уничтожить меня своим сарказмом. Можете считать,
что вам это удалось, мне это безразлично.
     -  Ясно,- говорит  он и,  помолчав, добавляет.- Ничего другого я  и  не
ожидал.
     - О чем это вы?
     - Вы обвиняете меня в непоследовательности, полагая, что я ревную к вам
мою бывшую жену и в то же время абстрагируюсь от нее...
     - У вас нет водки?
     - Есть, конечно,- говорит он.- Но вы меня перебили.
     - Прошу прощения.
     - Да ладно. Ведь вы правы. Но в то же время, вы сами... С одной стороны
вы страдаете от того,  что Европа изменила вашему идеальному представлению о
ней, а с  другой, готовы немедленно абстрагироваться  от нее и даже объявить
ее своим врагом...
     - Мне  кажется, вы не  понимаете,-  перебиваю его я.- Все эти клинтоны,
олбрайт и саланы ничем не лучше Гитлера - а все делают вид, что так и надо.
     -  Не лучше,-  соглашается он.- Но  и не  хуже.  Знаете,  сколько таких
гитлеров было в истории? И ничего, жизнь продолжается.
     - Сомнительное утешение.
     - Вы знаете, сколько людей погибло во время второй мировой? Миллионы! И
тем  не  менее,  вы  живете  так, как будто  ничего не произошло.  А сколько
миллионов погибло во время  сталинского террора?  Что по сравнению с этим те
сотни и даже  тысячи погибших в  Сербии? А вы немедленно объявляете, что мир
рухнул! Да вы просто не знаете жизни.
     - Это я уже слышал,- отмахнувшись, говорю я.- Но человек, который берет
на себя  смелость  утверждать,  что я не  знаю жизни,  вероятно, должен быть
уверен в том, что уж он-то жизнь знает.
     - Ничего подобного,- возражает он.- Я тоже не  знаю жизни. Даже великий
мыслитель Сократ сказал как-то: "Я знаю, что ничего не знаю".
     - Это мне тоже известно. Лучше расскажите, как устроена ваша коптильня.
     - Нет, давайте закончим тему.
     - У вас есть водка?
     - Кажется, вы уже спрашивали.
     - Не помню.
     Он встает и, удалившись в палатку, приносит бутылку водки.
     - Вот это дело,- одобрительно говорю я.
     Он наливает, и мы пьем.
     - Ух ты,- говорит он, выпив свою рюмку.- Неплохо пошло.
     - Да,- соглашаюсь я.- Хорошая водка.
     - И  возвращаясь к нашей теме,- говорит он.- Вы говорите, что ваш идеал
Европы  рухнул,  что же вам  делать.  А вы  возьмите и  отдохните  от своего
идеала. Не пытайтесь ничего анализировать. Возьмите пример с Рериха. Он тоже
был не  хуже вас европеец, а  уехал  в Гималаи  и  там,  на  свежем воздухе,
наслаждаясь прекрасными видами дикой природы...
     - Надо же,- говорю я.- А вы и Рериха знаете.
     - К вашему сведению, я кандидат наук.
     -  Да?- говорю я.-  А похожи на  дачника.  И что же, в таком возрасте и
всего лишь кандидат наук?
     - Вы либо сильно пьяны, либо чем-то расстроены,- помолчав, говорит он.
     - И то и другое,- говорю я.
     - Могу я чем-нибудь помочь?
     - Можете,- говорю я.- Тем что, во-первых, нальете мне еще - сегодня мне
хочется напиться, а я постоянно трезвею,- а во-вторых,  тем что, вместо того
чтобы  неуклюже   пытаться  меня  утешить,  расскажете  как   устроена  ваша
коптильня.
     - И расскажу, и покажу,- обещает он.
     - И научите ловить рыбу?
     - Что?- удивленно говорит он.- А вы не умеете?
     - Я говорю фигурально.
     - А,- говорит он.- Это из Библии, я понимаю...
     - Хотя, может быть,  вы и  правы, если не относиться ко всему этому так
серьезно... Как гласила надпись на кольце  Давида: "Пройдет и это". Одного я
не могу понять, как же вы здесь спасаетесь от комаров?
     - От комаров?
     - Да. "Фумитокс" ведь некуда воткнуть - розеток нет.
     - Да,  некуда, но  к комарам привыкаешь. Переловишь  их  всех в палатке
и...
     - Так уж и всех,- с недоверием говорю я.
     - Ничего, это  не так страшно, как кажется. Я лично мажусь  специальной
мазью.
     - А в остальном все выглядит очень даже мило.
     - Кстати, вы тоже можете присоединиться к нашему лагерю.
     - А вы  возьмете меня на матобеспечение?  Дело в том, что у меня совсем
нет денег...
     - Не проблема,- говорит  он.-  Если, конечно, вы умеете спать  на земле
без спального мешка, укрывшись одним только одеялом.
     - А чем еще можно укрываться?- говорю я, подставляю рюмку. Он наливает.
     - Может быть, лучше выпьем под рыбу?- говорит он.
     - Но ведь вы уже налили. Что же, сливать обратно в бутылку?
     - А и правда,- говорит он, махнув рукой, и наливает себе тоже.
     - Тем более, что я не голоден.
     - А я, признаться, очень хочу есть.
     Мы выпиваем.
     - Вы посмотрите, какой день-то сегодня чудесный!- говорит он.
     - Да,- соглашаюсь я.- И дым пахнет можжевельником.
     Он кивает.
     - Да... Вы уже выпили?
     -  Да,- говорю я.-  Но  вы пейте или  вылейте.  Не  обращайте  на  меня
внимания.
     - Ну как же...
     - Да вот так,- говорю я.- Пейте.
     Он пьет.
     - Не надо было бы мне пить...
     - Так что, рыба уже готова?
     - Да,- говорит он.- Так вот... Вы никогда не изучали историю Китая?
     - Нет.
     - Почитайте как-нибудь, очень успокаивает нервы, рекомендую. Все, о чем
вы так переживаете, уже давным-давно  было, и вообще, в  этом мире уже давно
не происходит ровным счетом ничего нового. Сейчас американцы рвутся  создать
свою собственную империю - ну как же, у всех были империи, а у них - нет. Но
даже если  они и создадут что-то подобное, то их империю ждет та  же судьба,
что  и все другие. Разложение, крах, распад, гибель.  Все это уже было, и не
раз. Их беда  в необразованности - они  просто  не  знают  мировой  истории,
поэтому и верят во всяких микки-маусов, не догадываясь, что то, что  они так
рьяно  проповедуют, известно  людям уже много столетий, равно как и  то, чем
все это заканчивается...
     - Я знаю.
     - Да? Но если вы все это знаете, тогда к чему вы так нервничаете?
     - К тому  что жизнь скоротечна, и  я не могу измерять ее  историческими
сроками.
     - Ладно,- говорит он, ставя рюмку на землю.- Тогда давайте есть рыбу.
     - А что, уже готова?
     Он поднимается и идет к коптильне.
     - Ну конечно.



20



     -Принесите, пожалуйста, вон те тарелочки. Будем выкладывать.
     Я приношу тарелочки, и он начинает выкладывать на них рыбу, снимая ее с
решетки.
     - А ничего, что огонь уже давно погас?- спрашиваю я.
     -  Так  ведь она  уже  давно готова,-  отвечает он.-  Еще немного бы, и
остыла.
     Мы возвращаемся к расстеленной на траве скатерти.
     - Принести картошки?
     - Спасибо,- говорю я, усаживаясь.- Я не ем сырую картошку.
     - Вчера напек,- говорит он.- Принести?
     Я киваю.
     Он приносит картошку.
     - Хлебосольный у вас лагерь,- говорю я.- Ну, нальем?
     - Ах, да,- спохватившись, говорит он и наливает нам по рюмке.
     Мы пьем и приступаем к еде.
     - Так значит, это не вы наловили?- говорю я.
     - Рыбу? Нет. Какой из меня рыбак... Так, выезжаю иногда на лодке, но...
     - А у вас лодка есть?
     - Да, есть.
     - Так давайте покатаемся!
     - Нет,- строго говорит он.- Я выпил.
     - А вы никогда не садитесь за руль, если выпьете?
     - Никогда.
     - Надо же,- говорю я.- А я так вовсе без прав езжу.
     -  А   что  гаишники?  Не  боитесь?  Или  как  они  теперь  называются,
гибдэдэшники?
     - Да мне плевать. У меня пистолет в бардачке.
     - Ах, так,- говорит он.- Ну тогда конечно. Как рыба-то?
     - Что?
     - Нравится?
     - Очень. Только костей много.
     - В  речной  рыбе всегда  много  костей,-  говорит  он.-  Но  зато  это
настоящая рыба, можно сказать, исконно русская.
     - Исконно русская рыба - это осетрина.
     - Ну,- говорит он и смеется.- Зачем же так категорично...
     - И в самом деле,- говорю я.- А что это такое?
     - Что?
     - Что это за рыба?
     - Да обычная плотва. Но вкусно?
     - Да,-  говорю  я.- Вкусно. И вообще,  хорошо  здесь.  Хотя  мне больше
нравится Предуралье.
     - Да? Но здесь тоже природа... Природа - это всегда природа.
     - Вот я и говорю. Хорошо, легко, как будто и нет никакой войны...
     - Но на нас вроде  бы бомбы  не падают,- посмотрев на  безоблачно-синее
небо, говорит он.
     - Да,- говорю я, наливая.- И не будут падать. Потому что у нас лучшие в
мире системы ПВО.
     - Так что, выпьем за ПВО?
     Я киваю, и мы поднимаем рюмки и пьем.
     -  Скажите,  а  вам  не  горько  за  то, что  вы родились,  чтобы стать
свидетелем национального позора?
     - Я родился вовсе не для этого,- возражает он.
     - Да, но  ведь  вас,  как  и  меня,  не спросили, хотим ли мы наблюдать
унижение своей страны.
     - Никто не заставляет вас признавать самый факт его. Будьте проще!
     - И уподобиться американцам?
     - А хоть бы и так.
     - Ну уж нет! Не дождетесь.
     - А я и не жду,- говорит он.- Я рыбу ем. И вам советую.
     - Я тоже ем рыбу, но не перестаю при этом думать.
     - И как вам, нравится?
     - Рыба? Очень. Я и не знал, что такое бывает.
     - Вот видите,-  наставительно говорит он.-  Вы  многого еще не знаете в
этом мире, а уже вынесли ему вердикт.
     - Профессор, да вы еще больший зануда, чем я!
     - Во-первых, я не профессор, а всего лишь доцент,- говорит он.
     - А во-вторых?
     - А во-вторых, самый больший  зануда - это тот, кто не признает, что он
зануда.
     - А вы признаете?
     - Да.
     - Ну так выпьем за это!
     - Вы же не налили,- замечает он.
     Я смотрю на свою рюмку.
     - И правда,- говорю я.- Кажется, мне все-таки удалось напиться.
     - Тогда, может быть, не стоит больше пить?- осторожно спрашивает он.
     - Нет уж,- говорю я и беру бутылку.- Нужно закрепить успех.
     - Ну ладно,- со вздохом говорит он.- Тогда уж наливайте и мне.
     -  Спокойствие,-  говорю  я  и,  налив,  ставлю  бутылку.-  За  что  мы
собирались выпить?
     - Насколько я помню, за занудство.
     - Ну уж, нет,- решительно говорю я.- Что за глупость!
     - Так ведь это вы предложили.
     - Да оставьте вы свою рыбу! Вы что сюда, жрать пришли?
     - Я говорил, что очень голоден.
     - Да? Ну ладно, я подожду.
     - Нет. Я выпью с вами,- говорит он и берет рюмку.
     - Тогда давайте просто, без всяких тостов - по русски: "Поехали".
     Он кивает, и мы пьем.
     - Вот вы говорите, что испытываете стыд за свою страну. А  вправе ли вы
испытывать  этот  самый стыд, и  не  является ли  это  само  по  себе  делом
постыдным?
     - Нет,- говорю я.- Мне нечего стыдиться.
     - Так ли уж нечего?
     - Стыдиться следует только двух вещей - отсутствия совести и отсутствия
ума. Но те, у кого нет ума, не думают  о том, что у  них его нет, потому что
им нечем думать,  а те, у  кого нет совести,  вообще не способны  испытывать
стыд. Вот и выходит, что стыд - это типичный фантом.
     - Так в чем же дело?
     - Какое именно?
     - А я вам скажу. Ваша проблема в том, что вы мыслите слишком глобально.
А между тем все очень просто. Каждое, пусть незначительное, но доброе  дело,
делает  вас чище, а чем вы чище, тем безмятежнее ваше сознание. Но вам нужно
все сразу, вы не хотите продвигаться медленно, шаг за шагом...
     - Может быть. Но вы сами не понимаете, что говорите.
     - То есть, как это?
     - Вы путаете причину и следствие. Помните, детское: "Почему ветер дует?
Потому  что  деревья качаются".  То же самое  делают американцы, на то они и
дети. А  ведь совершение  добрых  дел - это не цель, а  следствие. В  основе
всего лежит покаяние, осознание своей греховности. Потому что все мы грешны.
И вот когда  мы  осознаем это  и каемся, мы  становимся  чище, и чем чище мы
становимся, тем больше добра и тем  меньше зла мы совершаем. Но это не более
чем  следствие,  можно  сказать,  побочный эффект. Как можете  вы рассудить,
какие поступки будут добрыми, а какие злыми? Что есть благо, а что есть зло?
Ведь и эти натовские недоумки полагают, наверное, что совершают благое дело,
убивая детей в Белграде. А святости в них не больше чем в лепешке навоза.
     - Да я вовсе не защищаю их.
     - А  я на них и не  нападаю. Я вообще никогда не противопоставляю  себя
никому и ничему. Я лишь дополняю и обобщаю.
     - Но вы недолюбливаете Америку...
     -  Я  не против  Америки,  я  против  глупости,  когда  она  становится
агрессивна.
     - Так значит, вы все-таки противопоставляете себя глупости?
     - Ну надо же,- говорю я.- Подловили. Браво, браво.
     - А если Америка представляется вам воплощением глупости, пусть даже не
сама страна, а только ее политика, то это и есть антиамериканизм.
     - Что ж,- говорю я.- Может быть. Но меня больше интересует другое.
     - Да? И что же?
     - Есть ли у вас вода для умывания?
     - Есть,- кивает он.- Полная река.
     - Так что же, мне опять умываться в реке?
     -  Нельзя  дважды умыться в одной  реке.  Об  этом сказал  еще  великий
Лао-цзы.
     - Верно,- говорю я, поднимаясь.- И об этом уже сказано.



21



     Я возвращаюсь  и вижу,  что за время моего отсутствия на поляне рядом с
палаткой появился еще некто - длинноволосый парень в линялых джинсах и белой
майке с портретом Джима Моррисона.
     - Да что же это такое!- возмущаюсь я.- Стоит мне отлучиться, как тут же
появляется кто-то еще. А говорят, что мы плохо плодимся.
     - Вот, рекомендую,- говорит мне доцент.- Юра.
     - Ты слышал?- возбужденно сообщает мне парень.- Война кончилась!
     - Очень  приятно,-  я  протягиваю ему руку.- Олег. Так говоришь,  война
кончилась?
     - Да!
     - Этого не может быть. Война только начинается.
     - Я по радио слышал, они прекратили бомбить!
     - Ну  и что?- говорю я.-  Поцеловать их за это в задницу?  Сделать вид,
будто ничего не произошло? Жизнь, продолжается, да? И вообще, кто ты такой и
зачем пришел?
     Парень недоуменно переводит взгляд на доцента.
     - Не обращай внимания,- говорит тот.- Мы тут уже успели выпить...
     - Так что присоединяйся,- приглашаю я.- Хотя  тут уже и пить  нечего. У
вас есть еще?
     Доцент отрицательно качает головой.
     -  Ну   вот!-  разочарованно  говорю  я.-  Что   же  все  в  этом  мире
заканчивается прежде, чем успеет приобрести хоть какую-то ценность!
     Парень присаживается к нам.
     - А что это вы едите?
     - Рыба,- говорит доцент.- Ты поздно пришел - мы уже все съели.
     - И выпили,- добавляю я.- Слушай, Юра, уведи меня отсюда. А  еще лучше,
знаешь что? Давай убьем доцента!
     Юра недоверчиво смотрит на меня. Потом усмехается.
     - Это он так шутит,- объясняет доцент
     -  Да  нет, какие  уж тут шутки. На  фига  он нам  нужен? Покатаемся на
лодке...
     - Нет уж,- говорит Юра.- Я-то еще не выпил.
     -  Заметано,-  говорю я.-  Сейчас идем,  выпиваем, возвращаемся  сюда и
кончаем его. Зачем ему жить, если он ничего в этой жизни не понимает?
     Юра молчит.
     - Ничего не скажешь, хорошие у вас шутки,- недовольно ворчит доцент.
     - Вот видишь,- говорю я.- Он  думает, что я шучу. А я вовсе не шучу. Он
ведь  думает как  - хорошо  устроился, сидит  на  травке, ест рыбу, солнышко
светит, бомбы не падают, от речки прохладой веет, и рыба, пожалуйста, и жена
бывшая в  двадцати  шагах, всегда можно навестить  - рыбки копченой принести
или еще чего,- а тут еще подрастающее поколение шастает, на огонек заходит -
есть с кем пообщаться, уму-разуму поучить. А  мы возьмем да и зажарим его на
этой самой коптильне.
     - Точно!- поддерживает Юра.- Только на коптильне не жарят, а коптят.
     - Ну и прекрасно,- развеселившись, говорю я.- Значит, закоптим.
     - Договорились,- кивает он.- Только сначала мне нужно догнать тебя.
     - Какие проблемы!- говорю я.- В этом лагере можно разжиться?
     - Можно,- говорит  он, на  секунду задумавшись.- Хотя, честно говоря, у
меня были другие планы.
     Доцент встревожено наблюдает за нашей беседой.
     - Да?- говорю я.- И какие же?
     - Я хочу съездить в город. Там все и купим.
     - Можно и так,- соглашаюсь я.- Ну что, пошли?
     - Пошли,- говорит он.
     Мы встаем и уходим.
     -  Эй,-  кричит нам  доцент.- Если поедете,  захватите для  меня  пакет
кефира.
     - Ладно,- говорит Юра.
     -  Обойдется,-  говорю  я.- Ему  и  так  неплохо. Так что  ты говоришь,
сегодня не бомбили?
     -  Не  бомбили,- говорит  он.-  А почему ты считаешь,  что война только
начинается?
     - А ты думаешь, сербы так просто сдадутся?
     - А что им еще остается?
     -  Воевать.  Раз уж война  началась, то нужно побеждать, чего бы это ни
стоило.
     - А ты сам-то готов?
     - К чему?
     - К тому чтобы умереть.
     - Да.
     - К  тому чтобы умереть за них? Да они же через  десять лет о тебе и не
вспомнят!
     - Это не  имеет  значения. Когда  человек готов умереть,  он умрет и за
собаку, а когда он не готов к этому, вот тогда-то и начинается поиск высоких
идеалов.
     - Осторожно, здесь где-то дерьмо. Не наступи.
     - Спасибо. Я чуть было не наступил. А тебе сколько лет, Юра?
     - Двадцать один.
     - Двадцать один? А мне тридцать, представляешь?
     - Не похоже,- обернувшись, говорит он.
     -  Да  мне  и  самому  кажется,  что это просто  нелепо  - мне, и вдруг
тридцать!
     - Это что, правда?
     - А что, это похоже на шутку?
     - Если честно, то да.
     - В таком случае, спасибо за честность.
     - Да не за что,- говорит он.- А вы что, с доцентом поссорились?
     - Да ну что ты,- говорю я.- Мы с ним выпивали, причем очень мило.
     - Я это заметил.
     - Так как же мы могли поссориться?
     - А что, одно исключает другое?
     - Слушай,- говорю я,  остановившись.-  Или  я, наконец, пьян, или ты  и
впрямь воспринимаешь все еще серьезнее, чем я.
     - А может быть, и то и другое?
     -  Может  быть,-  говорю я.- Или  это мой вид настраивает тебя на столь
серьезный лад?
     - Да нет...
     - Ладно. Веди меня к своему логову.
     - Пошли,- говорит он, и мы идем дальше.
     Мы выходим к его палатке.
     - Слушай,- говорю я.- Вы что все в одном магазине отовариваетесь?
     - А что?
     - У тебя палатка точь-в-точь как у доцента.
     - Нет,- возражает Юра.- У него красная, а у меня - зеленая.
     - Да, это, конечно, большое различие, - соглашаюсь я.
     Он пожимает плечами.
     - А что, у тебя, правда, нет водки?
     - Правда,- говорит он.- А что, прямо сейчас нужно?
     - Да  нет,- говорю  я.-  Можно и потерпеть. Просто, видишь ли,  у меня,
кажется, реминисценция мировой скорби...
     - А,- говорит он.- Ну тогда конечно.
     -  Да что  ты  понимаешь!- возмущаюсь я.- Ты знаешь, что такое  мировая
скорбь? Может быть, ты даже знаешь, что такое реминисценция?
     - Остынь,- говорит он.- Они уже перестали бомбить.
     - Это еще ничего не значит,- возражаю я.
     - Ну и ладно,- говорит он.
     -  Ты первый заговорил о войне, а я всего  лишь  высказал  свое  к  ней
отношение.
     - Да какая разница! Надоели все эти проблемы.
     - Можно подумать, ты что-нибудь во всем этом понимаешь.
     - Вот теперь я вижу, что тебе не меньше тридцати.
     -  Слабовато,- говорю  я.- Если  уж ты  хотел  убить мня словом, мог бы
придумать фразочку и покруче.
     - А я могу,- говорит он.
     - А я в этом не сомневаюсь.
     - Ну так что, подеремся, что ли?
     - Не знаю,- говорю я.- Может  быть,  еще  и подеремся,  все впереди. Я,
кажется, решил остаться на ночлег здесь. Пустишь меня в свою берлогу?
     - Конечно,- говорит он.- Без  вопросов.  А  ты  разве не собираешься  в
город?
     - Нет,- говорю я.- А с чего ты взял?
     - Мне показалось, ты сам сказал.
     - Тебе показалось.
     - А мне нужно,- говорит он.- Хочешь, поехали вместе?
     - А на чем ты?
     - На мотороллере.
     - У  моего деда тоже был мотороллер,- говорю я.- Когда я был маленьким,
мне  десять лет  было,  мы  ездили  с  ним  на рыбалку,  на  речку,  которая
называлась Тихий Ашкодар...
     - Ух ты. Где это такая?
     -  В Башкирии.  И ловили  рыбу.  А  потом возвращались домой.  Я сидел,
прижавшись  к его спине.  Помню