Он никак не мог вспомнить. После того
как были сброшены бомбы. Но  через сколько вре-мени? Память ничего  не могла
ему  подсказать.  Зарево, которое он наблюдал  на  горизонте,--это, конечно,
пы-лающий Дуйсбург; наверное, самолет был сбит истре-бителем или зениткой.
     Штурман придавил коленом парашют, который вы-давал его; мыслей не было.
Просто он был счастлив, что остался жив, и сейчас это было главное: ощущение
собственной  безопасности, безмерная и  беспричинная  уверенность,  что  все
будет  хорошо,  какое-то   внутрен-нее  ликование,  несущее  ему  доселе  не
испытанную   ра-дость.   Он  только   что   ускользнул  от  смерти   и   был
невре-дим--руки  и  ноги целы и ни  одного ранения;  болели только  пятки  и
крестец -- от удара при приземлении. Теперь он подумал, что и остальные тоже
должны  были  выброситься:  бомбардир  и радист  --  следом  за  ним, че-рез
передний люк, хвостовой  стрелок--из  своей  пуле-метной турели,  а башенный
стрелок и бортмеханик-- через задний  люк. Но  сам  пилот обычно  не успевал
даже пристегнуть парашют.
     Штурман прислушался. Ни звука. Быть может,  его товарищи в этот момент,
так же как и  он,  понемногу возвращаются  к.  жизни и, уткнувшись  носом  в
листья кормовой  свеклы, предаются размышлениям.  Издалека донеслось гудение
самолетов: он  уловил вибрацию мо-торов,  работающих недостаточно синхронно.
Судя по всему, это были замыкающие звенья той тысячи само-летов, что бомбила
Дуйсбург. Но не слышно было зе-ниток, не видно скрещенных лучей прожекторов.
Из су-мерек  вынырнул самолет и пролетел над штурманом. Он шел, вероятно, на
высоте каких-нибудь трех-пяти тысяч футов. Внезапно штурман вскочил на ноги.
Све-тились   бортовые   огни,  самолет   был  четырехмоторный.  Случившееся-
представилось  ему  вдруг с отчетливой  ясностью: все  произошло недалеко от
базы --они  столкнулись с другим  бомбардировщиком. Раздался треск,  самолет
качнуло; штурманский планшет  завибрировал  в  тот  самый момент,  когда  он
опустил  на  него  каран-даш.  Члены  экипажа включили  внутреннюю  связь, а
стрелок   помоложе  спросил,  что  случилось.  Командир   спокойно  ответил:
"Приготовиться  к прыжку".  Привыч-ным  движением  штурман сложил  карты, но
перед  тем,  как  спрятать их в сумку,  пожал  плечами.  Он  надел парашют и
застегнул на груди привязные ремни; по-том откинул сиденье, и  воздух  через
люк хлынул в кабину. Пилот крикнул: "Прыгайте!"
     Штурман  не мог даже вспомнить,  испытывал ли он страх. Каждый  раз при
мысли, что ему, быть может, придется прыгать с парашютом, холодок пробегал у
него по спине; но когда этот момент наконец наступил, у штурмана уже не было
времени раздумывать. Либо это, либо смерть -- самолет с минуты на минуту мог
взорваться. Штурман даже не подумал, на какой высоте летит самолет,-- успеет
ли раскрыться  и  распуститься  парашют. Он  выдернул,  как полагалось, шнур
внут-ренней связи -- тяжелый бронзовый  штепсель мог раз-мозжить ему  голову
-- и, как предусматривала инструк-ция, выбросился первым. Ему помнилось, что
при  этом он  закричал, -вернее,  простонал. Как  только ветер от-бросил его
назад и он оторвался от самолета, он нащу-пал правой рукой вытяжное кольцо и
дернул с такой силой, что, казалось, оборвал его; но купол раскрылся почти в
то же мгновение. Падение резко замедлилось, и он повис  во мраке на стропах;
его  раскачивало  все  меньше  и  меньше.  Он  перестал  стонать.  Появилась
уте-шительная  мысль, что он спасен. Он забыл,  что земля совсем рядом и что
он может вывихнуть лодыжку при приземлении.
     Штурман вновь  повернулся  лицом к  огненному  за-реву, которое  принял
сначала  за горящий Дуйсбург. Теперь  языки  пламени стали меньше. Время  от
вре-мени  снопы  искр взмывали к небу: должно  быть, взры-вались  оставшиеся
пулеметные патроны,  потому что -- сомнения теперь не было -- горел самолет;
или даже  два самолета.  А ведь  штурман тоже мог сейчас  поджариваться там,
среди  этой груды  железа. Однако  он жив и стоит на свекловичном  поле.  Но
остальные?  Мо-жет  быть,  они  не успели  выброситься? Может быть,  самолет
взорвался в  воздухе?  Он  сунул  руку за голе-нище --  во время  полетов он
прятал там портсигар.  Потом поискал в  другом сапоге, в карманах. Напрасно.
Возможно, он  оставил его на планшете. Он  попытался представить штурманскую
кабину  в момент, когда  про-изошло  столкновение. На  большой  проекционной
карте не  было ничего,  кроме карандаша,  резинки  и навига-ционной линейки.
Зеленые  сигналы подрагивали на экране  над  картой, и  альтиметр  показывал
тысячу пять-сот футов; стрелка скоростей стояла на ста восьмиде-сяти  милях.
Наверное,  портсигар выскользнул  в тот  момент, когда штурман  вниз головой
бросился в ночь. "Тем хуже",--сказал он себе.  Он машинально поша-рил у себя
под ногами, словно портсигар каким-то чу-дом  мог там оказаться, потом ткнул
ногой  парашют -- мягкий,  молочного цвета  ком,  похожий на кучу  гряз-ного
белья, оставленного прачке,-- и зашагал наугад.
     Свекловичное  поле оказалось  невелико. Бормоча  себе под  нос, штурман
свернул  по тропинке  налево.  "Господи,--шептал он,--господи..."  Вот и  он
прошел  через  испытание.  Вот и он выбросился с парашютом  и получит  право
носить  на рукаве золотую нашивку: так отмечают  тех, кого прыжок с самолета
спас от смерти. Но что же с товарищами? Все ли они погибли? Неужели из всего
экипажа уцелел только  он? В таком случав убедительная ли это причина, чтобы
освободить его от  участия в боевых  операциях  и  перевести в инструк-торы?
"Конечно, нет,--подумал  он.--Штурманы слиш-ком нужны".  И  потом он  еще не
налетал  достаточно,  чтобы его  избавили  от  обязанности  служить  мишенью
неприятельским зенитчикам. Вместе  с этой последней операцией он  участвовал
тол&ко в двадцати двух  выле-тах.  Его  будут  держать  в резерве,  пока  не
потребуется штурман в какой-нибудь другой экипаж.
     Почва  под  ногами  стала  тверже,  и штурман вышел на асфальтированную
дорожку; он увидел перед  собой изгородь, щипец крыши и железную решетку. Он
толк-нул  калитку; она  была не  заперта. Прежде  чем войти, он прислушался.
Собачьего  лая не слышно.  В  таких до-мах собаки  спят  внутри,  на  мягких
шерстяных  подстил-ках.  Он  вошел  в  сад,  зашагал по  дорожке,  усыпанной
гравием, и, подойдя к крыльцу,  отыскал  кнопку звон-ка--у калитки он  ее не
обнаружил.  Нажал  на  кнопку,  и  ему почудилось, что весь  дом  наполнился
звоном.  Почти в  то же  мгновение;  на втором  этаже  зажегся  свет  --  он
просачивался сквозь щели, оставленные што-рами затемнения; потом свет погас.
Раскрылось окно, и женский голос немного испуганно спросил:
     -- What is it? 1
     -- Airman,--ответил штурман. И добавил:--RAF crew2.
     -- British? 3 -- спросила женщина.
     -- French4.
     -- Что с вами случилось? -- повторила женщина по-французски  почти  без
акцента.
     Штурман облегченно вздохнул. Он плохо говорил по-английски, а поскольку
связь  с  землей  поддержи-вали  радист  и  пилот,  не  было  особой   нужды
совершен-ствоваться в языке, словарь и синтаксис которого он плохо усваивал.
     -- Я прыгнул с парашютом.
     -- О! -- воскликнула женщина.-- I'm going5.
     "Повезло,--  подумал  штурман.--  Мне   всегда   везет.  Наткнулся   на
единственный дом, где  говорят по-фран-цузски". Свет просачивался теперь  из
окна   первого  эта-жа,  но  дверь  все  не  открывали,   и  штурман   вдруг
по-чувствовал,  что продрог. Он возвращался к  жизни, и всякие  мелочи снова
начинали его донимать. Он опять стал рыться в карманах, отыскивая портсигар,
но в это время щелкнул отпираемый замок.
     --  Войдите,-- сказала  женщина. Сначала он не разглядел ее лица -- она
поверну-лась спиной к свету. Перед камином, где дотлевал

     ' Что случилось? (англ.)
     2 Летчик. Экипаж Британских военно-воздушных сил (англ.).
     3 Англичанин? (англ.)
     4 Француз (англ.).
     5 Иду (англ.),


     уголь  у стояла обитая красный плюшем кушетка, а по обе  стороны от нее
--  кожаные  кресла.  Это,  по-види-мому,  была  гостиная;  тут  стояли  еще
несколько столи-ков и стульев в стиле барокко; широкие портьеры,  та-кие  же
красные, как кушетка, спускались до самого пола. На стене висела репродукция
детского портрета работы Рубенса: выпуклый лоб, розовые щеки, на ле-вой щеке
ямочка,  а  под белокурыми  волосами,  стяну-тыми  к  затылку  скандинавским
чепчиком,  потонувшие  в  голубизне  глаза,  которые,  казалось,  неотступно
гля-дели на штурмана.
     --  Авария?--спросила  женщина,  выговаривая  это  слово  на английский
манер.
     --  Столкновение,-- ответил штурман и, сжав кула-ки, ударил  ими друг о
друга.
     -- Ох! -- вырвалось у женщины. Она побледнела.-- Много убитых?
     -- I don't know. I have seen a big fire'.
     -- Я тоже,--  сказала женщина.-- В той стороне,  где аэродром, все небо
было в огне.
     Стараясь   выказать   уважение   хозяевам,   штурман   по-рой   говорил
по-английски,  правда лишь в том  случае, когда знал, что  в доме понимают и
по-французски --  как будто он выполнял некий обряд  учтивости. Но если  ему
отвечали по-английски, он терялся и с тру-дом находил нужные олова.
     -- Я вас побеспокоил,  -- сказал он. --  Простите.Теперь он взглянул на
женщину. В своем  светло-зеленом халате она казалась совсем маленькой и то и
дело отбрасывала назад растрепавшиеся волосы.
     --Мой муж тоже служит в RAF. Он в графстве Суссекс.
     Он взглянул на нее:.
     - Летчик?
     - Intelligence-officer
     - Отличная профессия,--улыбнулся штурман.
     - Я приготовлю вам чаю,-- сказала женщина и вышла.

     1 Не знаю. Я видал большое пламя (англ.).
       а Офицер разведки (англ.).

     Штурман  тяжело опустился на кушетку  и протянул ладони  к  дотлевающим
углям. Мысли  покинули его.  Он  был теперь  точно  зверь, который  ушел  от
охот-ничьего  выстрела и  переводит дух у  себя  в норе. Удары сердца уже не
казались  ему такими  оглушительными,  по  все  его  существо  было охвачено
глубочайшим  изум-лением, точно ему предстояло, возродившись к жизни, заново
узнавать мир. Сейчас мир для него ограничи-вался этим домом, где пятна света
выхватывали  из мрака детали непривычно мирной картины: еще теплая гостиная,
женщина  в  ночном  халатике,  что  ушла на  кухню  приготовить чай  и скоро
вернется,  камин,  согревавший  его  пальцы,  и обитая  плюшем  кушетка,  на
ко-торую  он  положил руку. Все дышало таким покоем! А его  товарищи,  может
быть, все еще горят в пламени, обглодавшем металл и землю в воронке на месте
паде-ния  самолета.  Но сознавали ли они тогда, что  именно произошло? Когда
самолет треснул, точно сухое дерево под ударом дровосека, штурман понял, что
все кон-чено. Он ожидал, что перед ним в одно мгновение про-мелькнет вся его
прошедшая  жизнь,  но пришло  только чувство страха, от которого все  внутри
оборвалось.  Он сложил карты и дернул  шторку из плотной материи, отделявшую
его  от кабины  пилота.  Именно  в  этот мо-мент  раздался  голос хвостового
стрелка: "Что де-лать?" Пилот  ответил не  сразу, и какое-то время штур-ману
были  видны лишь широкие подошвы его летных  сапог,  подрагивающие  в ремнях
педалей, и руки,  сжимающие мальтийский  полукрест  штурвала.  Тогда штурман
нагнулся, чтобы открыть аварийный люк, и ледяной ветер хлестнул его по лицу.
Потом--преду-смотренный порядок действий был именно  таков -- он  вытащил из
своей кабины парашют и пристегнул его к двум карабинам подвесных ремней. Да,
он подумал, что все конечно. Должно быть, в ночной темноте их задел какой-то
самолет  и четырехмоторная  машина  ви-брировала, перед тем как развалиться.
"Приготовьтесь  к  прыжку!"--произнес  наконец пилот.  И  несколько  се-кунд
спустя:  "Прыгайте!"   Штурман  шагнул  через   люк   и  тряхнул   за  плечо
сержанта-бомбардира.  "Прыгаем!"  Но  на  лице  бомбардира он  прочел только
огромное  изумление. Штурман кивнул  на черный провал люка и,  поскольку ему
предписывалось  прыгать первым,  сел, свесив ноги в пустоту. Именно тогда он
отключил  внутреннюю  связь,  как  рекомендовали  при  обучении  прыж-кам  с
самолета, и скользнул вниз. Может быть, он по-терял несколько секунд? Может,
он виноват в смерти товарища? Парашют царапнул по краю люка.
     Молодая  женщина  вернулась с  подносом.  Да,  штур-ман  только  сейчас
заметил, что  она молода. Наверное, она причесалась  и  подкрасила губы.  Во
всяком случае, ему так показалось,  а вспомнить, как она выглядела, когда он
вошел, он не мог. Женщина поставила чашки и чайник на стол.
     -- С молоком? -- спросила она.
     -- Спасибо.
     Теперь он глядел на нее так, точно она была пер-вым человеком, которого
он встретил после  воскреше-ния. Ее хрупкие плечи выступали под халатиком из
грубошерстной ткани, а если прикоснуться к  ним, они наверняка оказались- бы
нежными  и теплыми,  как и  маленькие  груди, которые смутно угадывались под
тканью. У нее  были темные волосы  и  немного  широковатое лицо  с ничем  не
примечательным  ртом и вздернутым  носом,  а  под не выщипанными  бровями  в
голу-бых  и  прозрачных  глазах, казалось,  светится целый  мир. До  чего же
неловко он вел себя до сих пор!
     -- Мне надо бы позвонить на базу,--сказал он,
     -- Здесь есть телефон. Соединить вас?
     -- Пожалуйста,--ответил он с облегчением.
     -- Пейте пока чай.
     Женщина направилась  в  угол гостиной. На книж-ной полке стоял телефон.
Штурман поднес чашку к гу-бам и отхлебнул глоток обжигающего чая.
     -- Кого позвать? -- спросила женщина.
     -- Кого?--Он задумался.--Видимо, intelligence-officer.
     Ожидая  соединения,  женщина  улыбаясь  смотрела на него.  Он  встал  и
подошел к ней, она в это время от-вечала  в трубку. В зеркальце, висевшем на
стене, он увидел  свое  лицо, но не узнал  себя. У  человека в зерка-ле были
следы грязи  на лбу, поцарапанный нос,  но  главное  --  какой-то  необычный
взгляд, будто под  при-мятыми  шлемом  волосами  светились  два  пронизанных
солнцем глубоких озера.
     Женщина передала ему трубку.
     -- Говорит лейтенант Рипо из экипажа капитана Шампаня,-- сказал он.-- Я
прыгнул с парашютом и на-хожусь недалеко от базы.
     У  телефона был  француз  -- помощник начальника штаба. Рипо  мало знал
его. Он был из тех парней, кого служба  в разведке сделала немногословными и
скрыт-ными.
     -- Где вы находитесь?
     -- Одну  секунду,-- сказал штурман  и прикрыл  труб-ку ладонью.-- Какой
дать адрес? -- спросил он у жен-щины.
     -- Вэндон-Эли,  27,  Саусфилд.  Он  повторил адрес офицеру, а его рука,
соскользнув с трубки, завладела рукой женщины.
     -- Я говорю с вами оттуда,-- продолжал он.
     -- Вы ранены? -- спросил его офицер.
     -- Нет.  Но  я хотел  бы  знать, что с экипажем.  Последовало  короткое
молчание.
     -- Пока вы единственный, кто остался в .живых. Я пошлю за вами машину.
     Штурман повесил трубку, не выпуская руки жен-щины.
     Он снова взглянул на нее и, приблизив к ней лицо, взял ее вторую руку.
     -- Что с вами? -- спросила женщина.
     -- Ничего,--сказал он.--Я единственный, кто остался в живых.
     Внешне он был не уродливее других,  но боязнь  быть отвергнутым  делала
его робким с женщинами. В отно-шениях с ними красота и уродство  значили так
мало! Но  обычно, прежде чем отважиться  на такой  поступок, как сейчас, ему
нужно  было преодолеть несколько эта-пов.  А  тут, спустя каких-нибудь  пять
минут, он с решимостью, которую и сам не мог объяснить, берет не-знакомку за
руку. Еще чудесней было то, что  женщина  не отнимала  руки. Их встреча и на
самом деле была не из обычных.
     Когда он притянул  ее к себе, женщина отвела гла-за. Она едва доставала
ему до плеча, но он накло-нился, так что его подбородок  оказался  на уровне
ее груди, а губы почти касались шеи. Штурман вдохнул слабый запах кожи -- он
слегка отдавал лавандой и  фиалкой,  но прежде всего это был всепокоряющий и
нежный аромат жизни.  Он  закрыл глаза.  Женщина  молчала. Она  не только не
пыталась  высвободиться,  но все сильнее сжимала руки штурмана. И всех  этих
ни-чем не заменимых сокровищ он чуть  было не лишился, а шесть его товарищей
по  экипажу распрощались  с  ними  навеки. Он уже  не помнил  лица  женщины,
кото-рое плохо разглядел в темноте. В  ней  не было ничего такого, что могло
бы  потрясти  мужчину  и  вызвать  чув-ство   более  сильное,  чем   простая
привязанность  какого-нибудь  председателя  небольшой акционерной  компании,
ставшего  во  время  войны intelligence-officer.  Но для штурмана  все  было
по-другому.  Он  возвратился  из  пы-лающего Дуйсбурга  после  шестичасового
полета. Он су-мел переиграть зенитную артиллерию и истребителей, но не  смог
помешать пилоту столкнуться с другим са-молетом.
     Он  шевельнул головой и услышал, как бьется сердце женщины: удары  были
учащенные и  глухие -- так же билось  его сердце, когда он  пришел в себя на
свекло-вичном поле, а на горизонте полыхало пламя. Вот-вот прогудит машина с
базы, и ему придется покинуть этот дом, это чужое сердце, что стучит рядом с
его  ухом,  и  вернуться  к  большим  аэродромным  помещениям,  к  ба-ракам,
выкрашенным  в  черный цвет, в свою конуру,  формой  напоминающую  срезанную
бочку,  а когда  най-дут для  него  экипаж, прокладывать новые  маршруты  по
навигационной  карте. Сколько других мужчин, при-жавшись  к другим женщинам,
вдыхают в эту минуту последнее, что им осталось от жизни?
     Он мягко высвободился.
     -- Простите,-- сказал он.
     -- Вы ранены! -- воскликнула женщина, взглянув на него.
     -- Пустяки,-- ответил штурман, проведя ладонью
     по  носу.--  Простая  царапина. Я  ее  только сейчас  за-метил. Я  и не
чувствую ее.
     -- Хотите, я протру ее спиртом?
     -- Не стоит.
     -- Тогда