вильно,  и  все,  что  появляется в нем, должно
исчезнуть когда-нибудь, наверное, чтобы вновь появиться, а может просто  так
- навсегда.   Непонимание  прелести  и  удивительной  гармонии  этого  факта
заставляет нас биться головой о стенку,  противореча  природе  в  бесплодной
попытке  создать  вещь на века. Нет в природе такой вещи, и нет в ней нужды.
Все, что мы делаем, очень  примерно  можно  считать  этюдными  набросками  к
большой   и   главной   картине,  которую  нам  никогда  не  нарисовать.  Мы
раскрашиваем облака.
     Мужики сговорились и дали мне диктофон, чтобы вдали  от  цивилизации  я
наговорил  навеянные  ветрами  и  одиночеством  "ценные" мысли. Диктофон был
заграничный и стоил денег, но мужикам жалко не  было.  Мне  понравилась  эта
идея, а особенно - отсутствие жалости.
     Жизнь моя перестала существовать, как будни. Я - странник, и все вокруг
начало  представляться  полным  таинств и прелестей. Душа моя была открыта к
восприятию заново увиденного мира. За  тайной  не  надо  далеко  ходить,  ее
просто  надо  уметь  разглядеть,  потому  что  она  всегда при нас, только в
незамеченном состоянии. Прекрасен был вечер, прекрасны были люди, прекрасная
была премерзкая байкальская погода, прекрасен стал каждый  день,  казавшийся
праздником, прекрасна была жизнь, как миг радости. Только такой она и должна
быть. Жизнь.
     Сортир   у   Виктора  представлял  из  себя  минералогическую  выставку
байкальской каменной природы. На  полках  красовались  образцы  минералов  и
разноцветные  кристаллические друзы - смотрелось роскошно, не хватало только
музейных табличек с названиями.  Туалет-музей  хотелось  посещать  часто  не
из-за выпитого чая, а из-за давнешней любви к камням.
     После того, как Виктор ушел из Лимнологического института, он обзавелся
собственным  пароходом и разъезжал на нем по Байкалу с разными коммерческими
и некоммерческими целями. Вскоре пароход стало содержать накладно, и он  его
продал. Теперь вместо парохода у него коммерческий ларек под вывеской "Омуль
- продукты".
     Я  тоже  плавал  по  разным  морям  и океанам и тоже содержал ларек, но
только с другим названием. Жалко себя за то, что  потратил  часть  жизни  на
мышиную  возню. Не имею никакого права относиться как-нибудь к ларьку "Омуль
- продукты" и не буду, но было бы радостно видеть  капитана  за  капитанским
делом, а не за прилавком.
     Я  хочу, чтобы все капитаны и моряки побросали свои коммерческие ларьки
и отправились в плавание кто на чем может просто потому, что это здорово,  и
потому,  что  они  все этого очень хотели в детстве, когда мечтали о морях и
дальних странах. Грустно от того, что  при  переходе  страны  на  капитализм
многие  моряки  остались без моря. Не так грустно за рабочих, оставшихся без
станка, как за моряков. Море - это в первую очередь  мечта,  а  не  средство
производства,   поэтому  особенно  грустно.  Убитая  мечта  -  как  нечаянно
уничтоженная красивая и  бесполезная  в  хозяйстве  птица.  Над  курицей  не
плачут.
     Моя  лодка  представляла  из  себя  полуфабрикат,  и  сборка  ее начала
напоминать процесс строительства. Чего-то не хватало, и  приходилось  срочно
что-нибудь придумывать из подручных материалов. Я снова окунулся в атмосферу
трудового подвига и героических усилий.
     Познакомился  с двумя ребятами, которые трудились научными сотрудниками
в Лимнологическом институте и занимались изучением  ластоногих.  Заглянул  к
ним  вечером на чай, и они показали замечательные слайды, которые сделали во
время одной из экспедиций. Смотрю на ребят,  как  на  ископаемых.  Сейчас  в
стране  живые  научные сотрудники - большая редкость. Служебной перспективой
они явно не были довольны и в скором времени  собирались  уехать  кто  куда.
Бедные ластоногие - они вынуждены будут существовать без научных сотрудников
и неизученными.
     Оказавшись  в  институтском общежитии, я погрузился в атмосферу прошлых
лет, когда молодым специалистом приехал на Сахалин изучать  природу  океана.
Общага,  куда  меня  поселили тогда, очень смахивала на ту, в которой сейчас
находился. Архитектурного стиля у строения не было. Имелся  при  нем  только
тип  -  барачный,  и  было  построено оно не для жизни, а для существования,
которое допускалось двух видов: брачное и холостяцкое.  Молодые  специалисты
были  холостяки  и  жениться не собирались. На вопрос "почему?" они молча, с
оттенком  отчаяния  и  безисходости  махали  рукой  в  направлении   поселка
Листвянка.
     Здание  Лимнологического  института  проектировалось  под  стать  храму
науки. Были здесь колонны, широкие лестницы и много свободного  бестолкового
пространства,  растянутого  преимущественно  вверх.  Потолки  были настолько
высоки, что, попадись археологам будущего  при  раскопках  это  здание,  они
могут подумать, что люди жили в наше время метра по четыре ростом. Но звание
"храм  науки"  обязывало  иметь  высокие потолки, зато в строениях для жизни
служителей храма потолки сделали  предельно  низкими,  наверное,  для  того,
чтобы  научные  сотрудники  имели разнообразие. Институт вместе с общежитием
смахивал на  особняк  с  затрапезными  хозпристройками  для  жизни  домашних
животных.
     Зашел в институт и увидел старинные карты на стенах, а также засушенные
трупы  животных. Вскоре по коридорам начали водить экскурсантов - я оказался
ни при чем и вышел наружу.  Вокруг  института,  в  основном,  была  грустная
необжитая пустота.
     Когда   привозили  очередную  группу  экскурсантов,  из  "храма  науки"
выскакивал научный  сотрудник,  не  имеющий  удовлетворения  в  зарплате,  и
начинал  приторговывать  самоцветами. Пройдясь внутри здания, я не обнаружил
признаков научной деятельности: народ не курил в  коридоре  и  не  сновал  с
папками и чертежами из комнаты в комнату, и вообще, похоже, никого не было в
живых, кроме научного сотрудника-экскурсовода и научного сотрудника-торговца
самоцветами.  Основной  штат  явно  отсутствовал - наверное, уплыл в море за
открытиями или пытался разбогатеть где-то на стороне  с  помощью  коммерции.
Что-то  в учреждении было не так. Оно полностью превратилось в музей и скоро
среди экспонатов должен появиться научный сотрудник живой и за работой.  Его
задачей  будет  сидеть  в  помещении  и  что-нибудь несущественное на бумаге
рисовать, но  с  умным  и  сосредоточенным  видом.  Для  экскурсантов  будут
приоткрывать  дверь и показывать: вот, смотрите, только тихо, он работает. В
специально отведенное время его можно будет  покормить  чем-нибудь  из  рук.
Размножаться  ему  будет запрещено, потому что маленьких научных сотрудников
некуда  девать,  к  жизни  в  условиях  неразвитого   капитализма   они   не
приспособятся.  Их  надо  будет  разводить  в  специальных питомниках на тот
случай, если вдруг какому-нибудь капиталисту приспичит что-нибудь изучить.
     Ненужная вещь - Лимнологический институт в  современных  условиях,  как
мороженое  на  северном  полюсе.  И  изучение  поведения  ластоногих кажется
выдуманным занятием не от мира сего.  Странно  и  печально.  Лет  пятнадцать
назад   это   казалось   важным  и  нужным  делом.  Женщины  любили  научных
сотрудников, я знаю. А сейчас на этот шаг могут решиться только те,  которым
уже терять нечего. У научных сотрудников в любви нет будущего. Так они скоро
повымрут совсем. Жаль, конечно, - они такие забавные!
     Ребята  явно  родились  не  в  то  время. В них был дух ученых Дальнего
Востока 70 - 80-х годов, они обладали  всеми  теми  прекрасными  качествами,
которые    присущи    личности,    имеющей    бескорыстные   устремления   к
нематериальному. Откуда это у них в наше время? Мне понадобилась  помощь,  и
они сразу же согласились помочь.
     Я  жил  в Валериной даче-избе вместе с Надеждой Перфильевной Крупицкой,
бабушкой лет 70-ти, и ее внучкой Викой, прелестным  десятилетним  созданием.
Надежда  Перфильевна угощала меня местной экзотикой - варениками с черемшой.
Очень вкусное и необычное блюдо. На Сахалине  такого  почему-то  не  делают,
несмотря на то, что черемши там произрастает много.
     Надежда  Перфильевна  в  молодости  работала  надзирателем в сталинских
лагерях и имела родственников, приближенных к тогдашнему высшему свету.  Кто
точно  у  нее  были  родственники,  не  помню,  только  гостила она у них на
территории Кремля, видела самого Сталина и даже  здоровалась  с  ним.  Кроме
того,  ездила по Байкалу вместе с Индирой Ганди. Я поверил ей и про Сталина,
и про Индиру Ганди. Вообще-то, когда мне  рассказывают  всякие  небылицы,  я
обычно всему верю.
     Встречу   со   Сталиным   Надежда  Перфильевна  помнила  до  мельчайших
подробностей, и я выслушивал эту историю каждый раз  по  вечерам.  Потом  мы
пили  чай  и ложились спать рано. Спалось в избе на редкость покойно. Думаю,
это из-за того, что она срублена из лиственницы, или место, на  котором  она
стоит, особенное, или это бабушка Надежда Перфильевна убаюкивала меня своими
рассказами. Скорее - от всего сразу и еще от Сибири.
     Просыпался  от  тишины и ходил к колодцу за водой вместо зарядки, потом
завтракал вместе с Надеждой Перфильевной, слушал про Индиру Ганди и про  то,
как  ей  понравился  байкальский омуль. Затем принимался за устройство своей
лодки. Это занимало меня полностью до самого вечера. Так  продолжалось  пять
дней. Погода была капризная и, в основном, сумрачная: низкие свинцовые тучи,
холодный  пронизывающий  ветер  и дождь. Несмотря на то, что был конец июня,
ходил я в свитере и в синтепоновской куртке. Погода напоминала Крымскую,  но
только зимой.
     Собирать  лодку страшно надоело, но пренебречь недоделанными мелочами я
не мог. Какая-нибудь ерунда вдали от цивилизации может  обернуться  крупными
неприятностями.
     Лодку  на  ходу я так и не испытал. Торжественный спуск на воду в Крыму
спуском  можно  было  считать  только  очень  условно:  лодка  не   проплыла
нисколько,  а  была  только  полита  шампанским.  Испытаниями  я  должен был
заняться во время плавания. Конечно же, так поступать никому не рекомендую -
это крайне опасно. Вода  в  Байкале  ледяная,  где-то  +4  С  и  если  вдруг
перевернусь, то шансы на благополучный исход в дали от людей будут невелики.
     Наступил  тот  долгожданный  момент,  когда я, наконец, подготовил свою
лодку. Она вдруг перестала существовать как множество  составных  частей,  а
превратилась  в  нечто целое. Казалось, что она имеет право на существование
наравне со мной, человеком. Просто не может говорить - и только,  но  с  ней
рядом я почему-то не чувствовал себя одиноким. Нас стало двое.
     Дождь   временно  прекратился,  и  я  пошел  смотреть  на  Байкал,  про
существование которого уже забыл, будучи увлеченный предстартовой  суетой  и
новыми хорошими людьми.
     Листвянка  задумана  очень неуютно. Вдоль Ангары растянулась широкая по
здешним меркам набережная, которая была предназначена  только  для  удобства
машин. По набережной совершенно не хотелось гулять, по ней можно было только
следовать из пункта А в пункт Б.
     Иду  по  набережной  навстречу  ветру  и  навстречу  Байкалу. Поселочек
закончился,  и  я  попал  на  местную  судоверфь.   Признаков   действующего
производства видно не было. На стапелях ржавели корпуса яхт класса "Гидра".
     Во  времена  начала  перестройки  местные энтузиасты организовали здесь
строительство яхт. Построив одну, сели на нее и  поплыли  вокруг  света.  Не
дотерпев до конца, мореплаватели высадились в США, поселились там насовсем и
обзавелись новыми женами. Прямо как история с "Баунти".
     Без  энтузиастов  верфь  осиротела,  и  на ней сейчас могут по привычке
сделать только сварной железный  корпус  яхты.  Судя  по  слою  ржавчины  на
готовом корпусе, хозяина ему не находилось давно. Недоделанная яхта грустила
о  штормах  и дальних странах без особой надежды на лучшую жизнь. Захотелось
пожалеть ее и купить, чтобы отправиться в дальние страны искать  счастья  по
чужим  морям и океанам. Но я небогат и поэтому просто молча постоял около, а
потом отправился дальше.
     Я не знал, где остановиться  первый  раз,  чтобы  поглядеть  именно  на
Байкал,  а  не  на Ангару. Листвянка, по большому счету, находится на берегу
Ангары, и только своей восточной  оконечностью  подступает  к  самому  морю.
Когда  же  именно  мне  надо  было  остановиться,  замереть,  открыть  рот и
преисполниться радостью от первой встречи с Байкалом,  неизвестно.  Все-таки
решил  дойти  до  мыса  и  уже  там  открыть  рот,  удивиться и задуматься о
чем-нибудь хорошем.
     Верфь заканчивалась пустынным  берегом  с  корабельным  хламом.  Вскоре
добрался   до   мыса   и   заглянул  за  перегиб.  Передо  мной  открывалось
пространство, заполненное небом,  горами  и  водой.  Цивилизация  как  будто
перестала  быть,  она  собралась  в  кучу  и, отступив назад, находилась вся
целиком далеко у меня за спиной. С первого  взгляда  понял  только  то,  что
впереди жутко и неприветливо.
     На меня сверху полил дождь, а сбоку подул ветер. Я стоял молча, пытаясь
сообразить  куда  попал.  Промок  и продрог. Душа не стремилась в необъятную
даль, она стремилась в Валерину избу пить чай с Надеждой Перфильевной.
     Но почему-то я не мог уйти сразу, а стоял, не шевелясь, и  все  смотрел
на   открывающийся   впереди  горизонт,  обозначающий  даль  неведомую.  Она
действительно казалась неведомой, несмотря на то, что существуют карты. И  я
никак  не  мог  представить  себя  там,  внутри  нее.  Я не представлял, что
отправлюсь туда и один. Как будто что-то не пускало вперед, держа на привязи
невидимой нитью здесь, в поселке Листвянка. Я не чувствовал ничего общего  с
тем, что увидел. Я чувствовал наличие чего-то огромного и сильного, но рядом
и  на  расстоянии.  Главная  тайна была для меня недоступна. И чего ради она
должна быть доступна вот так ни с того ни с сего? Мы не  прожили  вместе  ни
дня, мы не пережили того, что объединяет.
     Я  был  в  разных  местах планеты и видел разные пейзажи, но никогда не
доводилось видеть перед собой пространство с великой  таинственной  пустотой
внутри,  никогда  не  случалось  находился так близко перед неизвестностью и
никогда не было так одиноко, как тогда,  когда  стоял  обливаемый  дождем  и
обдуваемый  ветром  на  берегу  непонятного  для  меня  водоема, окруженного
горами.
     Я вернулся в избу и сразу лег спать. Ужинать не хотелось и читать "Плей
бой" перед сном тоже.
     Утром пересмотрел все свое имущество и пришел к выводу, что  технически
готов  к  отплытию.  Отход  назначил  на  следующий  день.  Сходил к научным
сотрудникам в общежитие, помылся в душе и договорился о помощи. Мог бы и сам
управиться,  но  это  потребовало  героических  усилий.  Лодка  с   парусным
снаряжением и запасом продовольствия весила, наверное, килограммов 130.
     Следующий  день  наступил,  и Дима с Сережей пришли точно в назначенное
время. Но отход не состоялся: погода была премерзкая, как и  все  предыдущие
пять дней.
     Под вечер дождь перестал, и я пошел на мыс снова смотреть на Байкал. Не
давал он мне покоя, а по ночам снилась всякая чертовщина. Прошел по знакомой
набережной,  неприспособленной  для  гуляния,  пересек верфь, пожалел ржавый
корпус недоделанной яхты и вскоре оказался на мысу.  Передо  мной  открылась
совсем  другая  картина.  Краски  моря  и  неба  были  не  такие как вчера и
создавали впечатление совершенно другого места. Но черная-причерная  дыра  в
перспективе  существовала независимо от раскраски природы. Она приводила все
мои чувства в страшное смятение, будто стою  на  краю  пропасти  неизвестной
глубины.
     Домой   вернулся   в  полной  уверенности,  что  завтра  точно  удастся
отправиться в путь.
     Я привык жить в Валериной избе, привык к Надежде Перфильевне и к внучке
Вике. Казалось, что живу здесь очень долго, чуть ли не всю жизнь. Испытывать
подобные чувства страннику, наверное, не стоит: все-таки это  привязанность,
а тем более привязанность к месту.
     Вспомнил  фильм,  который  посмотрел  по телевизору не так давно. Фильм
рассказывал о канадском коренном жителе-индейце,  который  живет  на  берегу
моря  вместе  со  своей  большой  семьей.  Детей у него тьма. Кормятся они в
основном мидиями, которых добывают тут же, неподалеку  от  жилища.  Внимание
зрителей  режиссер  и  оператор  старались  обратить  на  то, как тяжко жить
аборигенам и добывать пищу своим трудом в холодной воде  северного  моря.  С
отцом  семейства  составили  беседу в виде интервью. Говорили о том о сем, и
как бы между прочим спросили, чего бы он хотел больше всего. Я приуныл глядя
на экран в надежде услышать какую-нибудь ерунду. Но индеец сказал, что самая
заветная мечта у него в жизни - это идти  вперед  и  не  останавливаться  на
одном  месте  дольше,  чем  на  один  день.  Ответил  он  не совсем точно на
поставленный вопрос, потому что спрашивали его о желании, а он  рассказал  о
мечте. Это очень разные вещи. Мечта порождает новый путь, а желания - только
страдания и напасти. Какой индеец душевный человек!
     Настало утро. Как всегда, позавтракал с Надеждой Перфильевной и внучкой
Викой.  Чем-то  теплым  и душевным тянуло от доброй бабушки, словно к корове
щекой прислонился и ощутил бесконечность  теплоты  большого  организма.  Она
решила  пойти  меня проводить, может быть, просто из любопытства, или просто
так, но думаю, что она хотела пожелать мне удачи.
     Вышел из избы  наружу  и  увидел  умытую  утром,  выспавшуюся  за  ночь
природу.  Краски  небес  изменились с мрачных на радостные; лес, уставший от
холодов и черных туч, весело шумел, деревья махали  ветками,  помогая  ветру
дуть.  Я  сразу забыл ненастье прошлых пяти дней и начал мыслить категориями
лета и солнечного дня.
     В условленное время Дима и Сережа не пришли, и  я  начал  перетаскивать
лодку  к воде самостоятельно, но вскоре ребята появились и помогли перенести
оставшиеся вещи на маленький пляжик,  образованный  галечным  наносом  речки
Крестовки. Откуда ни возьмись - Валера Горшков с приятелем.
     Я  начал  оборудовать  лодку.  Надо  было  поставить и закрепить на нее
каркас, растянуть мачту, уложить парус и сделать еще много  всяких  мелочей,
на что ушло примерно два часа.
     Во  время возни ничего вокруг себя не замечал - внимание было полностью
занято неотложными и важными мелочами: то  полчаса  искал  на  берегу  кусок
подходящей  проволоки,  то  распаковывал  вещи  и искал фотоаппарат и т.д. Я
пребывал в состоянии заботы и  предстартовой  суеты,  толком  не  осознавая,
зачем  это  все  надо, пока наконец не переделал все необходимое. И в тот же
миг мир как представление начал меняться и очень существенно. Я увидел лодку
как большое существо, которое я сам произвел на свет  божий.  Это  было  мое
творение,  и  я любил его. Лодка стояла на мелководье, слегка покачиваясь на
волне и потираясь брюхом о байкальское дно, - ласково  и  нежно.  Я  -  папа
Карло, а лодочка моя - Буратино. Она воплотилась из идеи в душевный предмет,
ожила  и начала свое существование. Стою поодаль и смотрю на детище, пытаясь
привыкнуть.
     Новые чувства завладели мной. Через несколько минут  я  останусь  один.
Все привычное должно стать далеким, а непривычное - близким и родным.
     Страна, куда отправляюсь - огромная дикая территория, обросшая лесом, и
лишь в  некоторых  местах  на  моем пути живут люди. Основное время придется
провести вдали от этих мест, рассчитывая только на  свои  силы  и  удачу.  Я
вдруг  понял, что никогда раньше не был предоставлен сам себе по-настоящему,
но всегда неосознанно стремился к этому. Мне это необходимо, как воздух.
     Передо мной не плод романтических грез,  а  огромной  величины  море  -
своевольное  существо. Хочу понять его. Я вижу чудище, которое не испытывает
никаких сентиментальных эмоций, выдуманных человеком от жалости к себе и  из
любви к уюту.
     Я  много раз уходил в море на настоящем большом пароходе дел