О, тихая моя свобода
                          И неживого небосвода
                          Всегда смеющийся хрусталь!

     Напьюсь,  думал  я. Напьюсь!  Чтобы  не  думать...  Кстати,  "шибер"  с
древнерусского - "сосед", кажется. Или это "шабер"?..


     ...  Санитар Максимыч волок по  центральному проходу  сопротивляющегося
пьяного  типа.  Этого  алкоголика,  как  я  понял,  только  что доставили  в
отделение, и  доставила его, видимо, собственная жена, что находилась тут же
и причитала:
     - Вася, Вася, ты только не волнуйся. Тебя немного подлечат и все.
     - Суки! - кричал Вася. - Чтоб вам до Пасхи не дожить! Чтоб ваши могилки
дворняжка опИсала!.. А тебе, - обратился он к жене, - я персонально панихиду
сыграю. На балалайке!..
     Я зашел в туалет, сел на лавку, стоявшую напротив очек, закурил.
     - Где мы? - обратился ко мне здоровенный, но пьяный детина.
     - Не знаю.
     -  Ты хоть  что-нибудь знаешь точно? - грозно спросил он, обдавая  меня
перегаром.
     - Знаю, - говорю.
     - Что?
     - Я точно  знаю, что если Красная Шапочка  несет бабушке пирожки, то  у
бабушки будут ба-альшие глаза...
     И тут  в туалет влетел  Толя. Он  спустил штаны,  но вместо того, чтобы
помочиться в очко, окатил лавку. Мы едва успели с нее соскочить.
     - Ты что?! - заорал на него детина. - Не мог, что ли, до очка донести?!
     - Ага, - неожиданно трезво ответил Толя. - Я недоносок...
     Возвращаясь  из  туалета,  я заглянул  в дежурный кабинет.  Там  сидела
Тамара. Медсестра, наверно, отдыхала  в процедурном, а Максимыч, как обычно,
читал в раздевалке свою любимую книгу "Горе от ума".
     - Тебе чего, Смородинов? - спросила Тамара.
     Ей  было  около тридцати, максимум - тридцать  пять.  Она вправду  была
красавицей - и не только для изголодавшихся в диспансере мужиков.
     - Я еще таблетки не пил, - отвечаю.
     - Можно подумать, они тебе нужны... Я сама видела, как ты выплевывал их
в горшок для фикуса.
     - Ничего, фикусу это полезно.
     - Иди спать. Я отбой уже давно объявила.
     - Не могу. У меня сердце болит. Пульс бешеный, собака.
     - Иди, Смородинов, спать. Иди.
     - Я ж говорю - не могу. У меня...
     - Иди спать, кому сказала! - повысила она голос.
     - Ты, Том, красивая и холодная, как скульптура Снежной Королевы.
     - Иди-иди. Писатель!..
     - С чего ты взяла, что я писатель?
     - Листала твою "историю болезни".
     - О-о! Мной интересуются...
     - Я  смотрю, ты Казановой себя возомнил!.. Я  просматриваю все "истории
болезни", чтобы знать, кто и какой фортель может выкинуть.
     - И какой же фортель для тебя могу выкинуть я?
     - То,  что ты  мог бы для  меня  сделать, ты  все равно не сделаешь. Не
догадаешься...
     Ничего себе, думаю, вот и размышляй теперь над ее словами...
     -  Том,  - говорю,  -  я  сейчас  принесу  кипятильник  и  чай.  Попьем
горяченького, - и, не дожидаясь ее согласия, вышел из кабинета...


     ... Я  взял еще пол-литра "Старки" и  напился. Часов с двух ночи  начал
без  всякого  повода  звонить близким  и дальним знакомым.  Что-то объяснял,
кричал в трубку стихи Асеева, даже плакал, кажется.
     Потом пытался  поймать Плюса, но тот вовремя забился  под  софу.  "Кис-
кис-кис", - кричал я желтым перепуганным глазам.
     Затем решил попеть и взял двенадцатиструнку.  Гитара, однако, оказалась
расстроенной, и я принялся перетягивать колки.
     Еще половина струн не лопнула, как кто-то выключил в моем мозгу свет. Я
погрузился во тьму внешнюю...


     ...  "Иди-иди. Писатель!" - сказала Тамара, а мне припомнился случай из
армии.
     Весна.  Дальний  Восток. Городок  на границе  с  Китаем  с сомнительным
названием Бикин. Скоро  дембель. Я записываю в блокнот какие-то впечатления.
И вдруг в каптерку входит подполковник Кирик - замполит полка. (Единственный
офицер, который "выкал" солдатам.)
     - Смородинов!
     - Я!
     - Почему не работаете? Вам не поставили задачу?..
     Замполит  меня  невзлюбил  еще  год  назад.  Так  сказать,  по  идейным
соображениям.  Ибо  идейных  соображений  у  него было  много,  а  я  идейно
соображал слабо.  Я просто шел  по плацу и вдруг слышу:  "Сержант!" "Я!" "Ко
мне!"
     Я подбежал, стою. "В чем дело, сержант? Устав забыли?!" Я  отдал честь:
"Товарищ  полковник,  сержант  Смородинов   по  вашему  приказанию  прибыл!"
Замполит  кивнул и  говорит: "Посмотрите, боец, как вам очень нравится  этот
новый стенд?" Напротив штаба двое солдат устанавливали наглядную агитацию. Я
пригляделся. На белом фоне  бронзовой краской  изображался  Ленин (он чем-то
напоминал министра  обороны Язова), а внизу красными буквами  было выведено:
"Ленин - основатель РККА".
     "Как вам очень нравится этот новый стенд, а?"
     "Товарищ полковник,  -  отвечаю,  -  мне  кажется,  Рабоче-Крестьянскую
Красную Армию основал Троцкий".
     Подполковник нахмурился, внимательно меня осмотрел: "Сержант! Почему не
по  уставу  одеты?  Почему форма  ушита?!.  Немедленно  исправить!  Кто  ваш
командир  роты?"  "Капитан   Коновал".  "Немедленно  исправить!  И  доложите
командиру роты, что я сделал вам замечание!"...
     - Почему не работаете? Вам не поставили задачу?
     Я молчал.
     - Что, перед демобилизацией расслабились?.. Доложите капитану Коновалу,
что я сделал вам замечание.
     - Есть!
     Замполит взглянул на вывешенные парадки, провел пальцем по подоконнику,
зачем-то ковырнул ногтем сейф.
     - Смородинов, а что это вы в блокнот записывали?
     - Так... мысли всякие, заметки.
     - Зачем это вам?
     - Хочу на гражданке повесть написать. Про армию.
     - По-овесть??
     - Ну, может, рассказ...
     - Писатель!!. Армию хотите опорочить?!
     - Почему опорочить? Просто рассказать...
     - Старшина Смородинов!
     - Я!
     - Почему не по уставу одеты? Почему форма ушита?!
     - Никак нет! Дембеля не ушиваются. Не положено...
     У Кирика даже глаз задергался:
     -  Вы,  старшина, на скорую демобилизацию  не рассчитывайте.  Уволитесь
последней отправкой...
     Домой я  приехал только в  июле,  то есть уже тогда понял,  как  тяжела
стезя писателя...
     Я  зашел  в палату,  взял  кипятильник и  чай.  Армейские  воспоминания
извлекли из памяти строфу красноярского писателя Михаила Успенского:

                          Аты-баты, шли солдаты...
                          Кем солдаты атыбаты?
                          Кто посмел, ядрена мать,
                          тех солдатов атыбать?!.

     Сейчас, думаю, эти строки Тамаре прочту. Пусть посмеется.
     Возвращаюсь, а Тома - удрученная.
     - Что-нибудь случилось? - спрашиваю.
     - Мужчина, которого  привезли утром, по-моему, скоро умрет. Днем у него
уже останавливалось сердце, ребята из реанимации откачали.
     - Что же они его к себе не забрали?
     -  Можно подумать, им  нужен лишний покойник!.. Этого  мужика  менты  в
какой-то траншее нашли. Его надо было сразу в реанимацию везти, так нет -  к
нам доставили.
     - Кто он такой?
     - Неизвестно. Он ведь в сознание  так и  не  приходил, а документов при
нем нет.
     - Я смотрю, люди у вас через день умирают, не реже...
     - Ты думаешь, пьянство и смерть далеки друг от друга?
     - Причем я заметил, котлеты в столовой у вас тоже через день подают.
     - Ты можешь не острить?..
     - Я не острю. Это действительно странная закономерность.
     В этот момент закипела вода. Я выключил кипятильник и заварил чай.
     - Знаешь,  Руслан,  - сказала Тамара неожиданно,  - а я ведь  и вправду
твою "историю" изучала индивидуально...
     - Вот!.. А говоришь, что я из себя Захер-Мазоха строю...
     - Когда я тебя увидела в отделении, то сразу узнала.
     Надо сказать, что такие заявления меня никогда  не приводили в восторг.
Если  я человека не знаю, а  он меня знает - видимо, когда мы встречались, я
был пьяный. А если я был не в том духе,  то наверняка вел себя непотребно. И
когда чувствуешь,  что собеседник  знает  о твоих чудачествах, о которых  ты
можешь только догадываться, становится весьма неуютно.
     - Разве мы знакомы?
     - Знакомы, - отвечает Тамара. - В одностороннем порядке. Я видела  тебя
раза два-три по телевизору. Да и по радио тебя передавали.
     - А-а... - говорю я с облегчением.
     - Ты хорошо поешь. И у тебя хорошие песни.
     - Да, я гений от инфантерии.
     - Ты шут.
     - Ага, - говорю, - я кукрыникс.
     - Ты можешь не острить?
     - Думаешь, это легко?..
     Тамара достала чашки и разлила в них чай.
     - Скажи, - обратилась она ко мне, - эти песни ты сам написал?
     - Естественно.
     - Так ты еще и композитор?
     - Конечно, композитор. Кристоф Глюк.
     - С тобой невозможно разговаривать...
     Нависла тягостная пауза. Я пил чай и любовался Тамарой.
     - Чего ты на меня так смотришь? - спросила она.
     - Красивая ты. Очень.
     -  Повело  писателя!..  -  хмыкнула Тамара. - Ты еще скажи,  что у меня
щеки, как персики, а груди, как грозди винограда.
     - Что за банальщина?.. Твои груди напоминают мне египетские пирамиды...
     - Такие же большие и древние?
     - Такие же  загадочные... Я буду прямолинеен. Как  царь-пушка.  Ты меня
привлекаешь в сексуальном плане.
     - Мне  Галина  Альфредовна  говорила,  что ты хам.  Но  не до такой  же
степени!..
     (Галина Альфредовна - корова, принимавшая меня в отделение.)
     -  Какой же я  хам? - спрашиваю.  -  Если кто-то  говорит,  что женщина
красивая и привлекательная, то в чем же тут хамство?
     - Не прикидывайся дурачком.
     -  А чего мне им прикидываться? Я и  есть дурак по жизни. Мне все время
твердят: "Ты дурак, ты дурак..." Вот я и дурак. Идиот. Князь Мышкин!
     - Чего ты  завелся-то? Чего?..  Мало ли  кто и  что твердит...  А ты не
слушай. Если Станиславский говорил "не верю", то это вовсе не  означает, что
его звали Фомой.
     - Ты, случайно, сама прозу не пишешь? - спрашиваю.
     - Я - врач.
     - Слушай, Том, а почему тебя потянуло именно в наркологию?
     - Из-за бывшего мужа...
     - То есть?
     - Неважно.
     - Расскажи.
     - Тебя это не касается, - отрезала Тамара. - Ты сам-то женат?
     - Нет.
     - Скоро тридцать - и не женат?..
     И тут в кабинет вошел Максимыч:
     - Тамара, этот, из второй палаты, кончился.
     -  Вы там  без  меня сделайте все, - чуть слышно произнесла Тома. -  Не
могу я больше...
     - Хорошо... Руслан, если я попрошу, поможешь?
     - Какие вопросы...


     ... Проснулся я около десяти. На полу. Во рту - как будто скунс нагадил
и  сразу  сдох. Бодун  неудержимо крепчал.  Пустая бутылка  из-под  "Старки"
навевала грусть.
     Так,  подумал я,  к "Агентству" успею. Да  еще и на  "подлечиться" есть
время...
     Вышел  я на "Комсомольской",  зашел  в  кафе  "Уют". Несмотря на раннее
время, зал  был переполнен.  Угрюмые люди теснились возле стойки.  Достигнув
цели,  они отходили к столикам. Сто  пятьдесят-двести граммов водочки - и ты
воскресаешь. Хмарь и сумрачность сходят с лица. Продолжая себя убивать, люди
на время оживают...
     Я взял  сто пятьдесят "Столичной" и  стакан минеральной - еда в рот  не
лезла.  Напротив  меня  за столиком  устроился  какой-то бомж  с  запекшейся
ссадиной на носу.
     Я отпил грамм сто, огляделся.
     - Не гляди, - сказал мне бомж.
     - Что? - не понял я.
     - Не гляди, - повторил он, - тута глядеть нечего.
     - В чем дело? - спрашиваю.
     - Ты, эта, не гляди, что у меня нос расшиблен. Это я из машины выпал.
     - Ты что, кабачок, что ли, - из машины выпадать?
     - Ты, эта, возьми мне грамм сто...
     - И компот?
     - Возьми мне грамм сто, а я скажу тебе тайну.
     Я дал денег, и бомж посеменил к стойке. Клубы табачного дыма подымались
к  потолку. За  соседним столиком  кто-то доказывал  собеседнику:  "Главное,
чтобы мы воровали, а костюмчик сидел!.."
     Вернулся бомж. Выложил на стол карамельку, стакан оставил в руке.
     - Будь здоров! - сказал он и, морщась, опорожнил стакан.
     - Закусывай, - предложил я, указывая на конфетку.
     - Успею еще.
     - Ну, рассказывай тайну.
     - Что? Тайну? Какую, эта, тайну?  Ах, тайну!..  А тайна  в том, что  ты
угостил хорошего человека!
     - Изю-юмительно! - говорю.
     Я закурил. Водка приятно распространялась по телу. От соседнего столика
доносилось: "Дима, ты дай мне небо, небо дай мне! И я вознесусь..."
     Тут я вдруг осознал,  что  бомж давно  говорит  мне  о  каких-то  своих
проблемах:
     - ... Опять же - нервы. Меня  в детстве,  эта,  сосед напугал. Подошел,
козел,  и  говорит  мне:  "Мальчик,  а  ты  знаешь,  что  умрешь?"  Я,  эта,
естественно, испугался:  "Как?  Когда?"  А  он  и  говорит: "Рано или поздно
умрешь. Состаришься или заболеешь - и  умрешь.  И  не будет этого  солнышка,
этой травки. Ничего  не будет. Ты  умрешь,  мальчик!"  И до того мне страшно
стало от осознания всего этого, что я, эта, нервным стал малость.
     Я допил водку и снова направился к стойке. Божм увязался за мной:
     - Ты, эта, возьми мне грамм сто пятьдесят...
     - И ты мне тайну поведаешь?
     - ... А закуски не надо - у меня карамелька есть.
     Я взял два по сто пятьдесят. Стало душно. Пришлось расстегнуть куртку.
     Бомж  заметно  опьянел. Сперва  он  затих, а потом  вдруг стал на  меня
кричать:
     -  Что,  денег  много?!.  Водку  жрешь!  Жируешь!  А  кто будет  заводы
подымать? Кто будет у станка стоять? Эта, Пушкин?!.
     - Ты чего? - удивляюсь.
     - Ты мне не "тыкай"! Для тебя я - Владимир Андреевич.  Понял?!. Тунеяд!
Я - всю жизнь у станка, а ты водку жрешь! Откуда у тебя деньги? Воруешь?!. А
ну, эта, давай сюда деньги!..
     Я зло расхохотался. Затем сказал:
     - Шма, тошнотик! Иначе я начну делать огорчение...  Об чем суть? Какого
Иблиса ты  берешь  на  голос?  Не надо  такие  слова,  иначе  во мне родится
быдлофобия... Че моргаешь? Ежели у  тебя слабые ухи, поверни ко мне раковину
- я прокричу в перепонку... У  меня смердит душа и плоть скорбит, но я тих и
ясен. Потому как держусь  в рамках благовоспитанности. Понял, пешеход?.. Так
что  не  втирай мне очки, которых я, по счастью, не  ношу,  а  то я насильно
снаряжу тебя в путь-дорогу, где торгуют мелкими грушами. Вон, поглощай пойло
и воздай мне здравицу...
     Глаза бомжа расширились до ненужных размеров. Он тяжело сопел.
     - Пей, пей, - повторил я, - промочи небо, чтобы пищевод не склеился...
     Реакция подвела меня. Брошенная бомжом солонка угодила мне в лоб.
     Я отшатнулся влево, но наступил  на что-то скользкое  и упал. И  уже на
полу я все понял. Я понял, что этот невзрачный, нервный бомж виновен во всех
моих  бедах. Что из-за  него  уезжает Тамара, что по его вине  от  меня ушла
жена. И, безусловно, он повинен в том, что сегодня я начал день с водки...
     Несмотря  на  похмелье,  в  теле  обнаружилась легкость.  Я бросился на
бомжа. Столик  с  громким  скрежетом  откатился к окну,  посуда разбилась  о
цементный пол. Казалось, я оглох от собственного ора: "Разорву!!"
     Барменша уже кричала в телефонную трубку:
     -  Алло! Милиция! Это кафе  "Убьют"... То есть  "Уют".  Пришлите скорее
наряд! У нас пьяная драка! Ужас какой-то...


     ... Тело покойника было еще теплым. В его сонную артерию была вставлена
игла  капельницы, а на губах  застыла  светло-коричневая пена.  Я связал ему
руки  и  ноги,  стянул  подвязкой  рот.  Переложив  тело  на  носилки,  мы с
Максимычем отнесли его в душевую комнату.
     - Завтра праздник,  - сказал санитар. -  Морг,  наверное, будет  зарыт.
Завоняет, к черту...
     Тщательно вымыв руки, я вернулся к Тамаре.
     - Ну как? - спросила она.
     - Порядок.
     - Да какой же это порядок?! - внезапно разразилась Тома. - Разве смерть
может быть порядком?!
     - Успокойся, - говорю. - Мы-то тут при чем?
     - При чем! Как раз - при чем! Каждый из нас в ответе за смерть другого.
     - За всех отвечать - жизни не хватит.
     Тамара молчала.
     - С  твоей эмоциональностью, - обратился  я  к  ней, -  нельзя работать
врачом. Тем более - в наркологии...
     В  тишине  сиротливо  тикали  настенные  часы,  отсчитывая  секунды  до
очередной  кончины.  Тома   достала  из  стола  лист   бумаги   и  написала:
"Свидетельство  о  смерти".   Ее  рука  дрожала,  почерк  выходил  по-детски
неестественным.
     -  Проклятие!..  -  Тамара  бросила  авторучку  на стол. - Вся  жизнь с
привкусом мускатного ореха... - она посмотрела на меня и скорбно улыбнулась.
- Знаешь,  я вышла замуж еще на третьем курсе мединститута. За однокурсника.
Он уже тогда много пил. Но после свадьбы его  запой  стал  беспрерывным.  Из
института его исключили. Он пропивал все: мою стипендию;  те деньги, что нам
давали родители;  свадебные подарки; телевизор  пропил... Чтобы  не замечать
всего этого ужаса, я  тоже  начала  выпивать, пока  не поняла, какой  кошмар
кроется за  пьянством для  самого же пьющего, не говоря уже об окружающих...
Вскоре у него  начались галлюцинации. Ему казалось, что  по  стенам  ползают
крысы,  что во рту у  него  растут  волосы...  Однажды он меня  избил. Очень
жестоко.  Ногами.  На следующий  день  плакал,  просил прощения,  но,  когда
напился, все повторилось заново... Я ушла к родителям. Мама уговаривала меня
подать на него в суд... Через месяц мы развелись...
     Тамара замолчала.
     Меня  поразило   ее  поведение.  Чего  это,   думаю,  она  передо  мной
разоткровенничалась? Кто я для нее?..
     - И где он теперь? - спрашиваю.
     - После развода уехал в Хабаровск на заработки. Его туда армейский друг
позвал. Больше ничего  о  нем  не знаю. Но думаю,  если  не  бросил пить, то
ничего хорошего в его жизни не произошло...
     - Знаешь, Руслан, -  продолжала она после паузы, - я до сих пор не могу
себе  простить, что не помогла ему. Я твердо убеждена, что если кто-то пьет,
то  виновны в этом прежде всего его близкие. Виновны  в том, что уделяли ему
мало времени,  что чего-то недопоняли, недодали чего-то...  Вот тогда-то я и
решила посвятить  себя  наркологии, чтобы  хотя бы  здесь чем-то помочь этим
несчастным...
     В горле у меня застрял ком. Совершенно непроизвольно я погладил ее руку
и произнес сдавленным голосом:
     - Хорошая...
     Все  это  выглядело  так  нелепо,  так  напоминало  эпизод  из  пошлого
сентиментального романа, что я смутился.
     Чтобы как-то сгладить свою неловкость, я спросил:
     - Дети у тебя есть?
     - Какие могут быть дети от алкоголика?
     - Да, конечно...
     - Извини, Руслан, мне нужно побыть одной. Иди, пожалуйста, спать.
     - Какое "спать"? Скоро уже подъем.
     - Иди...  прошу тебя...  Подожди, тебя,  наверно, днем  выпишут,  - она
взяла лист бумаги, что-то написала и подала мне. - Это мой адрес. Мы с тобой
живем неподалеку. Зайди ко мне как-нибудь.
     - Ты думаешь, я чем-то лучше твоего бывшего мужа?
     - В тебе  есть  какое-то внутреннее  благородство. У тебя ранимая душа,
которую ты пытаешься скрыть за остротами и шутками.
     - С чего ты это взяла?!
     - Со временем я научилась разбираться в людях.  От меня трудно что-либо
утаить... К тому же это все содержится в твоих песнях.
     -  Первый  раз  вижу  женщину, которой нравятся  мои песни.  Обычно  их
считают похабными.
     - Те,  кто так думают, ничего не понимают... Ханжество - это всего лишь
одна из сторон тупости.
     - Тебе и вправду надо заняться литературой, - говорю. А сам думаю: если
кому повторю  ее слова, скажут, что я сам это  выдумал. Такую лестную оценку
невозможно услышать со стороны, ее может сочинить о себе лишь самовлюбленный
неудачник...
     - Иди, Руслан.
     - А поцелуй на прощание?
     - Не нужно... Мой адрес у тебя есть. Буду ждать в гости. Придешь?
     - Обязательно... Но все-таки, может, поцелуемся?
     - Иди... Не мучай меня... - на ее щеках появились влажные жемчужины.
     Женских слез я никогда не мог  переносить. Они