вертел  в руках пустую бутылку,  зло  ухмыляясь, -
пить было нечего
     -Что, герой, - сплюнул он прямо на  пол густую  слюну  и  уставился  на
Степанову винтовку, - воевать собрался?
     - Да какой из  него теперь вояка, он, поди, и стрелять-то уж разучился,
- икнул Киря. - Из него, могет быть, уж такой же стрелок, как из нас с тобой
балерины.
     -  А  вот  и  посмотрим,  кто стрелок,  а кто танцевать сейчас будет, -
вскинул  Степан  винтовку.  - Все,  быстро, вон из  моего дома. Слышите, вы!
Пошли вон, к чертовой матери, иначе я за себя не ручаюсь!
     - Степа, Степушка, прошу  тебя, не надо, - завыла Варвара, повиснув  на
руке у мужа. - Прошу тебя, Степан. Господи, беда-то какая...
     Костя,  до  сих  пор  не  решавшийся  войти  в  кухню,  взъерошенный  и
испуганный показался  на пороге и осипшим от страха голосом  выдохнул тихо и
удивленно:
     - Ба-тя?!...
     -  Так.  Все.  Хорош.  Концерт  окончен,  -  Артемий  встал,  привычным
движением  одернул  гимнастерку,  подкинув  в  руках  поблескивающий  черным
холодом револьвер, и повторил хмуро и властно, - концерт окончен.
     Он  был  совершенно трезв. Минуту  назад пьяная муть  в  глазах исчезла
бесследно, а вместо нее появился безжалостный презрительный блеск.
     - Оружие  на  стол, - скомандовал  он, - быстро. Как  ты уже, наверное,
понял,  соседушка, пришли  мы  сюда не  канитель разводить.  Можешь  монатки
собирать ...
     Степан колебался, липкий противненький  страх  заползал  под рубаху, но
тут же,  за какие-то доли секунды, вдруг пронеслись  перед  глазами  старые,
почти  забытые  картинки:  запоротые  шомполами  родители,  холодные грязные
траншеи, и словно над  ухом прошелестел  голос раненного в  живот умирающего
друга:  "Не боись, Степка, стреляй в белых гадов, мы с тобой еще такую жизнь
построим"...
     - Сволочи, - просипел Степан, - так  значит вот  за каких сволочей мы в
семнадцатом кровь  лили? -  и он,  не  думая уже, быстро и нервно  нажал  на
курок.
     - Сте-е-па-а...,  - задохнулась Варвара, закрыв лицо руками, уткнувшись
в грудь замершему от страха сыну.
     Ей казалось, что она стоит так целую вечность, казалось, что это просто
страшный сон, что вот  сейчас отнимет она руки от лица и вокруг будет уютная
домашняя тишина.
     И  тишина  настала.  Едкий  дым  расстилался по облупившимся половицам,
поднимаясь кверху, ядовито забираясь в нос и разъедая глаза - пуля пролетела
в сантиметре от Артемия, расщепив столешницу.
     Варвара подняла тяжелый взгляд на Артемия,  облизала враз высохшие губы
и, не сознавая,  что  делает, подошла к нему почти  вплотную,  опустилась на
колени, прошептала: "Прости Степана, Артемий, умоляю, прости! Вот видишь, на
коленях к тебе приползла. Не хотела, а приползла! Будь человеком, умоляю..."
     Варвара  говорила, не слыша своего  голоса. По  щекам  ее текли  крупые
слезы. Она, пожалуй, не  понимала,  что  делает,  она была  как  в бреду, ее
лихорадило, а губы шептали: "Прости, прости...".
     -  Что, прощения  просишь, - процедил  сквозь зубы Артемий, - на колени
встала? А не я ли тебе говорил, что  в  ногах у меня ползать будешь, стерва,
отродье поповское?  - Артемий  с силой пнул  сапогом  с засохшей  на подошве
глиной Варвару в лицо. -  Не я ли, не  я  ли  говорил тебе? -  он  нагнулся,
схватил Варино лицо в свои руки, сжал его и, что было  мочи, швырнул женщину
к дверям.
     Тишина  наступила,  какая-то  звенящая тишина.  Звон  этот  исходил  из
глубины кухни, было такое чувство, что бьются тарелки, глухо падают стены, а
еще смутно слышался то ли вой, то ли стон - Варвара не понимала.
     Очнулась она от резкого  толчка в бок.  С трудом  разомкнув глаза, Варя
увидела пред  собой почему-то босые ноги мужа.  Он  стоял,  прислонившись  к
стене,  с кровавым подтеком под глазом, с окровавленными волосами, с Вариным
синеньким в цветочек платком во рту и связанными сзади руками.
     Она удивилась  откуда  взялись в  ней силы... Вскочив  на  ноги,  резко
оттолкнув склонившегося над  ней сына, Варя со  всей злостью, какая  была  в
ней, вцепилась в густую Артемову шевелюру.
     - Гад, гад, - неистово повторяла она. - За что, скажи только - за что?
     - Пш-ла  прочь,  поповское отродье, -  подскочил  сзади,  очнувшийся от
пьяного сна Митяй.
     - За  что?  А  так,  ни  за  что.  За  отца твоего,  который  -  тю-тю.
Не-на-вижу,  -  прошипел Артемий. - За оскорбление святого имени Сталина. За
гордыню...  Так - ни  за что... А с  мужиком  своим  можешь  попрощаться,  -
потрепал Артемий Варю по щеке.
     Степан рванулся вперед, но сильный  удар прикладом  Степановой винтовки
откинул его назад к стене.
     -  С мужиком,  говорю, можешь попрощаться. И щенку скажи,  чтобы ошибок
батиных не повторял, а то не дай  бог! Ладно. Говорим много. А  ну, ребятки,
выводите соседа на свежий воздух, - скомандовал Артемий подельникам.
     -  Не-ет,  -  закричала  Варвара,  - не-ет. Степушка...  Милый  ты мой,
господи-и...
     Она бросилась вслед мужу,  но  Киря  преградил  ей дорогу своим могучим
телом.
     - Батя..., дядя  Артемий, мама... - Костя метался, от одного к другому,
чувствуя свою беспомощность и проклиная себя за это.
     - Не орите, соседей разбудите, - рявкнул Артемий.  -  Соседей разбудите
-проблем больше будет. А так мы мирно, по-соседски разойдемся.
     - Степа-а, - вновь бросилась Варвара к мужу.
     -  Я  сказал  -  ты не  поняла, - что-то  тяжелое  обрушилось на голову
женщины, и вновь наступила тишина.
     Очнулась  Варвара  только под вечер следующего  дня. Рядом сидел  сын и
прикладывал холодную влажную тряпицу к ее лбу.
     - Мама, - увидев, что мать открыла глаза, схватил ее руку. - Они  увели
его, мама, - сказал сын, еле сдерживая слезы. - Я бросился вдогонку, кричал,
но дядько Артемий достал револьвер и сказал, чтобы я заткнулся, если не хочу
потерять еще и  тебя. Мама, что же это такое? Надо идти и искать отца,  надо
жаловаться! Я  завтра же пойду  в милицию и  расскажу  все, что случилось, я
самому Сталину письмо напишу.
     Варя слабо улыбнулась  и  погладила  сына  по  взъерошенным вихрам. Она
теперь  вдруг  поняла,  куда  делся  священник, в  доме  которого  поселился
Артемий, поняла,  куда исчез год назад  сосед, который постоянно  материл то
Жданова,  то  Сталина, вспомнила  Варвара и  то,  как  рассказывала  однажды
соседка про мужика в шляпе, вынюхивавшего, откуда  приходят Варваре письма и
что пишут ей. Она все вспомнила ...
     Одинокая слеза  скатилась за ворот выцветшей рубашки,  потом еще  и еще
одна.
     - Я найду справедливость, мама,  -  горячо  шептал сын. -  Ты только не
плачь, пожалуйста.
     Варвара с трудом села на кровати, вытерла слезы тыльной сторой ладони и
покачала головой:
     - Нет, сын. Отец был прав.
     - Что? - не понял Костя.
     -  Я  говорю,  отец был прав.  Дед  твой.  Он был  прав,  когда  в  те,
двадцатые, говорил:  "Не за себя, мне за  детей своих страшно". Ведь сколько
времени уже  прошло, а  вот  они,  слова-то, когда вспомнились. А ведь звал,
уговаривал... Степана, отца твоего, я тогда встретила, полюбила  сильно, его
потерять боялась, и еще родину  боялась потерять, дом вот этот и акацию, что
под  окном. Я плакала тогда,  сильно плакала. И отца  жалко и Степана. Плохо
мне было.  Деда твоего  вспоминала часто, а  Степана  почему-то  корила все.
Дура. Корила все. Мы ведь только со Степаном жить-то начали... А теперь я не
знаю как, Костя...
     - Ты только  не  плачь, мать, мы  вызволим отца,  обязательно вызволим.
Обещаю тебе, - горячо поклялся он.
     - Давай спать, сын.

     Костя постелил  рядом,  в этой  же  комнате. Он долго  не  мог заснуть,
ворочался,  потом,  когда  уснул, стонал  и  бормотал  чего-то во  сне. Мать
смотрела на сына -  он очень стал похожим на деда. Русые кудри, круглый овал
лица... Видел бы его дед. Да увидит ли?
     Варвара бессонно уставилась в потолок.  Ей все думалось, вот протянет в
темноту руку, а там, на теплой подушке посапывает ее дорогой  Степа. Варя на
всякий  случай  шарила впотьмах по  пустой кровати и  вздыхала тяжело:  "Что
делать, что делать?"...
     Внезапно  женщина услышала  скрип  сырого  песка  за окном.  Испугалась
сначала, хотела вскочить,  выглянуть в темноту, но отогнала от себя пугающую
мысль - чудится все, спать надо. Надо спать скорей, чтобы день новый быстрее
начался. А боятся некого. Отбоялась. Хуже ничего и быть-то уже не может.
     Да  и кому  ходить там?  Зачем?  Степы нет. Она да  сын. Если Артемий -
зачем  она  теперь Артемию-то, избитая  и немощная.  Он  потом  придет.  Она
чувствовала, что придет. И жизни ей не даст.
     Откуда-то с улицы потянуло гарью. Костя заметался, застонал, забормотал
еще  громче.  Какой-то удушливый  запах  проник сквозь щели окна, и наполнил
комнату сладковато-приторным  привкусом, осевшим на губах.  Запах  витал  по
комнате, забирался  в  щели,  легким невидимым  облачком  оседал  на горячей
подушке.
     Варя  не уснула  - провалилась в  сон быстро и тяжело. Сразу приснилась
мама. Она пела ей странную грустную песню и гладила по голове, приговаривая:
"Бедная  ты  моя".  Потом  приснился  отец. Веселый  такой,  родной.  Будто,
приехала к нему Варя  в гости -  на корабле плыла. Корабль большой, белый. А
море  ласковое. Плещется о  борт,  барашки  по воде бегут,  и  ветер по щеке
треплет. Корабль  к берегу  причалил,  а Варя растерялась: как  отца  своего
найдет? Людей спрашивать  стала отца,  мол, ищу, бородатый такой у нее отец,
как,  мол, найти. И  нашла. Быстро  отыскала,  где живет. Она даже, пожалуй,
знала, где его  дом - среди сосен, уютный  и надежный. Ей  казалось, что она
когда-то  уже  бывала  здесь.   А  отец  увидел  ее,  обрадовался.   "Вот  и
Варюшка-Варюха приехала!", - говорит. "Я ждал тебя, давно  ждал. Молился  за
тебя. Ты чувствовала, что я за тебя молился? Варюха ты моя". Варя заплакала,
на  шею отцу бросилась и давай его обнимать. И отец ее обнимает. Все сильнее
и сильнее. Больно  даже как-то сделалось, дышать трудно стало. Варя  говорит
ему: "Пусти, никуда я от тебя не уйду". А он плачет, смеется и обнимает все.
"Вот  и  встретились, - говорит,  -  вот и встретились. Теперь  уж  навсегда
вместе будем!"...
     Варя закричала, вырываться начала. "Не уйду я, - говорит, - папа, пусти
только!" А он плачет все и смеется: "Теперь вместе, Варюха!"

     Утро  было  туманное  и  влажное. Серое низкое небо нависло над  сырыми
крышами домов. Рваные, словно искусанные кем-то тяжелые тучи медленно ползли
по краю горизонта,  свинцовая  тяжесть прижимала их к самой земле, нанизывая
на  макушки  темного  лес - серые  поначалу,  они  налились  вдруг  пугающей
чернотой. Жаркие всполохи, рвущиеся от земли, окрасили небо в розовый, потом
в красный,  потом в темно-бордовый цвет. Откуда-то тянуло удушающей гарью, и
внезапно огромное,  в полнеба, зарево разлилось  кроваво и пугающе,  выливая
свой  багровый отблеск  на раскинувшийся внизу лес, на темные, не вспаханные
еще поля, и растворилось в молчаливом течении рек и речушек.
     Одинокая большая птица, вынырнувшая из  черноты, кружила над  остатками
человеческого жилья. Она видела, как  копошатся  внизу люди,  как беспомощно
машут  руками, словно крыльями, кричат и ухают по совиному. Птица недоуменно
сделала пару кругов  над пепелищем  и  исчезла  в  густом тумане.  А где-то,
далеко-далеко,  протяжно и жалобно несколько  раз всплакнул колокол,  и звон
его долго еще плыл над сонной округой.

     Вятка, 1999 год



     Корректор - Т.И. Лебедева