Самая сильная вещь - это, конечно, "Чокнутая".
   - Я рад, что вам понравилось... именно это, - пробормотал он.
   - Мне понравилось все,  но - по-разному. "Чокнутая" - это очень сильно!
Но я боюсь, Вадим, у вас будут трудности с публикацией.
   - А, да это и не для публикации вовсе.
   Карен подняла брови.
   - Но тогда зачем писать?
   - Ну  как зачем?  -  он  пожал плечами.  -  Пишешь-то  прежде всего для
себя...
   - О,  это такая растрата...  как сказать?  - столько сил и... таланта -
впустую,  да?  Нет,  нет, Вадим, это глупо... Кстати, чтобы потом не забыть,
манускрипт я принесла и возвращаю с благодарностью.  - Она отдала ему тот же
рулончик в  старой  "литературке".  -  Вы  вообще  давали кому-нибудь читать
"Чокнутую?" Я имею в виду - в редакции?
   - Нет,  я  ведь только что закончил.  Да  ее и  давать нечего,  это ежу
понятно -  кто же такое возьмет? У меня "Собаку" и про солдат и то не взяли,
хотя там чего уж такого...
   - Ах  вот как,  значит,  их  вы  давали?  -  спросила очень внимательно
слушающая Карен.  -  Но  не  "Чокнутую"?  Два  маленьких рассказа  мне  тоже
понравились,  но они,  конечно... - Она щелкнула пальцами, подбирая слово. -
Это не то!  А скажите,  вы не хотели бы опубликовать "Чокнутую" там,  у нас?
Алекс, если не ошибаюсь, говорил с вами на эту тему.
   - Говорил, но я ему ничего не обещал!
   - Я  знаю.  Может быть,  теперь есть  смысл подумать?  Это  будет иметь
большой успех, Вадим, мы напечатаем это в каком-нибудь серьезном журнале, но
это потом,  журнал готовится долго, вы же знаете; а пока это пошло бы в эфир
- немедленно.
   - Не  знаю...   По-моему,  это  не  совсем  законно,  -  сказал  Вадим,
ошеломленный таким предложением.
   - О,  что значит "законно"!  И вообще,  при чем тут закон?  В Хельсинки
ваше  правительство  подписало  документ  о  свободе  обмена  информацией  и
культурными ценностями;  почему же  незаконно,  если какой-то  рассказ будет
опубликован не в  этой стране,  а в другой?  Если бы я просила вас написать,
где расположены ваши ракеты,  -  о,  да,  тогда это было бы незаконно! - Она
рассмеялась.  - Но этого у вас не просят, не так ли? Я только посоветовала -
если написана хорошая,  умная вещь,  зачем ей лежать в пыли? Натурально, это
надо дать под -  как это? - псеудоним. Как видите, все очень просто! Если вы
согласны,  через месяц это будет в  нашей литературной программе -  я запишу
дни, время, длину волны. А потом журнальная публикация.
   - Не  знаю,  -  повторил Вадим.  Ссылка на  Хельсинки показалась ему не
лишенной логики.  -  Но... практически - как это можно осуществить? Вам ведь
пришлось бы везти это,  -  он хлопнул по свертку в газете,  -  с собой,  а в
аэропорту спросят: что за бумаги вы везете?
   - О,  -  она снова рассмеялась,  - это мне везти не пришлось бы! Это вы
можете спокойно унести к  себе домой и  прятать подальше...  но крайней мере
месяца  на  два.   После  всегда  можно  сказать,  что  это  перепечатано  с
магнитофонной записи. Все можно ошень легко устроить... если вы согласны.
   - Подумать надо, - сказал Вадим, уже внутренне поколебавшись.
   Страшновато было,  что греха таить,  используют-то они это явно в своих
целях,  но...  ему-то,  собственно,  какое дело?  С  тех  пор как существует
литература, авторов всегда использовали как хотели - и каждый в своих целях.
Толстого как только не интерпретировали, чего только не доказывали, опираясь
на его высказывания.  Если этого бояться,  тогда вообще нельзя писать - если
каждую фразу,  каждую мысль формулировать так,  чтобы заведомо не  допускала
иных, неавторских толкований. Да и невозможно это, как ни исхитряйся...
   - О,  да, подумайте, - поощрительно сказала Карен. - Я не настаиваю! Но
я завтра вечером улетаю в Москву, поэтому вот мой телефон - это я в отеле, и
вы мне,  пожалуйста, позвоните, если надумаете согласиться. Мне кашется, это
было бы в ваших интересах...


Глава 11

   - А я что вам говорил,  -  сказал полковник.  -  Это вы все доказывали,
что, мол, ни сном ни духом... А он, выходит, вон какими делами занимается!
   - Извините,  Сергей Иванович,  -  возразил Борис  Васильевич.  -  Ничем
таким, мне кажется, он не занимается. То, что эта дамочка с ним встречалась,
еще ни о чем не говорит.
   - Бумаги какие-то он ей передавал?
   - Допустим.  Хотя -  точности ради -  нельзя утверждать,  что  это были
бумаги...
   - А  что же  это было?  -  ехидно спросил полковник.  -  Палка копченой
колбасы?
   - Хорошо, пусть бумаги. На следующий день она их ему вернула - по виду,
во  всяком случае,  сверток был тот же.  Скорее всего,  он давал ей почитать
что-то свое.  Она могла попросить - все-таки славистка, занимается советской
литературой... Вот он ей свои рассказы и дал.
   - А  с  какой целью?  Это  приятелям дают читать,  ну  или  там критику
какому-нибудь знакомому...  чтобы оценил,  посоветовал.  А тут что? Да он ее
первый раз в жизни увидел и сразу - такое доверие.
   - Ну  раз  она  связана  с  Векслером,  то  наверняка представилась его
близкой знакомой - тут психологически расчет правильный.
   - После  того  как   его   специально  предупреждали  насчет  Векслера?
Психологически,  как вы  говорите,  визит этой дамы должен был Кротова сразу
насторожить;  он же,  напротив, встречает ее как близкого человека. Не знаю,
Борис Васильевич,  не  правится мне вся эта история.  Чем больше думаю,  тем
больше не правится...
   - Хорошего в  ней  мало,  -  согласился Ермолаев.  -  Но  я  бы  все же
встретился и поговорил еще раз с Кротовым. Что-то здесь не то.
   - Поговорите.  -  Полковник пожал плечами.  - Если вы думаете, что есть
смысл,  поговорите.  Он  не  был  с  вами  откровенен в  тот  раз,  теперь я
совершенно в этом убежден. Попытайтесь снова... пока еще есть время.
   Если  оно  еще  есть,  подумал Борис  Васильевич.  Ему  тоже  очень  не
нравилась "вся эта история", и не нравилась потому, что он не мог отделаться
от ощущения допущенной где-то ошибки.  Впрочем,  нет, тут другое. Не ошибка,
нет,  ошибка - это нечто выявившееся, осознанное, понятное... а тут какой-то
неуловимый промах, недогляд, что ли. Но в чем?

   Этот звонок не был неожиданностью для Вадима. Товарищ из комитета - тот
самый,  что весной приезжая на базу,  разговаривал с  ним вполне дружелюбно,
поинтересовался делами,  работой,  литературными новостями.  А потом сказал,
что хотелось бы встретиться и поговорить,  может быть, он смог бы заехать на
Литейный,  пропуск  будет  заказан.  Если,  конечно,  это  не  нарушает  его
творческих планов,  добавил он; Вадим жизнерадостно заверил, что нет-нет, не
нарушает нисколько.
   Но все же он был несколько встревожен.
   Дался им  этот Векслер!  Подумать только,  не успела здесь промелькнуть
его знакомая,  как тут же насторожились.  Наверняка вызов связан с Карен.  А
ему как теперь держаться? Умолчать о встрече глупо, а вот все остальное? Да,
надо сказать так:  она попросила прочитать рассказы, он дал и на другой день
получил их обратно.  Святая правда,  ни к чему не подкопаешься,  А уж насчет
остального - молчок, это и впрямь его личное и никого не касающееся дело; во
всяком случае,  никакого отношения к  вопросам государственной безопасности.
Насчет ракетных баз разговора не  было,  а  если ему предложили опубликовать
там повесть,  которая здесь никому не нужна, так что - какой родине от этого
ущерб?
   Настроившись таким  образом,  Вадим пришел к  капитану Ермолаеву,  сел,
оглядывая кабинет  со  сдержанным любопытством,  воспользовался приглашением
курить.  Любопытство овладело им с  того момента,  когда он переступил порог
этого загадочного здания,  ему  здесь все  казалось загадочным,  необычным -
широкие лестничные марши, тишина в высоких коридорах, устланных скрадывающей
шаги дорожкой.
   - Вадим  Николаевич,  -  дружелюбно сказал Ермолаев,  -  вы,  наверное,
догадываетесь,  по какому вопросу я вас пригласил. Речь опять пойдет о нашем
общем знакомом. Вам, кстати, задним числом... не припомнилось ничего такого,
что могло бы,  так сказать,  пролить свет? Вы ведь, вероятно, думали об этом
после нашего разговора.  Да и встречались с ним, кажется? Помнится, вы тогда
сказали, что он выражал намерение пообщаться.
   - Да,  мы  с  Векслером виделись незадолго до  его отъезда.  Он вечером
позвонил мне,  сказал,  что уезжает,  и пригласил с ним поужинать...  там, в
гостинице.  Ну туда я не захотел...  Поэтому просто прошвырнулись по улицам,
он сказал, что хочет на прощание Невский посмотреть.
   - Вадим  Николаевич,   а  почему,  собственно,  вы  отказались  от  его
приглашения?
   - Да ну...  -  Вадим сделал неопределенный жест. - Туда ведь так просто
не зайдешь, он-то сказал, что встретит - вместе с ним, мол, пропустят, а это
как-то...  противно.  Все  равно что  мясо  с  черного хода покупать,  через
подсобку.
   - Какое мясо? - не понял капитан.
   - Ну обычное -  по знакомству. Жена, помню, меня все гоняла к какому-то
знакомому мяснику...  Что,  мол,  такого, все умные люди так делают. Делают,
конечно, кто же спорит. А к Векслеру я тогда не только поэтому не пошел. Мне
в  тот день пить не хотелось -  вернее,  нельзя было.  Настроение было такое
хандрозное,  что непременно напился бы,  а этого я боюсь.  У меня отец из-за
этого пропал, так я уж стараюсь...
   - Да,  я понимаю,  -  сказал капитан сочувственно. - А что, у вас в тот
день неприятности какие-нибудь были?
   - Да нет,  ерунда, в сущности. Вернули из редакции два моих рассказа, а
я заранее решил почему-то,  что их возьмут.  Бывает так,  сдуру вобьешь себе
что-нибудь в голову, и сам поверишь. Потом, конечно, расстраиваешься. Но это
ерунда, - повторил он. - Чего там... Обычное дело.
   - А что, с тех пор Векслер не давал о себе знать?
   - Да нет, мы не договаривались насчет переписки, так что я и не ждал...
привет мне от него передавали, приезжала тут одна...
   - И что же она о нем говорила?
   - Да  о  нем  самом,  собственно,  ничего.  Она  славистка,  занимается
современной советской  литературой,  вот  он  ей  и  порекомендовал со  мной
повидаться.   Ну,   мы  встретились,   поговорили,   она  попросила  кое-что
почитать... из моего.
   - И вы дали?
   - Да... пару рассказиков.
   - Так-так...  Вадим Николаевич,  вы не припомните -  в тот вечер, когда
Векслер вас хотел к  себе пригласить,  вы  не говорили ему насчет того,  что
рассказы ваши не взяли? Вы ведь узнали об этом именно в тот день, да?
   - Да,  я  с базы приехал...  как раз пятница была...  и нашел письмо из
журнала.  А потом он позвонил.  Насчет того, говорил ли... - Вадим помолчал,
делая вид,  что припоминает, и быстро прикинул, как лучше ответить, пожалуй,
все-таки лучше держаться поближе к правде,  а то заврешься так, что и сам не
заметишь.  -  Наверное, сказал. Да, точно - он меня еще, помню, спросил, что
это у меня такое настроение, и я сказал, что опять осечка с публикацией.
   - А он что же? Просто удовольствовался ответом или подхватил тему, стал
как-то ее развивать?
   - Нет,  ну...  я  уж  точно не помню сейчас,  но какой-то разговор был.
Насчет Хемингуэя он рассказал...
   - Хемингуэя?
   - Да,  или кого-то другого из западных писателей, современных, - он сам
точно не знал -  ну,  что в молодости тоже все отказы получал из редакций, а
потом признали, стали печатать.
   - В каком же смысле он вам это рассказал,  как вы думаете:  чтобы вы не
очень огорчались - все, мол, начинают трудно, или в том смысле, что все-таки
там пробиться легче?
   - Скорее в первом,  я думаю.  Он сказал потом,  правда, что с западными
издателями легче иметь дело, потому что они все разные - можно выбрать, кому
что нравится.  А здесь у нас,  мол,  от автора всюду требуется одно и то же,
поэтому: или - или.
   - В смысле - или приспосабливайся к требованиям, или не печатайся?
   - Примерно так, да.
   - Вам самому, Вадим Николаевич, такая картина представляется верной или
искаженной?
   Вадим подумал, пожал плечами.
   - Я ведь о положении там могу только с чужих слов судить...
   - Ну а здесь?
   - Здесь?  -  Вадим опять помолчал. - Я думаю, приблизительно так дело и
обстоит. Именно приблизительно, потому что есть, конечно, нюансы, которых со
стороны,  может,  и не видно.  Ну,  скажем, такая штука, как знакомства. Или
известность,  знаменитое имя.  К тем,  конечно, требования другие... Даже не
сами требования, а - как бы это выразиться? - варианты их понимания, что ли.
Или толкования.  Возьмите, например, Катаева с этим его "мовизмом"; ну кому,
кроме Катаева,  дали бы  такое напечатать?  Положим,  это штука старая,  еще
римляне говорили: Юпитеру можно, а быку нельзя. На это-то обижаться глупо...
   - А на что - не глупо?
   - Вы  правы,  наверное,  чувство обиды  всегда  возникает от  наивности
какой-то, что ли.
   - Я,  Вадим  Николаевич,  этого не  утверждаю,  -  возразил капитан.  -
Никогда не  смотрел на  вещи так  мрачно,  даже в  вашем возрасте.  Векслер,
значит, сказал, что на Западе печататься легче...
   - Да, он вообще сказал, в принципе.
   - Я понимаю.  Скажите, а... при разговоре с ним или вот теперь - с этой
его знакомой,  что привет привезла,  у вас не сложилось впечатления, что вам
могут предложить сотрудничество в каких-нибудь тамошних изданиях?
   - В смысле - эмигрантских?
   - Ну естественно.
   - Пожалуй,  н-нет,  не думаю...  Может,  я  просто не обратил внимания.
Сейчас,  когда вы спросили - черт его знает, может, он и подводил разговор к
этому?..  Ну вот когда говорил насчет издателей,  что с ними, мол, там легче
иметь дело.
   - Возможно, - согласился капитан. - Но никаких конкретных предложений -
так вот, прямо, - вам не делали?
   - Прямо,  конкретных -  нет, Борис Васильевич. Я вот о чем спросить вас
хотел.  По поводу сотрудничества в  зарубежных изданиях -  это действительно
кажется вам преступлением?  Всегда и в любом случае? Дело, понимаете, в чем:
я вот как-то сам думал -  ну хорошо,  здесь не печатают, считают, что нашему
читателю это не нужно.  Хорошо,  допустим.  И приходит к автору какой-нибудь
издатель  оттуда,  предлагает публикацию,  там,  говорит,  это  заинтересует
читателей. Если автор соглашается - это что, преступление?
   - Ну     если    это    вещь    антисоветской,     антисоциалистической
направленности...
   - Нет-нет,  вы меня не поняли! Антисоветское что-нибудь - тут все ясно.
Но произведение обычное,  без всякой политики - вот как с этим? Вы считаете,
что  напечатать такую  вещь  на  Западе  действительно значит  нанести ущерб
интересам нашей страны?
   - Как-то  вы,  Вадим  Николаевич,  странно  ставите  вопрос,  -  сказал
капитан.  -  Любое  произведение может  через  ВААП  быть  предложено любому
западному издательству и напечатано где угодно...
   - Да я о неопубликованном говорю!
   - Я  понял.  Любое,  в  том числе неопубликованное.  Насколько я  знаю,
причины  отказа  в  публикации  могут  быть  две:  это  либо  художественная
несостоятельность,  либо ошибочность политическая. Как в том, так и в другом
случаях публикация такого  произведения на  Западе  не  делает  чести  нашей
литературе.  Следовательно,  она нежелательна.  Ладно,  Вадим Николаевич, не
буду отнимать у вас время. Давайте я вам пропуск отмечу. И вот еще что - это
уж,  считайте,  частная просьба: нельзя ли почитать что-нибудь ваше? Хотя бы
те рассказы,  что в  последний раз вернули из журнала.  Ну или другие какие,
это уж на ваше усмотрение.
   - Да пожалуйста, почему же нет... Я бы и с собой мог захватить, если бы
вы по телефону сказали.
   - Мне это сейчас только в голову пришло.
   - Могу занести завтра, только опять пропуск придется...
   - Зачем вам  беспокоиться?  Один наш товарищ живет неподалеку от  вас -
попрошу его забежать. Я не задержу долго, сразу вам позвоню, как прочитаю.
   - Пожалуйста, - повторил Вадим.
   Вот так штука,  думал он по дороге домой,  какой вдруг интерес к  моему
творчеству,  надо же.  Рвут,  можно сказать,  со всех сторон.  И  оттуда,  и
отсюда...
   Дома,  перекладывая пыльные папки,  он  вдруг увидел так  и  оставшийся
неразвернутым рулон,  полученный тогда от Карен.  А чего тут выбирать, решил
он,  вот эти в дам.  "Чокнутую" спрячу, а те два пусть читают. Кстати, потом
спрошу:  усмотрел ли он там клевету на Советскую Армию?  Чушь,  конечно, это
тому  дураку могло  такое  померещиться...  Вот  и  спросим тогда уважаемого
Бориса Васильевича, объективна ли такая оценка...
   Так он и  сделал:  "Чокнутую" спрятал в  стол,  а два других рассказа -
"Подари  мне   собаку"  и   "Солдатушки,   бравы   ребятушки"  -   вложил  в
крупноформатный конверт,  заклеил и  надписал фломастером:  "Тов.  Ермолаеву
Б.В."


Глава 12

   - Что  ж,  это  интересно,  -  одобрительно сказал заведующий сектором,
закончив чтение.  -  Не шедевр,  но...  неплохо,  совсем неплохо. Это должно
произвести впечатление.  Причем,  я думаю, не столько даже на русскоязычного
читателя,  поэтому надо будет сразу перевести. Иллюстрация к вопросу свободы
творчества?    Точнее   -    неизбежная   нивелировка,    прокрустово   ложе
социалистического искусства:  руби все,  что  выступает за  рамки официально
дозволенного. Насколько это отличается от исходного материала?
   - Совсем  немного,   -   сказал  Векслер.   -   Пришлось  лишь   слегка
подредактировать, усиляя отдельные моменты.
   - Браво, молодец этот ваш... Егор Телегин. Псевдоним он сам предложил?
   - Нет,  наши подобрали.  По-моему, удачно - хорошо запоминается, отдает
этаким кондово-русским и к тому же имеет литературное звучание.
   Шеф поднял брови, глянул вопросительно.
   - Это фамилия героя одного из самых известных романов Алексея Толстого,
- поспешил  объяснить Векслер.  -  Вещь  очень  популярна в  России,  широко
издается,  неоднократно была экранизирована.  Итак,  у  вас  нет возражений,
чтобы включить это в программу наших "Литературных чтений"?
   - Помилуйте,  Алекс,  какие могут быть возражения.  Прекрасная вещь, ее
надо в эфир, и безотлагательно. Пусть господин Телегин убедится, что мы слов
на ветер не бросаем,  и  приготовится к долгому сотрудничеству...  Долгому и
плодотворному. Я только одного боюсь...
   - Да?
   - Судя по вашей докладной,  это человек довольно замкнутый,  избегающий
общества,  и вообще несколько...  затворнического, что ли, типа. Я правильно
понял его характеристику?
   - В основном, да.
   - Прекрасно.  Впрочем,  именно прекрасного-то  здесь ничего и  нет.  Он
молод,   большим  жизненным  опытом  не  обладает,  следовательно,  и  запас
наблюдений у него невелик;  ну что там -  армия,  учеба, недолгий брак, вот,
собственно,  и все. Работы, вы говорите, он себе выбирает такие, где многого
не  увидишь.  Короче говоря,  не  так уж  хорошо должен он  знать жизнь,  вы
согласны?
   - Не  знаю,  этого я  утверждать не стал бы.  Можно очень неплохо знать
жизнь, будучи по натуре совершеннейшим затворником...
   - Да,  если тебя зовут Оноре де Бальзак. Я не убежден, что Егор Телегин
наделен таким же талантом,  поэтому будем исходить из того,  что скоро перед
ним может стать проблема нехватки материала.  Он,  разумеется,  может начать
его  собирать -  так  сказать,  целенаправленно,  имея  в  виду прежде всего
интересы...   заказчика,   грубо  говоря.  Но  тогда,  Алекс,  ему  придется
определить свою позицию, которая сейчас - опять-таки судя по вашей докладной
- довольно расплывчата.  Именно в  силу  этой  расплывчатости он  совершенно
нетенденциозен. Он еще не ангажирован - понимаете, Алекс, что меня тревожит?
   - Повода для тревоги я,  честно говоря,  здесь не  вижу.  Он аполитичен
пока,  вы совершенно правы, но ведь это от нас зависит - заангажировать его,
заставить сделать выбор.  Я думаю,  он его сделает. Точнее, его заставят это
сделать обстоятельства.  У меня даже возник один план,  я думал изложить его
позже, но поскольку зашла речь...
   - Прекрасно, давайте обсудим ваш план.
   - Карен,  как вы знаете, привезла от Кротова две п