но с
любого  конца  города. Здание не древнее, но  оно  организовывало  наряду  с
ансамблем  Кремля архитектур-ный центр  нашей столицы. Сломали...  Построили
плава-тельный бассейн. Таких бассейнов в одном Будапеште, я думаю, не меньше
пятидесяти штук, при том, что  не испорчен ни один  архитектурный  памятник.
Кроме того, разру-шая старину, всегда обрываем корни.
     У  дерева каждый корешок, каждый  корневой  волосок на  учете, а уж тем
более те корневища, что уходят в глу-бочайшие водоносные пласты. Как  знать,
может быть, в момент  какой-нибудь великой засухи именно те, казалось бы уже
отжившие, корневища подадут наверх, где листья, живую спасительную влагу.
     Вспомнив   о   корнях,  расскажу  вам   об  одном  протоколе,   который
посчастливилось  прочитать   и  который  меня  по-тряс.   Взрывали   Симонов
монастырь. В  монастыре  было фамильное захоронение Аксаковых и, кроме того,
могила поэта Веневитинова. Священная память, перед  замечатель-ными русскими
людьми, и даже перед Аксаковым,  конеч-но, не остановила взрывателей. Однако
нашлись энтузи-асты,  решившие прах  Аксакова  и Веневитинова  перенести  на
Новодевичье  кладбище.  Так  вот,  сохранился  протокол.  Ну,  сначала  идут
обыкновенные подробности, напри-мер:
     "7 часов. Приступили к разрытию могил...
     12 ч. 40 м. Вскрыт первый  гроб.  В нем оказались хоро-шо сохранившиеся
кости скелета. Череп наклонен на  пра-вую сторону. Руки сложены на  груди...
На  ногах невысо-кие  сапоги,  продолговатые,  с  плоской  подошвой и низким
каблуком.  Все  кожаные  части  сапог  хорошо  сохранились,  но  нитки,   их
соединявшие, сгнили..."
     Ну и так далее, и так далее. Протокол как протокол, хо-тя и это ужасно,
конечно. Потрясло же меня другое место из этого протокола. Вот оно:
     "При  извлечении  останков  некоторую  трудность  пред-ставляло  взятие
костей  грудной  части,  так  как  корень бе-резы, покрывавшей всю  семейную
могилу Аксаковых, про-рос через левую часть груди в области сердца".
     Вот я и спрашиваю: можно ли было перерубать такой корень, ронять  такую
березу и взрывать само место вокруг нее?
     Ужасная  судьба постигла великолепное Садовое кольцо. Представьте  себе
на месте сегодняшних московских буль-варов голый и унылый асфальт во всю  их
огромную ши-рину.  А  теперь  представьте  себе  на  месте  голого  широкого
асфальта  на  Большом  Садовом  кольце  такую  же  зелень,  как на уцелевших
бульварах.
     Казалось  бы,  в  огромном  продымленном  городе каждое  дерево  должно
содержаться на учете, каждая веточка до-рога. И действительно, сажаем сейчас
на тротуарах липки,  тратим на это много  денег, усилий и времени.  Но росли
ведь  готовые  вековые  деревья. Огромное зеленое  кольцо  (Садовое кольцо!)
облагораживало  Москву.  Правда, что  при деревьях проезды и справа и  слева
были бы поуже, как,  допустим,  на  Тверском бульваре либо на  Ленинградском
проспекте.  Но ведь ездят же там автомобили. Кроме того, можно было устроить
объездные  пути параллельно Садо-вому кольцу,  тогда  сохранилось  бы  самое
ценное, что может быть в большом городе -- живая зелень.
     Если говорить  строже и точнее  -- на месте  уникального, пусть немного
архаичного,  пусть глубоко русского, но тем-то и  уникального города Москвы,
построен город среднеевропейского  типа, не выделяющийся  ничем  особен-ным.
Город как город. Даже хороший город. Но не боль-ше того.
     В самом деле, давайте  проведем нового человека, ну хоть парижанина или
будапештца, по улице Горького, по  глав-ной  улице Москвы.  Чем поразим  его
воображение,  какой  такой  жемчужиной  зодчества?  Каким  таким  свидетелем
старины?  Вот  телеграф. Вот  гостиница "Минск".  Вот дом на углу  Тверского
бульвара, где кондитерский магазин... Видели парижанин и будапештец подобные
дома. Еще и  по-лучше. Ничего не  говорю. Хорошие, добротные дома, но все же
интересны  не  они, а именно  памятники:  Кремль,  Коло-менское, Андронников
монастырь...
     А  Ленинград стоит  таким,  каким сложился  постепенно,  исторически. И
Невский  проспект, и  Фонтанка, и Мойка, и Летний сад, и мосты, и набережные
Невы, и  Стрелка  Ад-миралтейства, и Дворцовая площадь, и Спас  на Крови,  и
многое-многое другое.
     Вот почему я Ленинград  люблю  теперь гораздо  больше Москвы. Да полно,
один ли я? Спросите любого человека,  впервые  увидевшего эти два города.  Я
спрашивал многих. Все отдают  предпочтение Ленинграду.  Они отдают  легко  и
беззаботно  (что ему, парижанину  или будапештцу), я-- с болью  в  сердце. С
кровавой болью. Но вынужден. Плачу, а отдаю.


3


     ...Затеял я эти письма  и  почти раскаи-ваюсь. Легко писать, ко-гда  на
каждое письмо по-лучаешь ответ. Прочита-ешь -- словно поговоришь. Зацепишься
за  какую-нибудь  реплику  в ответе,  за какое-нибудь  возражение, и глядишь
--разбежался  на  новое письмо.  Да разве  только  письма!  Литература,  все
человеческое искусство --  это  как игра  в  теннис, извините за  упрощенное
сравнение.  Чтобы теннисист  хорошо играл, нужна хорошая  подача  со стороны
партнера. Если же спортсмен посылает  от себя превосходные мячи,  а в  ответ
ничего  не получает,  то никакой игры  не получится. Играть в теннис  одному
практически нельзя. Точно так же без ощущения читателя,  слушателя, зрителя,
без ощущения целого народа, ради которого берется перо или кисть, настоящего
искусства  быть  не  может. То же и переписка... Хорошо,  что я  знаю вас  и
представляю, как  вы реагируе-те,  как  вы отвечаете мне про себя  на ту или
иную закавыку.
     Рано или поздно у каждого человека, приехавшего в  Ленинград, наступает
минута, когда он с  Невского прос-пекта  сворачивает  на перпендикулярную  к
проспекту ули-цу в сторону Русского музея.
     Я  волнуюсь. Я ведь представляю, что  Русский  музей это как бы  еще  и
географическое  понятие.  Это  целая  стра-на,  в  которую  можно  совершить
путешествие,  так   же  как  в  любую  другую  страну.   И.  увидишь   много
удивительного, прекрасного  и  будешь  потом часами  рассказывать друзьям  и
близким.
     Кроме того, это  путешествие во времени. Побываешь  и на берегах Иртыша
вместе  с  казаками,  покорителями  Сибири,  и в Заволжском  скиту  во время
торжественного  и  печального обряда, и в  XVIII веке,  и даже еще  в  более
ранних, еще более ярких веках.
     Опасность же в том, что  можно  сразу пресытиться  или даже отравиться,
когда такое количество красоты челове-ческого  духа и мысли  сосредоточены в
одном месте в такой чрезмерной, чудовищной концентрации.
     От Невского проспекта ведет к  бывшему Михайловско-му дворцу, то есть к
Русскому музею, короткая и широкая улица.  Она такой  длины  и такой ширины,
чтобы   дворец  смотрелся  как  можно  выгоднее.  Об  этом  позаботился  еще
архитектор Карл Иванович Росси,  который распланировал и проложил эту улицу.
Раньше она называлась по дворцу тоже Михайловской.
     Перед  дворцом  Росси оставил  обширную  площадь, сре-ди площади разбил
партерный сквер.
     Сделай архитектор улицу  подлиннее --  дворец смотрел-ся  бы с Невского
мелковато, как в перевернутый бинокль,  укороти --  не получилось бы нужного
фокуса. Но  все устро-ено лучшим  образом. Как только дойдешь до  поворота и
увидишь дворец, невольно потянет свернуть и подойти поближе.
     Теперь, пока мы идем к дворцу, я хочу загадать  вам  одну загадку:  как
называется  улица,  которую специально  проложил  архитектор  Росси, которая
ведет теперь к сокро-вищнице русского искусства  и по которой  идут  к музею
сотни и тысячи людей?
     Да нет,  друзья!  Михайловской она  называлась раньше. Было  бы слишком
просто сохранить за ней первоначальное подлинное название.
     Опять  не  угадали.  Она и не Россивская,  по  той простой причине, что
улица Росси есть в Ленинграде где-то в дру-гом месте. Не может быть в городе
двух улиц одного и того же имени.
     Ну почему же  вы думаете, что  Сурикова? Правда, что Суриков -- великий
художник. Правда и  то, что его карти-ны выставлены в музее и, вероятно,  он
не раз хаживал по этой  улице, но все же, друзья, это было бы несправедливо.
С  музеем  связано много замечательных и великих  имен. Растрелли, Левицкий,
Венецианов,  Федотов,  Васильев,  Ле-витан, Врубель, Антокольский, Нестеров,
Репин, Вереща-гин, Серов, Рерих, Васнецов, Куинджи, Кустодиев, да мало ли...
Кому отдать предпочтение? Нужно ли его  отдавать? Художников много, а  улица
одна.  Все   они  вместе  состав-ляют   и  представляют  великое  искусство.
Правильно, что площадь перед дворцом называется Площадью искусств.  Все они,
славные имена, как бы подразумеваются в назва-нии этой площади.
     Но  один художник все же выделен и  поставлен пре-выше всех. Именем его
названа улица, соединяющая Нев-ский проспект с этой самой Площадью искусств.
Ну  что, сдаетесь? Обычно мои дочери,  когда я не умею отгадать их  загадку,
спрашивают:  "Ну  что, сдаешься?" Если вы сдае-тесь, то  я  скажу. Улица эта
называется улицей Бродского.
     Слышу,  слышу  ваши  недоуменные   возгласы.   Как  Брод-ского?  Какого
Бродского?  Почему?  Не  того ли  самого, из-вестного  портретиста тридцатых
годов? Ну, так, наверно, он жил на этой улице.
     Во-первых, мало ли кто где живет. Во-вторых, он на этой улице не жил.
     В-третьих, на Площади искусств есть квартира-музей  художника Бродского
(казалось бы, до-вольно). В-четвертых, это действительно тот самый: "Нар-ком
на лыжной прогулке", портреты иных официальных лиц.
     Я  не  против  того,  чтобы  с   официальных  лиц  писали  портреты.  Я
недоумеваю, почему имя  откровенно не выдаю-щегося  художника носит одна  из
центральных улиц Ленин-града?
     И вообще, не  слишком  ли  мы торопимся переименовы-вать  все направо и
налево без необходимой проверки суро-вым, беспощадным временем?
     М.  И. Калинин в 1925 году говорил  перед жителями  Кимрского уезда: "Я
считаю,  что совершенно излишне пе-реименовывать  уезд  моим именем. У нас и
так все  переиме-новывается. Я  считаю, что старые  названия надо сохранять.
Быстрые  переименования,  по  вдохновению,  ничем  не  вы-зываются,  и   они
бесполезны.  Каждое  переименование  стоит тысячи  рублей, на  всех картах и
планах приходится пере-именовывать.
     Правду говорят, что новая  метла всегда чисто метет,  но наша власть  и
так очень много переименовывала. В  цент-ре мы  стараемся, где только можно,
тормозить   переимено-вание,  и  я  ручаюсь,  что  ваше  предложение   будет
безусловно отвергнуто ВЦИК. Кимры --  название очень  интересное,  по-моему,
его надо беречь. Трудно сказать, откуда  оно,  но,  мне  кажется,  его  надо
сохранить. Кроме  того, Калининский  уезд уже имеется, если не ошибаюсь, то,
кажется, в Бело-руссии, волостей  -- тоже  достаточное количество. Поэтому я
решительно  возражаю.  Это  нецелесообразно  практически,  и,  наконец,  это
доказывает нашу чрезмерную спешку, наше  неуважение до известной  степени  к
прошлому. Конечно, мы боремся с прошлым, строим новое -- это верно, но  все,
что было ценного в прошлом,-- мы должны брать. Вот ко-гда мы умрем и пройдет
лет  пятьдесят после  нашей смерти и наши  потомки найдут,  что мы совершили
что-то заслу-живающее внимания, тогда они смогут  вынести решение, а мы  еще
молоды, мы, товарищи, не можем  себя оценивать. Слишком самоуверенно думать,
что мы  заслуживаем пере-именования места нашим именем" (Архив ИМЛ, ф78, оп.
I. 1925 г., ед. хр. 156, л. 9).
     Вот как говорил М. И. Калинин в 1925 году!
     Под непосредственным руководством С.  М. Кирова возник большой город на
Кольском  полуострове  в Хиби-нах. Правильно, что городу присвоили имя этого
выдающе-гося, а впоследствии трагически  погибшего человека. Но  обязательно
ли было  еще и  Вятку, старинную  Вятку ли-шать ее прекрасного  поэтического
имени? Мы теперь  должны  говорить: "Салтыков-Щедрин находился  в  ссылке  в
городе Кирове" и всегда вынуждены будем добавлять: "в бывшей Вятке", то есть
никуда все равно от этой Вятки не денемся.
     А  Тверь? А Самара? Ведь это такие же исторические имена, как Псков или
Смоленск. Разве можно сейчас пред-ставить переименованными: Смоленск, Псков,
Киев,  Одес-су,  Вологду,   Ростов,   Харьков,   Полтаву,  Ташкент,  Казань,
Астрахань,  Владимир,  Ярославль,  Рязань,  Саратов,  Суху-ми  или  Тбилиси,
Владивосток или Брест, Чернигов или Винницу? Однако с переименованием Вятки,
Твери,  Сама-ры,  Владикавказа, Нижнего  Новгорода и многих,  многих  других
городов мы почему-то примирились.
     Разве  стали мы  относиться  хуже к  памяти  славного лет-чика  Валерия
Чкалова,  когда Оренбург снова  сделался  Оренбургом? Существуют,  например,
исторические и  этно-графические понятия "нижегородская ярмарка", "перм-ская
деревянная скульптура", "вятская игрушка", "орен-бургский пуховый платок"...
Города связаны  с историче-скими событиями.  Оренбург штурмовался Пугачевым.
Под Самару ходил Стенька Разин, в Нижнем Новгороде  Минин собирал ополчение.
Московские цари воевали Тверь...  Практически мы никогда, ни в каком, даже в
тысячном  поколении не  сможем забыть  старых имен, и значит, все-гда  будут
существовать два  имени. В самом  деле, нельзя  же у  Мельникова-Печерского,
например, да и у того же Горького даже и в трехтысячном году Нижний Новгород
везде  переправить   на   Горький.   Я  уж   не  касаюсь   ужасной  эпидемии
переименования площадей, улиц  и  переулков, Так  можно переименовать все. А
жизнь  будет  идти  впе-ред. Будут  происходить  новые события, выходить  на
исто-рическую   арену  и  действовать  новые   люди.   Постепенно,  в  плане
многовековой  истории   не   хватит   городов   и  улиц.  Придется  начинать
переименования, как говорится, по вто-рому кругу.
     Нет,  я думаю, лучше  возвратить  постепенно или сразу (по мне лучше бы
сразу)  все  без  исключения, исконные,  исторически  сложившиеся,  не  нами
даденные, подлинные имена городов, площадей и улиц.
     Однако пока что, после столь неожиданного для самого  меня отступления,
мы  должны  по  улице  Бродского  идти  к Михайловскому  дворцу,  в  котором
располагается знамени-тый Русский музей. Но о нем уж в другом письме.


4


     Наконец-то  и я  уви-дел знаменитый Ми-хайловский дворец. Он,  конечно,
расположен не  так эффектно,  как, до-пустим, дворец  в Пе-тергофе.  Там все
служит  тому,  чтобы  со-средоточить  ваше вни-мание именно на  дворце,  все
второстепенное и окружающее подчинить главному и централь-ному. По замыслу и
здесь  все   должно  было  быть  точ-но   так  же.  Придворцовая  площадь  и
Михайловская  улица  должны  были  соответствовать стилю  самого дворца.  Из
ри-сунков самого Росси видно, насколько величественный вид был в свое  время
у великолепной Михайловской площади и дворца.
     Теперь,  когда дома на площади и на улице изменили первоначальный  вид,
дворец не то чтобы проигрывает (он по-прежнему  великолепен), но, как бы это
сказать...  Нуж-но все-таки сосредоточиться, нужно хотя бы мгновенное усилие
воли, чтобы один только он остался в вашем  внимании, выделенный, вылущенный
из окружающей архи-тектурной скорлупы.
     У Павла  I родился сын Михаил. Было заранее  извест-но, что стать царем
этому младенцу никогда не придется, потому  что есть старшие сыновья. Но все
же отцу хотелось,  чтобы и  младший жил по-царски.  Он приказал отклады-вать
ежегодно по несколько сот тысяч рублей на постройку дворца.
     В  царствование  Александра  Павловича   будто  бы  нако-пилось  девять
миллионов, и к строительству приступили. Это  было время,  когда началась та
общая  застройка  го-рода, благодаря величавости и  строгой  красоте которой
Петербург   приобрел   столь  характерную,  столь   типическую   физиономию.
Конногвардейский  манеж,  здание  Биржи,  Ка-занский  собор, Елагин  дворец,
Адмиралтейство и Главный штаб построены в это время.
     Когда  у  персидского  посла  в 1815 году  спросили,  нра-вится ли  ему
Петербург,  он ответил: "Сей только что вновь строящийся город будет некогда
чудесен".
     Я должен признаться, что беру все эти подробности о дворце и Петербурге
в капитальном труде известного -- по  крайней мере,  знатокам-искусствоведам
-- барона Н.  Вран-геля. Двухтомный  труд  так  и называется "Русский  музей
императора  Александра III".  Но это в скобках. Без скобок замечу, что  роль
главного архитектора города  (тепереш-него архитектора Каменского,  хотящего
реконструировать  Невский),  исполнял  сам   император  Александр.  Без  его
утверждения,  как  мы теперь говорим, без его визы не было построено ни одно
здание  в  целом  городе.  Он-то  и  поручил  архитектору  Росси  возведение
Михайловского дворца.
     Говорили,  что  истрачено  было  около  семи  миллионов.   Современники
удивлялись  -- мало.  Михайловский дворец обошелся в  семнадцать. А  сколько
стоили Лувр, Версаль, Трианон? Сколько стоило здание парламента в Будапеште?
Или Вестминстерское аббатство в Лондоне?
     Когда я, ослепленный великолепием парка, фонтанов и дворца, возвращался
из Петергофа,  то  услышал на  сосед-ней  скамейке  разговор:  "Да, конечно,
прекрасно,  восхити-тельно,  несравненно, но  каких  денег  это стоило.  Все
построено на выжимании соков из крестьян, из народа".
     Вот вам, мои друзья, любопытнейшее из противоречий.
     Конечно,  и  на Михайловский дворец  император не мог  соб-ственноручно
заработать  семи  миллионов  рублей.  Конечно,   можно  смело  сказать:  все
знаменитые   дворцы,   гениальные   архитектурные   сооружения,   гениальные
произведения жи-вописи,  большие  уникальные собрания живописи  --  все  эти
лувры, дрезденские  галереи,  эрмитажи  --  все это основано  на  "выжимании
соков". Ни один человек в  мире не  спо-собен простым  трудом  заработать на
Лувр  или на Эрми-таж.  И  было, вероятно,  так: вокруг  бедность  или  даже
нищета,  а в середине -- Версаль  и Петродворец. Но  Лувр  и Версаль--теперь
национальная   гордость  французов,  так   же   как   для  нас  Эрмитаж  или
Третьяковская галерея.
     Так или иначе,  вот вам затрата на Михайловский дво-рец: семь миллионов
по тогдашнему курсу. Между прочим, деньги эти не пропали. Если бы вздумалось
дворец про-дать сегодня, за него можно было бы получить несравненно больше.
     Истинная красота не может выйти из моды. Что  пре-красно, то прекрасным
и останется.  Оказывается, величие вовсе  не величина, не высота  во  всяком
случае.  Я  вспоми-наю, как разрабатывали проект нелепого сооружения  поч-ти
полукилометровой  высоты. Дворец должен был выра-жать величие, а выразил бы,
если бы его построили, спесь, отсутствие вкуса и ложный пафос.
     Михайловский  дворец  воистину  величав,  и  что  же?  Это  всего  лишь
двухэтажное  здание.  Богатая простота -- вот что  можно сказать  про  него.
Лебедю  незачем  быть  вели-чиной  со  слона  или носорога,  чтобы выглядеть
большим и величавым.
     Росси -- иностранец, сын известной танцовщицы ека-терининского времени.
Родился он в Неаполе, а похоронен в Александро-Невской лавре, там, где лежат
Ломоносов, Суворов, Достоевский, Чайковский.
     Несмотря на свое иностранное происхождение,  Росси сумел понять всю
прелесть нашей русской, неяркой, но очаровательной в своей неяркости природы
и блестяще сочетал с нею свои творения.
     Елагин дворец, Главный штаб. Александрийский театр, Михайловский дворец
--  вот  главные произведения,  вот  поэмы  Росси,  не  считая более  мелких
построек:  беседок,  павильонов, садовых  храмов и прочее. Про его  творения
сказано в  упомянутой мною книге:  "Тяжелые  колесницы торжественных фасадов
вырисовываются   темными   силуэ-тами   на   серо-голубом   небе.   Гармонии
бледно-желтого  фона  с  белым орнаментом удивительно  подходят  к  туманной
красоте Петербурга".
     В Михайловском дворце все было  сделано по замыслам и по рисункам Карла
Ивановича Росси:  и мебель,  и  ре-шетки,  и орнаментальные лепные работы, и
роспись стен, и обои, и драпировки