в  далекой  Сибири.  Нет
ничего  необычного  и отличного от европейской северной части средней полосы
России. Валяюсь на пляже Обского водохранилища и жду приезда Ивана с работы.
Жарко. Над головой небо степей. Чувствую себя немного не  в  своей  тарелке,
потому  что рядом нет ни гор, ни моря. Всегда так себя чувствую среди степей
и равнинных лесов. Могу терпеть их какое-то время и даже смогу пожить  среди
такой  природы,  но  недолго,  потому  что  со временем чувства мои придут в
расстройство от неправильного пейзажа, с которым не могу слиться душой.
     Я люблю пустыни. С их равнинным рельефом еще могу, как-то  ужиться,  но
никак  ни с рельефом средней полосы. Какую-то свою предыдущую жизнь я скорей
всего прожил в песках.
     Как только оказываюсь в Кара-Кумах или просто в Узбекистане,  то  очень
быстро  и очень глубоко проникаюсь идиотизмом местной неспешной жизни. Я сам
не люблю спешить, но узбеки пошли дальше меня. Я ими восторгаюсь. Как  можно
договориться  и  никуда  не  спешить  всем  народом! Это чудо природы. Люблю
Узбекистан  и  пустыни  вообще  значительно  больше,  чем  Западно-сибирскую
равнину.  По  ней могу только путешествовать, а в пустыне смог бы жить. Меня
тянет туда.
     Обычный и привычный для россиян пейзаж окрестностей Новосибирска сам по
себе не внушал ничего, кроме стандартного очарования водоема, леса  и  неба.
Однако   чувство   внутреннего  комфорта,  не  взволнованное  новосибирскими
окрестностями,  все-таки  слегка   взбудораживалось   чем-то   другим,   что
находилось   по   соседству.   А  по  соседству  находились  Среднесибирское
плоскогорье, Саяны и другие горные страны вместе с Байкалом. Сам  Байкал  не
ощущался  из-за  расстояния,  но  зато чувствовалась где-то рядом гигантская
необжитая территория. Ваня говорил, что там, дальше  на  восток,  будет  все
по-другому. После Красноярска начнется настоящая тайга, дикая и могучая, как
мамонт.  Я,  конечно,  это  знал  по  карте, но как ничтожны такие знания по
сравнению с осознанием и восприятием всего того величия, что на этих  картах
отображено!  Начинаю  проникаться  близостью  дикой  и  огромной территории.
Временами становится жутко от того, что еду один. Местный народ относится  к
моей  затее  не  так,  как  в Европе. Здесь понимают, что еду далеко, один и
надолго. Сибиряки воспринимали  Байкал  конкретней,  чем  европейцы.  Многие
бывали  там  и именно они бросали на меня печальный взгляд, когда узнавали о
том, что еду один. Между тем свое  предприятие  я  сам  не  воспринимал  так
серьезно. Вид у меня был бравый, но в душу постепенно начинали закрадываться
сомнения  в  надежности  мероприятия. Сильные эмоции по этому поводу пока не
испытывал: все-таки Байкал был далеко, меня полностью  занимала  радость  от
общения с друзьями.
     На  следующий  день  Ваня  вывел меня в свет. Свет состоял из коллег по
работе,  которые  собрались  поиграть  в  волейбол,  попариться  в  сауне  и
поесть-попить.  Ваня  работает  в  достаточно  большой  фирме  с амбициозным
названием концерн "Хорс". Фирма занимается торговлей куриными  окорочками  и
является основным конкурентом Брызгаловскому "Союзконтракту".
     Во  время  застолья  присутствующие  узнали  от  Вани,  что я собираюсь
переплыть в одиночку Байкал. Тотчас же в помещении воцарилась тишина. Притих
и я, потому что не знал, за кого меня теперь будут здесь держать:  за  героя
или за психа.
     Народ  не  сговариваясь  посмурнел. Мне стало не по себе. Произведенная
печальными взглядами атмосфера  надавила  на  меня  и  ввергла  в  сомнение.
Сказать  честно,  я  толком  понятия не имел, что ждет впереди, и в основном
уповал на удачу, предпочитая не думать о возможных неприятностях.
     Один человек встрепенулся и начал писать мне сопроводительное письмо  в
Иркутск, адресованное в городскую пожарную инспекцию. Вот оно: "Сережа! Если
нужна будет помощь - помоги. Юра". К письму прилагался телефон, который я бы
и  так запомнил, потому что это телефон Иркутской пожарной службы 01. Теперь
я мог спокойно отправляться  к  черту  на  рога.  Какая  именно  помощь  мне
понадобится  в  Иркутске, не уточнялось. Но по глазам самого Юры чувствовал,
что там со мной может стрястись все что угодно.  Далекая,  дикая  и  опасная
страна  начинала  приближаться  ко  мне  через  грустные  взгляды сибиряков,
побывавших в тех краях. Передо мной открывалась ужасная перспектива  сгинуть
там без следа.
     Сопроводиловка   в   иркутскую  пожарную  службу  приобрела  вид  более
внушительный, когда на обратной  стороне  ее  Брызгалов  написал  следующее:
"Иркутск,  Жемчужная,  14/3, т. 35-39-36. Александр Семенович Коган. Сказать
что от Гончара Александра Михайловича. Обращаться по поводу  клещей".  Я  не
знаю,  кто такой Александр Семенович, но, наверное, он очень хороший человек
и, скорей всего, крупный специалист по клещам, потому что людям,  ворочающим
крупными  деньгами, каким является Брызгалов, свойственна привычка по любому
поводу обращаться к самому крупному специалисту в требуемой  области  знаний
или  народного  хозяйства. Как мне мог помочь Александр Семенович, если меня
вдруг укусит энцефалитный клещ, я понятия не имел. Скорей всего никак,  т.к.
все клещи, которые встретятся мне на пути, будут очень далеко от того места,
где живет и трудится Александр Семенович.
     Через  несколько  дней  после  волейбола  на  меня  снизошла  благодать
концерна "Хорс"  в  виде  безвозмездной  помощи.  Основанием  для  благодати
послужило заявление друга Вани. Вот оно:

     Президенту Кулешову Н.
     от Ландгрова И.Ф.
     Прошу  для  успешного осуществления одиночного перехода Байкал- Ангара-
Енисей - Тунгуска выдать путешественнику Сидоренко А.А. продукты:
     -тушенка 72банки х 7,15 т.р.
     -томаты в с/с 24б х 6,25 т.р.
     -манго в сиропе 48б х 5,75 т.р.
     на сумму - 940.8 тыс.руб.
     и денег для приобретения иммуноглобулина 300 т.р.
     итого : 1240.8 т.р.
     10.06.96 Подпись ( Ландгров И.Ф.)


     Ваня взял меня за руку и ввел  в  кабинет  президента  Кулешова  Н.  За
красивым  столом  сидел  сам  Кулешов  Н. и имел очень представительный вид.
Рядом с ним я выглядел погорельцем, пришедшем за милостыней. Ваня подтвердил
подлинность моей персоны и действительность намерений. Кулешов  углубился  в
изучение  Ваниного  заявления.  Мне  стала  ужасно  интересна его реакция на
"Байкал - Ангара-Енисей-Тунгуска"  (Не  пойму,  почему  Иван  написал  такую
ахинею).  Во  время  чтения  документа  лицо  президента было невозмутимо. Я
думаю, оно было бы так же невозмутимо, напиши Ваня вместо Тунгуски  -  Землю
Санникова  или  Антарктиду.  Кулешов  наложил резолюцию, мы попрощались, и я
снова почувствовал себя в роли камикадзе,  которого  провожают  в  последний
путь  -  таким  значительным  взглядом  на  прощание  одарил меня президент.
Подобных взглядов накопилось уже достаточно, и все они начали давить мне  на
психику.
     Я  стоял на берегу Оби и глядел на воду. Не привычно видеть реки и воду
в них, зажатую берегами. Я родился, жил и работал, в основном, в тех местах,
где массы воды находились в свободном от суши состоянии, и  не  было  у  них
никакого  противоречия с берегами, которые вежливо подступают к воде с одной
стороны. У рек ситуация неблагоприятная: суша ведет себя нагло  и  давит  на
воду  с  двух  сторон, отчего она течет в направлении морей и океанов, желая
освободиться. Освобожденная вода и вольный  ветер  обнимаются  и  пляшут  от
счастья,  образуя  волны,  которые лупят по берегам, пытаясь припомнить суше
причиненные обиды. Волны - признак свободной воды, поэтому на реках их нет.
     Мне стало жалко Обь и воду в ней особенно, потому что ждет ее несладкая
участь в северных морях. После долгого и  нудного  течения  среди  сибирских
болот  вода  вместо  обретения  счастья  оказывается  в  Обской губе. Берега
отступают в разные стороны, но не совсем, и вода не может сообразить, как ей
быть: начинать радоваться или  еще  рано.  Обская  губа  отвратительна,  она
издевается над чистыми устремлениями воды к прекрасному, к свободе.
     Дальше воду ждет не лучшая участь, потому что попадает она в холодное и
мелкое  Карское  море: и волна не та в таких условиях, и льда много. Грустно
мне очень.
     Мы тоже часто вынуждены жить в указанном направлении или под  действием
обстоятельств,  как  река  вынуждена  течь  туда, куда ее направляют берега.
Только обстоятельства по большей части выдумываем сами.  И  свободу  обретем
тогда,  когда  будем жить без обстоятельств и перестанем их себе выдумывать.
Часто мы устаем стремиться к свободе и начинаем просто существовать день  за
днем.  Так  утомленная  вода, потеряв правильное направление, превращается в
болота.
     Я вспомнил последние  годы  своей  жизни  и  пришел  к  неутешительному
выводу, что жил на болоте. Но мне не было жаль себя - я жалел воды Оби, и от
этого  становилось  чуть лучше на душе. Я даже хотел попробовать спасти воды
огромной реки с помощью любви и отправиться вместе с ними в студеные моря на
своей лодке прямо сейчас. Может быть,  природе  стало  бы  от  этого  легче,
несмотря  на  то,  что  я  такой маленький, а она такая большая. Я жил бы на
туловище анаконды - реки долго и терпел вместе с ней все тяготы  и  невзгоды
большого путешествия к свободе. Под конец пути мы вместе бы оказались в море
и, наверное, я почувствовал то, что чувствует река. Может, мне повезло бы, и
я  узнал, что такое настоящая свобода в ее натуральном природном воплощении.
Когда-нибудь  именно  так  и  поступлю,  но  не  сейчас:  я  еду  дальше,  в
направлении  далекой  горной  страны,  где,  как  мне  кажется,  живет много
счастливой воды.
     По карте воды действительно много.  Но  насколько  она  там  счастлива,
можно   убедиться   только  самому,  отдав  часть  своей  жизни  совместному
существованию. Я хочу туда. Извини, река Обь, и будь здорова.
     Пора уезжать. Загостился у Вани и начал уже расслабляться,  чего  вовсе
не  стоит  делать.  В  таких  случаях  чувствую  себя  страшно дискомфортно,
организм теряет остроту восприятия мира, и жизнь начинает проходить впустую.
     Какими бы хорошими друзья ни были, жить у них долго нельзя, потому  что
для  дружбы  необходима  разлука.  Дружба  -  продукт  ума и фантазии, и для
поддержания ее в живых материальное тело, к которому эта дружба  относиться,
надо  временно  устранять,  чтобы идеализировать природу и иметь возможность
радоваться встречам.
     Одного провожатого Ивана мне было мало.  Поезд,  на  котором  собирался
ехать  в  Иркутск,  проходящий  и  вдвоем  мы  могли  не успеть загрузиться,
учитывая то, что часть вещей надо сдавать в багажный вагон. Обратился  к  за
помощью Брызгалову. В помощи он не отказал, но предоставил ее в традиционной
для  буржуя  манере  -  взялся  организовать проводы, не собираясь сам в них
участвовать. Для этой цели он выписал двух охранников из своей конторы.
     Ситуация напоминала ту, когда на приглашение пойти попить чай  в  ответ
слышишь: " я пить не хочу". Разве можно подобное услышать от жителей пустынь
и  жарких  степей Юга? Никогда, потому что чаепитие - это не просто утоление
жажды, это, в первую очередь, общение с  целью  порадоваться  жизни  сообща.
Простая  и  старинная истина. Но, к сожалению, население, особенно в больших
городах,  начало  утрачивать  замечательную  традицию.  Чай  пьют  с   целью
согреться, напиться или запить синтетические заграничные сладости.
     Брызгалов  не  житель  степей  Юга,  а  типичный российский капиталист,
поэтому суетлив, практичен и в чаепитии не смыслит ничего, как  не  видит  в
проводах товарища душевного акта. Как я мог ему объяснить, что самое главное
для  меня  -  его  присутствие,  а  физические усилия - дело второстепенное?
Брызгалов воспринимал проводы  как  перетаскивание  тяжестей  и  махание  на
прощанье рукой, а мое путешествие - как преодоление трудностей и опасностей.
А  чтобы  сэкономить  свои  силы  и  драгоценное  время, он отправил таскать
тяжести и махать рукой посторонних людей, полностью убежденный  в  том,  что
процедура проводов от этого не пострадает. Еще как пострадает!
     Проводы нужны провожающим не меньше чем провожаемому. Суть проводов - в
подготовке  к  разлуке.  Это  очень  умственное  занятие,  во время которого
происходит смешение чувств радости и печали, - как раз  то,  что  необходимо
для души, чтобы не дать ей зачерстветь и погибнуть.
     На  прощание  Брызгалов  подарил  мне 500 000 рублей, которые оказались
очень кстати, как и все дары друзей. Спасибо тебе, Брызгалов! Ты избавил мое
тело от лишних страданий безденежья вдали от дома.
     После того, как все погрузили,  мы  стояли  с  Иваном  около  вагона  и
занимались  провожанием. Было тепло изнутри от того, что мы знакомы полжизни
и еще просто от того, что Ваня возвышается надо мной своим ростом в 196 см и
своим весом в 125 кг. Он  тоже  хотел  на  Байкал,  но  не  мог  себе  этого
позволить.
     Я  представил себя на его месте, и мне стало себя до слез жаль. Но Ваня
не нуждался в жалости, он нуждался в деньгах и материалах для строительства.
При строительстве счастья он совершенно забыл  о  существовании  свободы.  Я
вижу  только  один выход из создавшегося положения: мне надо жениться на его
жене временно, всего на каких-нибудь пару лет, чтобы отправить Ваню по свету
в поисках синей птицы.
     Возьми все, что есть у меня самого ценного - мою лодку, друг,  и  плыви
себе,  куда  глаза  глядят.  Потом  ты  можешь  вернуться  и подменить меня,
обалдевшего от быта и забот о хлебе насущном, чтобы дожить свою жизнь.
     Поезд тронулся, и на прощание Ваня сунул мне  в  руку  50  000  рублей,
сказав,  что это на счастье. Спасибо, Ваня. Я вскочил в вагон и из тамбура в
открытую дверь продолжал смотреть на друга, который стал уменьшаться, до тех
пор, пока не исчез совсем.
     Проводник закрыл дверь, и я оказался запечатанный внутри вагона. В окне
мелькали огни города Новосибирска, где у меня оставались друзья и знакомые -
хорошие люди. Остался один и принялся соображать, что со мной происходит.  А
происходило то, что вокруг себя вижу много прекрасных и добрых людей.
     Я  не  собираюсь  менять  мир  - просто еду, куда глаза глядят. Мир сам
меняется вокруг  в  лучшую  сторону,  он  поворачивается  ко  мне  лицом  по
собственному  желанию. За последние десять лет я не видел столько прекрасных
людей, искренне желающих мне удачи и помогающих в трудную минуту. Я еду один
и далеко, а получается, что далеко не один. Везде меня встречают,  провожают
и помогают, как-то само по себе получается.
     Во   время   жизни  я  начал  замечать,  что  люди  мечтают  о  большом
путешествии, не обязательно о таком в точности, как мое, и не обязательно на
Байкал, но обязательно мечтают. Мечтают все: старики и  старухи,  мужчины  и
женщины и даже молодежь, все без исключения грезят о синей птице и о дальних
странах, но почему-то у большинства мечта так и остается мечтой.
     От  того, что народ видел меня живого, отправляющегося в дальние страны
за туманом, на душе у большинства становилось немного радостней, и это  было
видно.  А  что  может  быть важнее, чем та радость, которую можно подарить?!
Только от этого мы и становимся счастливей и лучше. И  я  поддался  вредному
для  души  чувству,  считая,  что,  может  быть, делаю важное и нужное дело,
производя на свет радость. И я стал похожим на возгордившегося  от  сознания
своей значимости заправщика аквалангов, который думает, будто люди дышат под
водой  из-за  его  усилий, а не благодаря природе вещей, и от этого делаются
счастливее, и что он заслуживает благодарности. Я не хочу  быть  похожим  на
наивного  заправщика  баллонов.  Радость  и  любовь должны существовать лишь
только благодаря одной необходимости и, по большому счету,  заслуги  в  этом
нашей никакой нет. В мире любви и радости наш эгоизм становится ни при чем.
     Заснул  поздно,  в  разгар ночи, а наутро проснулся и посмотрел в окно.
Пейзаж было не узнать. Природа одичала. Лес стал более дремуч,  и  непонятно
почему.  Он  состоял из деревьев, каждое из которых по отдельности ничего из
себя особенного не представляло.  Это  были,  в  основном,  деревья  хвойной
породы,  остальные,  с  листьями  на ветках, встречались реже и как бы между
прочим. Деревья произрастали во множестве, и,  кажется,  договорились  между
собой  о  чем-то  важном  и тайном, о том, что незаметно для глаз, но хорошо
воспринимается  внутренностями  организма,  которые  находятся  под  грудной
клеткой. Начинаю догадываться, почему здешний лес переименовали в тайгу - от
внутреннего  содержания тайного смысла, а не по определению, которое дает В.
Даль: "Тайга - обширные сплошные леса, непроходимая, исконная глушь, где нет
никакого  жилья  на  огромном  просторе,  кой-где  зимовки  лесовщиков,  или
кущника, поселяемого нарочно для приюта проезжим".
     Очень  по-старинному  сочно сказал Даль, но о главном умолчал - все это
могло быть в лесу дремучем просто, а не  в  тайге.  Я  пока  еще  не  был  в
сибирской  тайге,  вижу ее только из окна вагона, но и этого уже достаточно,
чтобы почувствовать нечто особенное и волнующее.
     Однажды был в этих краях пролетом. Самолет, перенося меня из Хабаровска
в Москву, забарахлил и совершил вынужденную посадку в Братске. Нас выпустили
из фюзеляжа на волю, и я окунулся в непривычную атмосферу Сибири.  В  районе
аэропорта  врезались  в  память  несколько  больших деревьев, которые стояли
отдельно и не могли считаться лесом, но я почувствовал их мощь, которую  они
хранили как добрую память о ранее вырубленной здесь тайге. Отдельные деревья
из тайги - жалкое зрелище, они как зверь в клетке. Деревья не человек, и нет
в их природе свойства жить отдельно.
     Тогда  хотелось  отсюда убраться поскорей, потому что чувствовал себя в
сибирской атмосфере несколько неуютно, и я без грусти о тайге улетел. Но  те
несколько  больших  деревьев в Братском аэропорту, которые человек пожалел и
не зарубил, запомнил.
     Если бы я ехал по делам в командировку, то пейзаж в окне  не  впечатлял
бы  так  сильно, как сейчас. Я бы бестолково воспринимал его как декорации к
спектаклю, в котором мне не доведется принять участие. Но сейчас  я  смотрел
на  тайгу,  как на место, где придется жить, и пытался понять, каким образом
эта природа станет для меня домом  родным.  Ничего  не  получалось:  гораздо
проще было представить тайгу как стихийное бедствие.
     Я  не  Дерсу  Узала  и  страна  с таким непривычным климатом и природой
воспринималась мной, как эскимосом джунгли  Амазонки.  Впереди  была  тайна,
покрытая мраком. Это пугало, но вместе с тем и радовало. Радость усиливалась
чувством причастности к важному и большому событию в моей жизни.
     Не  было  впереди  препятствия,  которое  надо преодолеть и с почестями
вернуться домой. Я просто ехал вперед. Я был в пути без начала  и  конца.  Я
ехал прямиком в детство, в то далекое мистическое прошлое, которое придумали
взрослые,  чтобы  оправдаться  перед  самим  собой  за утрату светлой мечты,
которой нас наделяют  небеса  в  самом  начале  жизни.  Душа  моя  требовала
странствия.
     Жизнь  она  только  тогда прекрасна, когда все вокруг как бы происходит
само по себе и природа светится от счастья  гармонии.  Это  значит,  что  ты
попал  в  струю,  а не прешь против течения или в сторону. Я, кажется, в нее
попал, в эту струю.
     За свою жизнь я наездился в  поездах,  страшно  даже  начинать  считать
сколько,  для  меня-то  уж точно ничего особенного происходить не должно. Не
должно, а происходит. Чувствую, что могу  взлететь  от  ощущения  свободы  и
счастья.   Чувствую   возрождение   особенного  состояния  души,  позабытого
значительной частью человечества за годы напряженного  труда  над  созданием
современной  цивилизации.  Я  тоже потел вместе с человечеством и боролся за
идеалы материализма,  пытаясь  осчастливить