ложных полюсов.
     Она  снова замолчала. По  тому, как  она  подыскивала  образы и строила
фразы Сашка понял, что Неля сильно волнуется.
     -  Я  что-то путано говорю... - снова заговорила она. - Но смысл в том,
что в наших отношениях  чего-то нет, они какие-то... акварельные,  что ли. А
хочется ярких цветов.
     -  Калорийности,  -  автоматически прошептал Сашка, вспомнив игру  слов
"калории- color", замеченную им когда-то.
     - Чего?
     - Так.
     -  Я  думала  тогда  над этой  песней  "Машины Времени",  про  зеркала,
помнишь? Честно говоря, я тогда  впервые до конца расслушала ее  слова. "Они
поссориться не могут, они похожи друг на  друга, и вскоре я покинул город, и
город  сразу опустел". Я поняла, о  чем это.  О  том,  что  иногда на сотню,
тысячу  отражений  приходится лишь  один  "настоящий"  человек.  Мы с  тобой
настолько  похожи, что можем стать отражениями друг друга. А я хочу остаться
"настоящей". Ты очень ярок, Сашка, за  это я и  люблю тебя. Но я не готова к
тому,  чтобы...  Как  сказать?  Я  должна  убедиться,  что  я  не отражение,
понимаешь? Саша, нам надо отдохнуть друг от друга, набраться сил...
     Она еще что-то говорила,  а Сашка слушал  и думал: какая  белиберда! Он
как-то вдруг потерял интерес  к этому разговору,  до его понимания перестало
доходить, что  говорит девушка на том конце  провода, это перестало для него
что-то  значить. Сашка  точно знал, что  уж  он-то -  "настоящий". Он  вдруг
почувствовал, что очень устал. И что ему надо срочно бумагу и ручку.
     Откуда-то издалека донеслось Нелино:
     - Хорошо?
     -   Хорошо,   -   ответил   Сашка   автоматически.  Стихотворение   уже
выстраивалось у него в голове.
     - Тогда, пока... Не пропадай. Позвони мне как-нибудь.
     - Take care, - ответил Сашка и повесил трубку.
     "И на тропинке,  и на тропиночке не повстречаемся мы больше никогда..."
- пропел телевизор.
     "Боже мой, какая же кругом попса!"  - зло подумал он, садясь за стол. В
этот  момент он понял, насколько и все  привычное течение  его личной  жизни
укладывалось в эти пошлые песенки. Удивительно, как он мог не заметить этого
раньше! Рука привычно побежала по бумаге, выводя строчку за строчкой. Неля и
все проблемы остались где-то далеко. На самом деле  существовали  только две
субстанции: Сашка  и  Попса.  И  Сашка  ощутил,  что  сейчас, именно  сейчас
начинается что-то новое, то  новое, чего он боялся. И это  новое, начинается
так:
     Холодает. Ни снега, ни инея,
     Все дожди, но надолго ль они?
     Хоть не порвана памяти линия,
     Что уходит в горячие дни,
     Но все больше кладу в пищу перца я,
     И на водку все больше кошусь -
     Прекращается, видно, инерция,
     Не внеся нас в спасительный шлюз.
     Холодает. И что-то неможется,
     Руки скрещены, брови углом.
     Ртутный шарик в термометре ежится,
     Ужаснувшись дождям за стеклом.
     И течет вода вертикалями -
     Не косыми, а ровно вниз.
     И зовет, и играет далями,
     И азотом жжет: поднимись!
     И рисует в мозгу абстракции -
     Омут лужи и я на дне,
     И все выше цена на акции
     У зимы, и все холодней...
     Зодиак мне не дал без риска жизнь,
     Моя рыба - зеркальный карп.
     Чемодан зевает, невыспавшись,
     Перевязан бечевкой скарб.
     Я тряхну в кулаке монетами -
     Путь туда мне, где, далеко,
     Снова Ной торгует билетами
     На свой атомный ледокол.
8
     Прошло не так много времени  (заканчивался  ноябрь), но Сашка уже успел
втянуться в новый ритм.  Он внимательно отслеживал все публикации, в которых
так  или  иначе освещались  события,  происходившие  в мирке  отечественного
шоу-бизнеса. Он  купил себе хороший плейер с устойчивым приемом FM-диапазона
и, несмотря на  холода, старался  ездить  в  основном  наземным транспортом,
позволявшим принимать радиосигнал. Он поставил перед собой цель отсматривать
все  телевизионные  передачи,  дающие  хоть  какую-то  пищу  для  анализа  и
классификации поп-культуры. За все это, а в особенности за то, что телевизор
Сашка   теперь   начинал  смотреть   заполночь,   довольно   скоро  пришлось
расплачиваться основной работой: он стал  рассеян, с трудом концентрировался
на поставленных  начальством задачах,  терял документы и находил  их в самых
неожиданных местах. В общем, в воздухе носился вопрос о его увольнении, а  в
штате появился молодой  белокурый  паренек, как говорили, юрист-второкурсник
из какого-то второсортного  же правового  колледжа, по имени Паша,  пока  на
подхвате, но который,  судя по  всему,  уже был готов  заменить Сашку, когда
настанет пора.
     "Вот   так  же  Алибасов   заменил  переставшего  подходить  по  имиджу
темненького нанайца на светленького... Тоже  на Пашу,  кстати," - подумалось
однажды Сашке, и он  еще  раз  ужаснулся, насколько он, да и все окружающие,
привыкли мерить окружающий мир попсовыми стандартами.
     Расставание с Нелей он пережил легко, чему он был одновременно  приятно
и  неприятно удивлен.  Сначала, правда, чувствовался легкий дискомфорт,  но,
как  понял Сашка  со  временем, это  был дискомфорт  от  отсутствия  чего-то
привычного, от пустоты на месте человека вообще, но не Нели конкретно.  Она,
слава  богу, не  тревожила его звонками; он тоже позволял  ей  отдохнуть  от
себя, как она сама предлагала.
     Этот легкий  дискомфорт вскоре  был вполне оттенен, а затем  и поглощен
изменившимся графиком  жизни, не оставлявшим  место  сентиментальности. Свой
новый режим, когда в  сутки на сон часто оставалось не  более четырех  часов
ночью и сорока  минут в поезде метро с учетом дороги в  оба конца, Сашка про
себя окрестил  "суворовским".  Те  физические  и  интеллектуальные нагрузки,
которые легли  на его плечи, Сашка приравнивал к героизму ученого, ставящего
очень важный для человечества, но очень  опасный для его  жизни эксперимент.
Наверное,  что-то  похожее чувствовали  физики-ядерщики в пятидесятых годах,
проводя дни и ночи  в  непосредственной близи от источников радиации. Вполне
вероятно, что так же чувствуют себя сегодня разработчики бактериологического
оружия,   шурша   своими  герметичными  скафандрами  в   подвалах  секретных
лабораторий.
     Существовало,  впрочем,  между  этими  учеными  и  Сашкой  существенное
различие, которое он  любил подчеркивать во время  разговоров с самим собой:
те разрабатывали  оружие,  а он  ищет противоядие,  схему, пароль,  систему,
которые обезопасят  людей от оболванивания и многих спасут от  полной потери
способности мыслить самостоятельно и независимо.
     В отличие от физиков и бактериологов, Сашка мог стать новым Спасителем,
и с  этой точки зрения жертвы, которые, быть  может, придется  принести  для
достижения высокой  цели,  вполне  могут  оказаться  большими, чем  те,  что
традиционно ассоциируются  в массовом сознании с трудом ученых. Вместе с тем
и приносить их должно быть легче, поскольку цель выше. А небольшие  проблемы
на работе - это фигня.
     Сашка  пока  точно не знал, чего он ищет, но чувствовал,  что  идет  по
правильному пути. Сначала Сашка выстроил общую структуру  проблемы, систему.
Накапливаемый прочитанный, прослушанный и просмотренный  материал постепенно
вкладывался  в  отведенные  для  него  в  системе ниши,  и картина  медленно
приобретала законченность. А это и был еще со  школьной скамьи Сашкин  метод
познания мира: от общего к частному.
     Сашка теперь  часто перезванивался с Гариком. Они даже встретились один
раз - Гарик приехал к Сашке, так как у него самого не то, что квартиры, даже
комнаты своей не было. Они долго сидели,  вспоминали ДК "Замоскворечье", кто
куда из общих знакомых подался и прочую такую лабуду. Как-то так получилось,
что спиртного не было, хотя Гарик сам по себе мог служить верным индикатором
горячительных напитков,  подобно  тому,  как  по мухомору принято определять
подходящий микроклимат для  благородного гриба. Но в этот раз все прошло без
алкоголя, и,  как  сказал  бы  Хармс,  Гарик  выпил  столько чаю,  что  стал
интересен уже как личность.
     Гарик  был Сашкиным  окном в мир живой музыкальной культуры. Хотя Гарик
сам  чурался  попсы  и   называл  ее  деятелей   различными   древнерусскими
заимствованными большей  частью  из тюркских  языков словами, он все же  был
гораздо ближе к ней, чем Сашка. Все проводимое исследование,  с точки зрения
Сашки,  делилось пока на две неравные составляющие:  теоретическую,  которую
Сашка  вел  самостоятельно,  и практические занятия, которые проводи  Гарик,
непосредственно сталкивающийся каждый день с этим "параллельным миром".
     Свои мысли по  поводу "разрабатываемой им  темы",  как  он это называл,
Сашка облекал в коротенькие эссе, на три-четыре странички. Для этого он брал
достаточно узкий  вопрос  внутри  поп-музыки,  и  разбирался с ним детально.
Основной  его   темой,   как   и   прежде,  оставалась   "поп-культура   как
идеологическое оружие". Поэтому  лежащим на поверхности  оказался  вопрос  о
связи  политического  режима  и  поп-культуры.  Посидев  над  текстом  около
полутора   часов,  Сашка   получил  фиксацию   своей  мозговой  деятельности
следующего содержания.
     Вся история  человеческого  общества  подспудно,  а  со  времен Великой
Французской революции  осознанно стремилась  к идеалам  Свободы, Равенства и
Братства. Что, в свою очередь, в самом грубом виде обозначает демократию (да
простят мне политологи эту маленькую терминологическую вольность).
     Однако, при  всех преимуществах этой формы организации  государственной
власти, в истории всегда находились, как существуют они и сейчас, противники
демократии, умнейшие, между прочим, люди, - те же Платон и Аристотель; та же
крылатая  фраза из Древнего Рима, о добрых и умных по отдельности сенаторах,
объединяющихся в страшный зверь под именем "сенат"; здесь же и все серьезные
идеологи  недемократических течений  сегодняшней России,  например,  активно
растущий в  последнее  время круг сторонников идеи возрождения  монархии, по
возможности абсолютной.
     В  советском прошлом наша  официальная, считающая  себя демократической
пропаганда,  в  частности, на  страницах критики "их"  философии,  объясняла
современные ей "недемократические" точки зрения корыстными собственническими
интересами   приверженцев  тех  или   иных   течений,  зачисляя   авторов  в
соответствующие  заинтересованные  классы.  С  обратной  же  стороны абсурда
официальная мысль  достигла в культивировании знаменитой ленинской байки про
кухарку-управленца, которая отнюдь не была  у него  ключевой, да и вообще не
носила столь безусловный директивный характер.
     Сегодня  официальная уже не советская,  но по-прежнему  демократическая
мысль переживает новый  взлет, которому совсем не  мешают мощные не-  и даже
активно  антидемократические  течения.  У  демократов   (в  истинном,  а  не
газетно-плакатном смысле этого  слова)  появилась  новая точка опоры: в СССР
демократии не было;  а если и была, то не  такая, как  была задумана; а если
такая,  как  была  задумана,  то,  значит,  задумана  неправильно;  а   если
правильно, значит  это не демократия и т.д. Короче, антидемократы - это  те,
кто, в лучшем  случае, просто не  познал всей прелести этого устройства. А в
худшем - дауны.  Впрочем, и в первом случае, они тоже недалеко ушли, так как
история для всех одинакова, значит - все из книжек, а Ленинка у нас  открыта
для всех  (хотя в нынешние истинно-демократические времена уже с перебоями.)
Читай - не хочу!.. Не хочешь, значит?
     Люди не  желают  считать себя  даунами.  Поп-артисты тоже люди. Они  за
демократию.  Продюсеры  тоже  люди. Умные,  не дауны. Журналисты  как умны -
загляденье. Рокеры - вообще  философы: про дзэн-буддизм слышали. Рэйв -  это
просто музыка демократии.
     Вот  и получается,  что  наша  массовая  музыкальная  культура  глубоко
демократична. Это не только внешнее проявление -  незабываемая президентская
гастроль'96, - но и ее глубинная сущность.
     В  свое  время журнал "Юный техник" проводил на своих страницах конкурс
технических  проектов "Летает все". Летало действительно все:  от планеров и
моделей самолетов до грампластинок на 78 оборотов в  минуту и ведер. Включая
телевизор и радио я ощущаю, что на необъятной территории нашей родины широко
проводится тайный конкурс "Поет все" или, может быть, "Выступает все".
     В чем причины принципиального отказа от уровня? Почему мы  растрачиваем
(или это только кажется)  все наши достижения, выпуская  на сцену (в  кино и
т.п.) бездарей, своим обилием затмевающих настоящие, но редкие таланты? Хотя
я  и сам это часто повторяю, не могу до  конца  смириться  и  осознать,  что
сегодня действительно "раскрутить можно все, что угодно".
     Известно,  что  когда звезда Голливуда  Мэрилин Монро осуществила  свой
стремительный взлет, американская киноиндустрия старательно нащупывала новый
образ героини своего кино: девушка  из народа (мила, глупа, сентиментальна).
Мэрилин оказалась именно такой  по типажу, и, казалось, судьба сама вознесла
ее.
     Наши  звезды масскульта тоже  стараются быть из народа.  Там, где этого
требует жанр, они милы, глупы и сентиментальны. В других жанрах  встречаются
такие  комбинации:  страшный,  глупый,  сентиментальный;  страшный,  глупый,
грубый;  милый, глупый,  грубоватый. Возможны и некоторые  другие оттеночные
характеристики, и лишь одна остается неизменной практически всегда: показная
глупость.  Артистов,  несущих  интеллектуальный  посыл,  можно перечесть  по
пальцам, и это не звезды из новых.
     Очевидно  культ глупости  (или  мягче  - незамысловатости) вытекает  из
стремлений артиста (и всего менеджмента  шоу-бизнеса) покрыть всю  возможную
слушательско-зрительскую аудиторию,  до  самых глупых, а кто поумнее - и так
поймет. Артист выходит на эстраду, открывает рот, и  мы  понимаем, что такой
текст  может написать любой из нас,  замечающий  хотя бы отдаленную схожесть
звуков. Музыка настолько не  "написана", что всякий может  угадать следующий
мелодический ход. Глядя  на одежду артиста, можно  сделать, как правило, два
основных  вывода:  хорошо  одет -  ярмарка "Коньково", так  как  вещи  часто
подобраны    безвкусно,   то   есть    налицо    некомплект   и   отсутствие
продавцов-консультантов при покупке; одет плохо - то тут уж настолько плохо,
что  наверняка выискал шмотки где-то на свалке. Все, что артист ни делает на
сцене (и вне ее), как он себя  ни ведет, во что  бы он ни оделся - все в нем
говорит:  "Ребята, я один из вас! Я - ваш!" И благодарный зритель аплодирует
ему  как  ребенку,  картаво  прочитавшему  стишок  про  елочку  на  семейной
вечеринке.
     Это поп-музыка. Что рок? Рокеры начинали  в  период, когда  официальные
певцы и пели хорошо, и играли слаженно, а вот Пол Маккартни, как утверждают,
до сих пор знает не все ноты. И ничего - справил пятидесятелетие. Это похоже
на  синдром  "Секс  Пистолз"  -  панкующие  ребята настолько  оторвались  от
общепринятых стандартов,  что принципиально не играли хорошо. Все  что  было
плохо  с  точки зрения  общества, от  противного, было хорошо с точки зрения
экстремальных панков. Так разве может  хороший рок-музыкант  играть  хорошо,
чтобы  походить на "соловьев  эпохи развитого социализма"? Нет,  ребята,  мы
ваши, возьми мою гитару, сыграй  соло вместо меня,  а  я - перекурю с  твоим
дружком.  Стоило  Наутилусу  Помпилиусу  -  одной из самых  интеллектуальных
именно  рок-групп  всей  истории  отечественного  рока  -  отладить  звук  и
выступить  сыгранно  - группу стали причислять  к  поп-музыке  (что тогда, в
восьмидесятые,  было   едва   ли   не  самым   страшным   оскорблением   для
диссиденствующего рокера).
     Для слишком умных есть элитарное искусство: кино, музыка, живопись. Это
не  для  быдла. Мы  -  не  они.  Мы  -  элита. Какие критерии  оценки  нашей
элитарности? А  кто  ты такой,  чтобы спрашивать? Ах, тебе  не нравится?  Не
понятно? Значит ты тоже быдло. А мы - нет. Мы не ты.
     Клевая  ситуация!  Все, что не "прокатило", объявляется элитарным.  Вот
Линда:  сделала  сразу две  версии дебютного  альбома  - демократический для
быдла  (ребята, я такая же дура, как и вы!) и  недемократический (со всякими
индийскими   прибабахами)  не   для   быдла.   Забавно,  что   популярностью
пользовалась именно версия не для быдла.
     Но неужели  античные  мыслители, предпочитавшие,  к примеру, демократии
аристократическое  "правление лучших", были дурачки? Как-то сомнительно. Так
может, подумать, всюду ли  должно пихать демократические принципы управления
обществом? Может, в искусстве-то другие  нормы? Может, тут-то как раз больше
годится правление лучших (оставим вопрос об их отборе для лучших времен)?
     Все  же, искусство  воздействует  на  потребителя,  или  потребитель на
искусство?  Сегодня  больше  второе.  То,  как  артисты  отдали свои святыни
массовому потребителю,  напоминает  трехдневное  разграбление города  дикими
воинами  после  его  захвата  армией,  когда  ущерб  наносился  несоизмеримо
больший, чем при его осаде и взятии.
     Конечно,  не  стоит полностью  отказываться от  обратной связи.  Но как
тогда  быть  с воспитательной ролью искусства? Как быть с тем, что написание
музыки и стихосложение - это таинства, доступные лишь посвященным? Как тогда
с "поэт в России - больше чем поэт"?  Вытереть ноги  и выбросить? Или все же
вытереть ноги и войти в храм?
     "Вот это насчет храма круто  я  завернул! - отметил про  себя  Сашка, -
Хотя, конечно, цитировать Евтушенко... Ну  да ладно!" Оглядев еще раз текст,
он пришел к выводу, что перед ним лежит статья, которую вполне можно тиснуть
в  какой-нибудь  полуподпольной  брошюрке, попирающей попсу, типа того,  что
раньше  при коммунистах представлял собой самиздатовский "Урлайт", а сейчас,
к примеру, печатает национал-большевистская молодежь Лимонова  (у Сашки были
выходы на подобные  издания через Гарика). Чтобы довести этот текст до  ума,
необходимо было приделать ему  концовку с "мудрым выводом", и  Сашка дописал
еще два маленьких абзаца.
     Демократия укрепилась в искусстве принципиальным отказом от цензуры. Но
внутренняя цензура? Совесть молчать не заставишь. Значит, все-таки,  цензура
есть? И тогда, значит, не место демократии в искусстве?
     Наше    общество   серьезно    больно   посттоталитанрным    "синдромом
демократического  беспредела неограниченности". У нас можно все. В  быту,  в
экономике, в искусстве. Звучит весело. Но правильно ли это?
     Практически всем были хороши изменения,  произошедшие в Сашкиной жизни:
он  стал  свободен, экономически независим и  творчески подвижен. Но  был  у
"нового режима" и один  существенный недостаток: Сашка практически  перестал
общаться с Владом. Это произошло  не только из-за  Сашки - Влад теперь много
преподавал  как аспирант, помогал вести правовой  кружок и потихоньку двигал
свою научную работу, зависая в то в Ленинке, то в библиотеке ИНИОНа рядом со
станцией метро  "Профсоюзная". Тем не менее, они по-прежнему были очень рады
слышать  друг друга в  те редкие  моменты, когда оба оказывались доступны по
телефону.
     - Влад, ну как ты?
     - Рад тебя слышать наконец.
     - Где ж ты пропадаешь-то, Влад?
     -  Да  все  дела,  дела...  То  семинары,  то кружок...  Вчера  меня из
библиотеки выгнали. Они уже  закрывались, а я только  нашел нужный материал.
Денег на ксерокс  не было, я стал конспектировать, но не успевал...  Короче,
погнали  меня поганой  метлой. Надо будет  мне  на эту  дежурную  больше  не
попадать, а то не видать мне ни кандидата, ни света белого.
     - Да, я  представляю,  как  ты своим усердием с  ума свести нормального
человека можешь...
     - Да ладно, тоже... Ты-то чего, все исследуешь?
     -  Да, собираю материал,  пока.  Знаешь,  это  похоже  на кандидатскую.
Сначала  нарабатываешь тему по  жизни, потом  обосновываешь ее актуальность,
потом  начинаешь  собирать  материал.  Неплохо