ь что нового -
приноси, почитаем, авось и тиснем...


Глава 6

   Вадим и  сам  забыл,  что по  пьяному делу пригласил к  себе заморского
гостя,  а когда вспомнил несколькими днями позже,  огорчился. Черт его тянул
за  язык,  всегда вот так получается -  вроде бы и  выпил немного,  а  такое
отмочил. Он, впрочем, всегда знал это за собой - алкоголь действовал на него
как-то  расслабляюще,  все  вокруг  начинали  казаться  добрыми,  достойными
доверия и откровенности. Самое странное, что как раз с этим-то собутыльником
его в  тот вечер ни на какую откровенность не тянуло,  и  доверия особого он
тоже почему-то не вызывал - хотя почему, казалось бы? Что-то останавливало -
возможно,  конечно,  ничего конкретного,  просто сам факт, что иностранец. А
вот пригласить зачем-то  пригласил.  Зачем,  на кой черт?  Хорошо,  если тот
забыл о приглашении или воспринял его как пьяный треп; а если и в самом деле
припрется?  От работы оторвет, говорить с ним не знаешь о чем, еще и кормить
надо -  тоже забота, себе-то картошки наварил, чаю похлебал - и ладно. А тут
все-таки иностранец!
   У  него даже была мысль позвонить Ленке или  Маргошке -  чтобы передали
через Жанну,  что  с  запланированной лыжной прогулкой ничего не  получится:
занят,  мол,  выше  головы,  скоро  конец  сезона,  инвентаризацию  затеяли,
что-нибудь в этом роде.  Потом решил не звонить. Неудобно, сразу поймет, что
задний ход, а так, может, и сам не вспомнит...
   Но Александр вспомнил,  не тут-то было.  Увидев в окошко,  как он бодро
топает  по  разметенной  аллейке,  Вадим  совсем  расстроился -  только  сел
работать, и пошло вроде неплохо, а тут гостя черти несут. Но гость, впрочем,
оказался понятливым.  Увидев разложенную на столе писанину,  сказал,  что не
станет мешать творческому процессу, а сходит пока пройдется один.
   - Ты,  Вадик,  выдай только мне пару лыж и  скажи,  в каком направлении
лучше идти,  а сам работай. К обеду вернусь. Кстати, насчет еды и прочего не
беспокойся -  я все захватил с собой.  У вас ведь в таких поселках не всегда
купишь на месте, верно?
   Словом,   как  выяснилось,   бояться  было  нечего.  Тактичность  гостя
проявилась и  в выборе привезенных с собой припасов:  другой бы,  может,  не
удержался  от   соблазна  похвастать  какой-нибудь   заморской  бутылкой  из
"Березки",  Александр же  принес обычную "Столичную",  экспортную правда,  с
винтом, и харч тоже оказался на том же уровне хорошего тона, без купечества.
   - Пельменей я вот еще взял две пачки,  -  сказал он, разгружая сумку, -
ты как к ним относишься?  Некоторые у вас,  я слышал,  Считают отравой, а по
мне  так  ничего  лучше  под  водочку  и  не  придумать  -  горяченькие,  со
сметаной...  За границей эти идиоты вообще пьют водку, не закусывая, я так и
не научился - все-таки, видно, что-то в генах остается...
   На  всякий  случай Вадим  поставил себе  четкий предел в  смысле питья.
Гость тоже не настаивал,  и за ободом они едва усидели полбутылки -  так,  в
самый  раз,  только  чтобы  разговориться.  Собеседником Александр  оказался
интересным,  приятно удивляла его начитанность -  для технаря необычная, тем
более для технаря "тамошнего".  Вадиму приходилось слышать от  кого-то,  что
американские инженеры вообще но читают ничего, кроме специальной литературы,
да и то по своему профилю.
   Александр же, как оказалось, хорошо знает не только русскую и советскую
классику,  но и  за новинками следит,  читал и  Трифонова,  и  Айтматова,  и
Белова, и Катаева.
   - У вас,  конечно,  подъем несомненный,  -  сказал он. - То, что сейчас
выходит... еще несколько лет назад любого редактора кондратий бы хватил, что
ты! Одни манкурты у Чингиза - это же потрясающий образ, я когда прочитал - у
меня волосы зашевелились...  А Валюн что выдает!  "Уже написан Вертер".  Как
тебе, а? Нет, тут наши советологи здорово промахнулись, ничего не скажешь.
   - В каком смысле?
   - Ну,  они ведь давно доказывают,  что здесь настоящей литературы нет и
быть не может. В силу, так сказать, особенностей системы.
   - Чушь собачья, при чем тут система!
   - Вот и я тоже говорю.  На Западе,  кстати, такой системы нет, а что-то
особенного цветения в литературе не наблюдается. Секс этот осточертевший, он
уже  даром  никому  не  нужен,  для  одних  импотентов пишется...  А  возьми
французский "новый роман" -  это  уже  убожество,  такая мура беспросветная,
просто литературное рукоблудие какое-то.
   - Саша, ну а эмигранты наши - у них как? Все-таки должны же сохраняться
какие-то культурные традиции...
   - Ты  какую эмиграцию имеешь в  виду?  Сейчас ведь  уже  "третья волна"
идет, как мы говорим.
   - Да нет, я в общем.
   - А  "в  общем" рассматривать трудно,  общего тут  как раз нет.  Первая
волна дала большую литературу,  настоящую - ну Бунин хотя бы, Набоков, да из
них многие писали.  У тех получалось,  это были мастера старой еще формации.
Набоков,  правда,  из них самый был молодой, не случайно потом на английский
язык перешел. Те, что попали туда во время войны, ну вот как мои родители, -
среди них,  по-моему,  ни одного не было писателя.  А  вот из нынешних пишут
многие. Пытаются, во всяком случае. Но что-то, знаешь...
   - Ну, там тоже есть имена, - сказал Вадим, не дождавшись продолжения.
   - Имена-то есть. Но что-то я не пойму с этой "третьей волной", какая-то
в ней червоточина.
   - Червоточина?
   - Я в литературном смысле говорю, в творческом. Пишут вообще-то много -
и печатаются в "Материке", да мало ли... Альманахи всякие выходят, сборники,
а  читать,  в  сущности,  нечего.  То  есть не буквально "нечего",  бывают и
интересные публикации,  но в  целом -  как бы это определить,  не знаю даже.
Чувствуется,   понимаешь,   какая-то  ущербность.   Действительно,  что  ли,
сказывается отрыв от корней?
   - По идее,  так и должно быть,  - согласился Вадим. - Бунин вон сколько
об этом писал,  да у него и между строк чувствуется.  Я,  правда, не считаю,
что он в эмиграции хуже писал, но отпечаток есть.
   - Да, наверное. И знаешь что интересно? Вот возьмешь тот же "Материк" -
сразу видно,  какой материал написан там,  а  какой получен отсюда.  Уровень
другой, понимаешь?
   - Что значит - отсюда получен?
   - Ну там ведь кое-кто и из ваших литераторов сотрудничает -  кого здесь
не балуют. Естественно, под псевдонимом. Так вот, я говорю - сразу видно.
   - Ты хочешь сказать - там пишут лучше?
   - Наоборот,  чудак человек! В том-то и дело, что там хуже получается. А
в чем дело -  убей,  не пойму.  Вроде бы и цензуры никакой,  свобода полная,
пиши что хочешь, как хочешь... А вот поди ты! Причем, я замечал, это с одним
и тем же писателем происходит: когда был здесь, хорошо писал, а попал туда -
и  сразу  что-то  не  то.  Не  поймешь,  что  "не  то",  а  все  равно сразу
чувствуется. Вот я и говорю - червоточина какая-то нападает, порча. И это не
только я замечаю.  Есть даже целая теория:  литература,  дескать, чтобы быть
настоящей,  должна создаваться в дискомфортных условиях, расти из-под гнета.
Гнет,  ты  понимаешь,  тут  может  быть  разного вида...  Скажем,  писателям
Возрождения  приходилось  пресмыкаться перед  знатными  покровителями,  наша
литература "золотого века" расцвела в николаевские времена - тоже, наверное,
не мед был, если разобраться... Достоевский и Бальзак из долгов не вылезали.
А  теперь на  Западе писатель,  как  правило,  материально вполне обеспечен,
вроде никто на него не давит, а пишет черт-те что.
   - Все-таки что-то давит,  наверное, - сказал Вадим. - Я, конечно, плохо
себе представляю,  но  вот хотя бы вкусы толпы -  к  ним разве не приходится
подлаживаться? А это ведь тоже давление.
   - Нет,  ну какое-то минимальное давление всегда есть,  это бесспорно! В
этом смысле и Шекспир,  наверное,  подлаживался,  и Сервантес,  а на позицию
Льва Толстого общественное мнение, думаешь, не влияло?
   - Скорее, уж он на него влиял.
   - Само собой, но тут обратная связь, ты пойми. Когда Толстой доказывал,
что  нам  не  столько учить  надо  крестьянских детей,  сколько самим у  них
учиться,  -  это  же  явное  влияние  мужикопоклонства тогдашней  российской
интеллигенции... Постой, а о чем мы говорили?
   - Ты сказал, что в эмиграции пишут хуже.
   - Хуже,  хуже, вне всякого сомнения. Вот так получается, смешно, верно?
Вроде бы все условия.  Знаешь,  я что заметил:  лучше всего,  когда писатель
живет  здесь,  а  печатается там.  У  него  и  отрыва не  происходит,  корни
сохраняются в целости, и в то же время полная свобода высказывания.
   Вадим недоверчиво ухмыльнулся.
   - Идеальный вариант,  что  и  говорить.  Если бы  он  еще  при этом был
реальным...
   - Он  абсолютно реален,  это ты зря.  Слушай,  а  не скучно тебе здесь?
Все-таки одному все время...
   - Почему все время?  Я  уже говорил -  в пятницу вечером уезжаю к себе,
там уж не соскучишься.
   - А что?
   - Я в коммуналке живу, народ там самый разный.
   - Представляю.
   - Не думаю,  чтобы представлял.  Вот туда, Саша, я тебя не приглашу, на
это не рассчитывай.
   - А  то я ваших коммуналок не видел!  В Москве их тоже немало еще есть,
ох колоритнейший быт в некоторых...  Для писателя,  наверное,  это находка -
жить в такой квартире.
   - Знаешь,  я  не отказался бы и от отдельной однокомнатной,  пусть даже
малогабаритной.  Быт лучше в других местах наблюдать - в бане, скажем, или у
пивного ларька. А дома писать надо, для этого тишина требуется.
   - Да,  тишины тут хватает...  Нет, конечно, когда есть работа, книги, -
что еще надо? Радио можно послушать... здесь ведь, наверное, никаких помех?
   - А черт их знает, никогда не слушал. У меня и приемника-то нет.
   - Вот  это зря!  Радио,  Вадик,  в  наше время вещь необходимейшая.  Из
принципа, что ли, не интересуешься?
   - Да нет,  ну какой тут принцип...  О  том,  что в мире происходит,  из
газеты можно узнать,  а отсутствие музыки меня особенно не трогает, обхожусь
без нее.  Ну и потом, приличный приемник - так, чтобы и короткие брал, - это
как-никак сотняга, а у меня лишние деньги не валяются...
   Заметив,  что гость после обеда осоловел и даже раз-другой уже подавлял
зевок, Вадим предложил ему отдохнуть.
   - Ты ведь устал, наверное, с непривычки? А то смотри, в комнате завхоза
диван есть -  там тепло,  чисто, уборщица порядок наводит. Как это у вас там
называется - сиеста?
   - Сиеста -  это не у нас, Вадик, это несколько южнее. Но, вообще, мысль
хорошая,  спать я не буду, не привык днем, а поваляться - поваляюсь часок. А
то и впрямь разморило с вашего кислорода,  да и на лыжи давно не становился.
Слушай,  нескромная просьба -  только,  если не хочешь почему-нибудь,  так и
скажи,  я  не буду в  претензии:  твоего чего-нибудь не дашь почитать?  Не с
собой, нет, а вот сейчас, на время сиесты?
   - Моего чего-нибудь...  -  Вадим нерешительно пожал плечами,  он вообще
мало кому давал читать свои рассказы,  разве что самым близким приятелям. Но
их  мнение он  уже  знал,  а  вот что скажет новый человек?  Тем более такой
начитанный,  которому есть с чем сравнить...  -  Ладно, - буркнул он, - есть
тут кое-что, сейчас поищу...
   Злясь  на  самого себя  -  зачем дает?  -  он  все-таки  отобрал четыре
рассказа, дал Александру и устроил его в соседней комнатке, которая в летние
месяцы  служила  кабинетом завхозу.  Комнаты разделяла фанерная перегородка,
слышно было каждое движение,  и Вадим скоро поймал себя на том,  что ревниво
прислушивается -  не раздастся ли за стенкой храп. Но, нет, храпа не было, а
откладываемые по мере прочтения страницы шелестели регулярно -  видно,  и  в
самом деле заинтересовался.  Один рассказ был с юмором,  Вадим ждал -  будет
смеяться или не оценит; нет, оценил, смеялся минут десять. Там столько смеху
и было, на шести страницах.
   Через час Александр вошел в комнату, широко улыбаясь.
   - Слушай,  а здорово, ей-богу, - сказал он. - Честно говоря, не ожидал.
Мне тогда Жанна сказала - давай, говорит, сходим к одной знакомой, там у нее
писатель будет,  а я всерьез как-то не принял:  мало ли кто сейчас писателем
себя считает, верно? Теперь вижу - действительно писатель, без дураков... Ты
извини,  что  я  так откровенно,  но,  честное слово,  не  ожидал.  Отличные
рассказы, слушай! И что, это нигде не напечатано?
   - Не-а, - нарочито дурашливо откликнулся Вадим, изображая беззаботное к
этому факту отношение. - Ну что ж, я рад, что тебе понравилось.
   - Нет,  слушай, по такому поводу необходимо выпить! Давай еще по рюмке,
а  то  мне ехать скоро -  путь от  тебя неблизкий...  Ну хорошо,  а  что они
все-таки говорят?  Чем-то ведь должны мотивировать,  если отказывают автору?
Ну вот этот хотя бы,  про новобранцев, "Солдатушки, бравы-ребятушки", - этот
чем не поправился? Отличный юмор, я ржал на каждой строчке...
   - Ну  как  же.   Армия,  говорят,  не  в  тех  топах  показана,  у  нас
военно-патриотическое воспитание, а вам все хаханьки.
   - Да  помилуй,  из-за  чего  хаханьки?  Что  молодых солдат койки  учат
застилать и  полы мыть в  казарме?  Так  ни  одна армия в  мире без этого не
обходится!
   - Мне можешь не объяснять, я сам служил. Ты попробуй в журнале объясни.
Да что там... Когда не хотят печатать, предлог всегда найдется. Ладно, Саша,
фиг с ними,  переживем.  Главное -  написать,  а там время покажет. Если это
стоящее, то рано или поздно к читателю пробьется, а если нет - так, может, и
не надо, а?
   - Твое пробьется, - заверил Александр, - я чувствую. Необязательно ведь
самому писать,  чтобы уметь отличить настоящее от халтуры,  верно?  Вот я  и
говорю:  у тебя настоящее. Может, еще не в полную силу, это естественно, для
прозы  еще  и  возраст  нужен,  жизненный опыт,  впечатления.  Но  фундамент
крепкий,  это  главное.  Природа,  она  ведь  умнее нас,  это  человек может
заложить могучий фундамент и  ничего на нем не построить...  А у природы все
целесообразно - "просто так" ничто не делается...
   Они  посидели еще,  поговорили,  незаметно допили  бутылку.  Собираясь,
Александр сказал,  что,  возможно,  еще увидятся -  он здесь пробудет недели
две,  на  этой  чертовой  линии  действительно оказался  дефектным  довольно
ответственный узел,  теперь надо дождаться, пока пришлют новый, поставить на
место, отладить - на все это уйдет время.
   - А  я  и не жалею,  -  сказал он,  -  люблю все-таки у вас тут бывать.
Живете вы трудновато, конечно, кто же спорит, но дышится здесь по-другому...
Черт, не знаю даже, как определить. Давай в Питере как-нибудь встретимся, ты
не  против?  Походим по набережным,  покалякаем еще...  Жаль,  белые ночи не
скоро.
   - Можно и в Питере,  -  согласился Вадим. - Здесь, за городом, конечно,
уже  неинтересно  становится,   снега  скоро  не  будет,   такая  начинается
слякоть...  Весной северная природа к себе не располагает. Ты звони мне либо
в  пятницу попозже,  либо в  субботу с  утра.  Что-нибудь придумаем.  Может,
рассказ новый дам  почитать,  -  добавил он,  -  я  тут  сейчас как раз один
заканчиваю.  Вообще-то я свежие никому не даю, но тут случай особый - уедешь
ведь потом, а хочется знать твое мнение.
   - Ну,  спасибо.  -  Александр крепко пожал ему руку.  - С удовольствием
прочитаю! Вообще, ты прав, это ведь действительно "особый случай", а?


Глава 7

   Капитан Ермолаев пребывал последнее время в расстроенных чувствах, даже
с  женой поругался,  хотя давно положил себе за правило не допускать,  чтобы
служебные неприятности сказывались на делах домашних.
   Строго говоря,  неприятностей никаких пока не было, но Борис Васильевич
шестым чувством угадывал,  что  они  скоро начнутся -  как  только его прямо
спросят, что же там, в конце концов, с этим Векслером.
   То,  что  полковник до  сих пор не  задал этого прямого вопроса,  было,
конечно, выражением доверия, и капитан это ценил. Его не хотели торопить, но
- ждали.
   А  что  он  мог  доложить  по  этому  Векслеру?   Борис  Васильевич  не
сомневался,   что  имеет  дело  с   врагом,   по  с   врагом  либо  временно
бездействующим (усыпление бдительности),  либо действующим,  но  так тонко в
хитро, что это, строго говоря, нельзя даже было назвать действием. Во всяком
случае, противозаконным.
   Он  запросил Киев и  Тбилиси,  но не узнал ничего такого,  что могло бы
пролить  свет  на  замыслы  и  тактику  "лингвистов" (так  обобщенно капитан
называл про себя Векслера и тех его двух коллег).  Нечипорук, похоже, вообще
не  общался практически ни с  кем,  если не считать чисто деловых контактов,
Захава же в Тбилиси общался со многими, но опять-таки - о чем это говорит?
   Решив,  наконец, что ум хорошо, а два лучше, Борис Васильевич решил все
же посоветоваться с полковником, хотя и понимал, что к начальству лучше идти
с  продуманными  до  конца  соображениями,   гипотезой  или  версией,  а  не
обременять его еще и новой головоломкой,  как будто у него, начальника, мало
своих.
   Сергей  Иванович,  если  и  был  разочарован  нерасторопностью капитана
Ермолаева,   ничем   этого  не   проявил  и   выслушал  его   внимательно  и
заинтересованно.
   - Да,  это действительно загадка,  -  согласился он. - То есть, с одной
стороны,  тут все более-менее ясно:  мы имеем дело с разведчиками,  можно не
сомневаться.  Но если так,  то это уже по нашей с вами части.  И может, этот
ваш  Векслер прибыл не  для  осуществления спецакции,  а  лишь  знакомится -
ездит, присматривается...
   - Если бы он был один,  - возразил Борис Васильевич. - Но их ведь трое,
значит,  это уже операция?  И тут фирма, выходит, явное прикрытие. Нелогично
же получается,  Сергей Иванович:  ну на кой черт им инженеры-лингвисты, если
они действительно только ради инженерных своих дел сюда едут?
   - Нелогично,  -  согласился полковник.  -  Да нет, я ведь не спорю, тут
конечно же  что-то  не  так.  Но  вот  за  что ухватиться?  Здешние контакты
Векслера вы проверили?
   - Да  ничего такого.  -  Капитан подумал,  недоуменно пожал плечами.  -
Девицу себе подцепил...  или  она  его подцепила,  поди узнай,  так,  ничего
особенного,  особа непутевая,  но ничего серьезного за ней тоже не числится.
Студентка, филолог. Иногда заводила знакомства с ребятами из соцстран. Ну он
бывал с ней пару раз на разных вечеринках...
   - Что за среда?  Тоже инженеры? Может, кто-то из работающих на режимных
предприятиях?
   - Нет,  нет,  сплошь гуманитары. Он там с одним писателем познакомился,
ездил к нему за город...
   - Кто-нибудь из известных?
   - Да нет,  собственно,  это он себя считает писателем,  ну или приятели
его так называют.  Парень молодой,  пишет,  но  пока не  печатается.  Кончил
филфак, работает сторожем - какую-то лыжную базу сторожит.
   - Самая модная теперь профессия,  -  сказал полковник.  -  У нас в доме
дворничиха старофранцузский знает,  девчонка лет двадцати пяти. Жена вышла с
внуком посидеть,  а  та  сидит,  читает "Песнь о  Роланде".  Жена удивилась,
спросила,  нравится ли,  - сейчас ведь молодежь современностью интересуется,
для них Великая Отечественная - уже древняя история... Так эта дворничиха ей
отвечает:   перевод,  говорит,  плохой,  я  это  вот  место  сама  пробовала
перевести, у меня лучше получилось...
   Они посмеялись, потом полковник сказал:
   - Филолог,  работающий сторожем,  это уже кое-что... Понимаете, с этими
чернорабочими интеллигентами тоже не  так  все  просто.  Есть которые просто
ради жилплощади идут -  ну вот как наша дворничиха. Вышла замуж, жить негде,
вот  и  взялась за  метлу.  А  есть ведь и  другая категория,  где  это  уже
определенная позиция, причем с оттенком протеста. Я с одним таким говорил...
По  образованию  -  философ,  мужик  действительно  головастый,  а  работает
грузчиком в порту.  Так он прямо говорит: не хочу преподавать эту философию,
поэтому я пошел в грузчики,  поскольку другой профессии не имею... Вот что я
думаю, Борис Васильевич!
   - Да?
   - А что, если вам поговорить с этим писателем-сторожем? Понимаете, если
это человек...  ну, прибл