Помните из Ветхого Завета?
Не о нас  ли писано то? Не о наших ли сегодняшних грехах? - Константин тяжко
вздохнул и продолжил. -  Второй раз  в своей жизни мне приходится переносить
нестерпимую боль, и кажется она невыносимее от  сознания,  что ничего нельзя
изменить.  Много  лет  назад,  когда  умирала  ваша  мать,  я глядел  на  ее
затухающий взор, и слезы бессилия душили меня.
     Константин запустил  пальцы  в  густую бороду,  уставившись в  незримую
точку. Тяжелые воспоминания нахлынули на него.
     - И вот теперь, - он с трудом перевел на детей уставший взгляд, - и вот
теперь похожая боль  терзает меня. Я  вижу,  как затухает православная жизнь
моего Отечества, вижу, как люди отворачиваются от Бога и топчут его имя, как
льется безвинная кровь, вижу, и мне  больно от того, что я не в силах ничего
изменить.  Не могу больше!  Если  бы только кто подсказал, как помочь России
выбраться из этой мглы... Чем помочь ей?
     Боюсь  только,  что тем и  могу оказать услугу,  что окажусь  в красных
казематах.  Да что  я?!  Я  -  ладно! У вас вся  жизнь впереди,  мне за  вас
страшно! На днях я имел беседу с  владыкой нашим, Антонием Храповицким, и мы
решили,  что  младое  племя  нужно  отправлять  за  границу, и  сделать  это
безотлагательно.

     Борис  с  Сергеем быстро  переглянулись, мрачная тень пронеслась  по их
лицам,  они хотели что-то ответить  отцу, но громкий Варин возглас  опередил
их:
     - Папа! Папочка, как же ты мог решиться на такое? Как? Нет. Нет, я
     никуда  не поеду. Здесь мой дом, друзья,  моя  родина,  наконец.  Папа,
открой глаза. Гроза кончится, а после грозы всегда бывает солнце. Ты взгляни
в окно, папа, ты посмотри на  это небо, видишь, какое оно голубое... А птицы
как  поют, слышишь? - и, будто  подслушав взволнованные  речи девушки, прямо
над  их окном  звонко  защебетали  взъерошенные воробьи.  Только что  прошел
теплый  украинский дождь, и  веселое  "кап-кап" звучало со всех сторон; было
так  покойно, словно  давно  кончились пугающие  выстрелы, перестала  литься
кровь,  и  не  было   никогда  на  дворе  ни  страшного  восемнадцатого,  ни
взбалмошного двадцатого.
     - Подожди, Варя, не горячись, - остановил Сергей сестру.  - Может быть,
отец прав. Он же не сказал, что ехать надо сию  минуту. Подожди,  мы еще все
обсудим.
     -  Что обсудим,  Сережа?  Что обсудим?  Уехать  неведомо  куда, бросить
все... Я не хочу больше обсуждать эту тему.
     Варя металась по комнате, нервно заламывая пальцы, а Константин  глядел
на  нее, и  в душе  у  него  была  сумятица. Он подошел к дочери, пригнул ее
голову к себе и ласково погладил по волосам.
     - Успокойся, девочка моя. Эх ты, Варюшка-Варвара.
     Вот так было  всегда. Стоило отцу сказать ей тихое слово, и становилось
хорошо-хорошо, разбивались вдребезги сомнения, забывались обиды.
     Варя  прижалась к широкой  отцовской груди, как  в детстве,  и тихонько
всхлипнула.  "А  как  же мне  жить  без отца? Кто успокоит  и  приласкает? -
подумала девушка. - А как мне жить без дорогих братьев, самых лучших братьев
на  свете?". Нет, она не сможет без них. Варя ласково посмотрела на отца, на
Бориса, на Сергея и улыбнулась сквозь слезы.
     Целый день  девушка бродила по городу. Она устала от ходьбы и свербящих
дум. Духота не давала дышать. Варя забрела  в парк,  что  находился почти на
окраине Харькова,  присела на  скамью  и,  сорвав кипарисовую  темно-зеленую
ветку, нервно растерла ее в руках .
     - Нехорошо, барышня,  деревья губить, -  вдруг услышала  она над  своей
головой голос.
     Варя  подняла  глаза и  увидела  улыбающуюся физиономию  белобрысого  с
яркими конопушками на лице долговязого красноармейца в потрепанной шинели.
     - Вам-то что! - резко ответила она.
     - А  мне  ничего. Так просто. Я,  может, познакомиться хочу, - еще шире
улыбнулся красноармеец.
     - Ну и хотите, - усмехнулась Варя.
     - Ты чего такая сердитая, барышня? - спросил парень.
     - Какая я вам барышня? Вы что, других слов не знаете?
     - Вот это правильно, это по-нашему, - рубанул воздух парень. - Барышень
мы  скоро всех  ликвидируем, и будут у нас  одни пролетарки, смелые, ловкие,
без сюсюканий и обмороков, без стишков и романсов, - воодушевленно заговорил
он. - А, между прочим, слышала, как белые драпают? Только пятки  сверкают. А
я, между прочим,  тебя до дому проводить  могу, - будто хвастаясь, предложил
долговязый.
     - Ну, проводите, - засмеялась Варя. - Так что  вы  о белых  говорили? -
спросила она, поднимаясь со скамьи.
     - Я говорю,  драпают  хорошо. Пусть себе драпают - воздух чище. Мы  без
них такую жизнь построим - закачаешься. А тебя, между прочим, как звать-то?
     - Между прочим - Варя.
     - Ва-аря. Ва-арюшка,  -  нараспев повторил он.  - Красивое имя.  А меня
просто кличут, по-пролетарски - Степаном.
     Незаметно они подошли к Вариному дому.
     - Вот тут я и живу, - показала девушка на тесовые ворота.
     -  Тю-ю,-  присвистнул Степан разглядывая основательный двухэтажный дом
протоиерея Селивановского. - Все ясно. Поповская дочка, значит? Ну-ну... А я
иду,  распинаюсь  перед  ней  о  красивой  будущей жизни, а  она... Ну-ну...
Поповка! Все вы... А-а, - не договорил он, махнув рукой.
     -  Зачем  вы так, Степан? Ведь вы  не  знаете ни меня, ни моего отца, -
возму тилась Варя.
     - Я не знаю? Да я их всех, как облупленных... - вспыхнул Степан.
     -  Прощайте,  - кивнула  Варвара и, не дав  ему  договорить, вбежала  в
ворота, плотно закрыв их за собой.
     Варя бросилась на диван и горько заплакала.
     - Что  с тобой, сестричка? - подошел к ней  Борис. - Ты никак не можешь
прийти в себя от утреннего разговора? - спросил брат.
     -  Боренька,  скажи мне,  почему  столько  ненависти в людях?  - громко
всхлипывала она.
     - Если бы я знал, милая, - поправил Борис съехавшие с переносья очки. -
Я  сам,  сестренка,  не могу разобраться  во  всей этой круговерти, во  всей
неразберихе. Жили себе спокойно люди, влюблялись, ходили  в гости, слушали в
парке музыку, смотрели спектакли, словом,  тишь да гладь.  А  потом  хлынули
потоки крови, брат стал ненавистен брату, жена - мужу, все смешалось, каждый
стал искать свою правду, и  покатилась матушка-Россия в бездну. Кто ответит,
когда  лопнут  сети бесчинств и злодеяний, опутавшие бедную Русь? Боюсь, что
вкусивший крови долго будет желать ее, и не дождаться, видно, когда кончится
эта  бесконечная  грызня.  Ради  чего  свершилась   так  называемая  Великая
революция?  Ради  того, чтобы  друг ненавидел  друга,  чтобы  человек  грыз,
наслаждаясь, другого, забывая при этом о Боге, о совести, о чести, о любви к
ближнему.  Теперь,  наверное,  потребуется немало времени,  прежде чем  люди
поймут, что кровавые распри  лишь еще более  озлобят  и ожесточат. Не плачь,
Варюшка.  Подумай, есть ли смысл оставаться здесь, чтобы и самим уподобиться
тем алчным и жадным до расправы.
     Варя давно вытерла слезы  и, не перебивая, слушала брата. Тысячи мыслей
роились в ее голове, наконец, она улыбнулась и произнесла с облегчением:
     - Я решила, Боря. Я еду.

     Вечер стоял  удивительно сонный и тихий, как когда-то, в былые времена.
Взяв  в  библиотеке  отца  "Путешествия  Государя  наследника  Цесаревича на
Восток", Варя поудобнее устроилась в широком кресле и раскрыла книгу.
     Она полностью погрузилась  в  чтение,  когда  на  улице  сердито взлаял
дворовый пес. На воротах звякнул колоколец.
     - Я открою, папа, - подняла голову Варя.
     - Сиди,  дочка. Я  сам, - Константин поднялся из-за массивного дубового
стола, за которым любил работать, и пошел к дверям.
     Степану открыл грузный, в очках,  мужчина, с длинными волосами и густой
бородой.
     У Константина екнуло сердце. "Неужели за  мной?  - пронеслось в голове,
когда он увидел молодого парня в красноармейской шинели.
     - Скажите, здесь живет Варя? - переминался парень с ноги на ногу.
     - Здесь, - растерянно ответил Константин.
     "Неужели за ней?" - больно шевельнулась мысль.
     -  А можно  мне  ее  видеть?  Обидел  я  ее утром.  Извиниться  хочу, -
покраснел красноармеец.
     От сердца отлегло - Бог милостив пока.
     - Ну что ж, мил человек, проходите. Коль обидел, извиниться не грех.
     - Да нет, я тут подожду, - смутился Степан.
     - Нет уж, мы гостей на улице не держим. В дом проходите.
     Варя  округлила  глаза, когда  на  пороге появился отец  с  ее утренним
знакомым. Вновь вспыхнула обида, но она подавила ее и, улыбнувшись, сказала:
     - Добрый вечер, Степан.
     - Угу, - пробурчал он и, как вкопанный, остановился в  дверях. - Я вот,
Варя, пришел..., - окончательно смутился он.
     Девушка засмеялась его неловкости:
     - Разве? - удивилась. - А я думаю, Степан пришел или мне кажется?
     - Что ж ты, дочка, человека в  дверях держишь? К столу приглашай, чайку
сообрази, - пожурил Константин и деликатно удалился из комнаты.
     На большом подносе,  принесенном Варей,  пыхтел паром чайник, в вазочке
лежали печенье  и  сахар, на блюдце лоснились маленькие прозрачные кругляшки
колбасы. "Неплохо живет попович",  -  сердито подумал Степан и тут же ругнул
себя - ведь с добром пришел.
     - Варя, я извиниться хочу,  - присел Степан на краешек стула. - Прости,
что утром обидел тебя.
     - Бог простит, - проговорила Варя, помешивая ложечкой чай.
     - Я, это, грубо, конечно.  Но как-то само  так получилось, против воли.
Понимаешь, я столько насмотрелся за  все это время. - Степан замолчал, глядя
в сторону,  и, понизив немного голос, заговорил вновь. - Ты знаешь, два года
назад казаки насмерть  запороли моих отца и мать. Я никогда не смогу  забыть
этого. Никогда не забуду и наглую физиономию одного дьячка. Мы с продотрядом
собирали муку и зерно для голодающих,  и когда зашли в дом местного служаки,
он, как  коршун, налетел  на  нас и заорал,  плюясь:  "Изыдьте,  краснопузые
черти! Не троньте чужого. Голодающих накормить захотели,  - кукиш вам,  а не
продовольствие!  Сдыхайте,  а  я своего  не отдам!". Понимаешь,  не забуду я
этого. Конечно, не все, наверное, такие. Против воли у меня как-то...
     -  Против воли? -  горько  усмехнулась Варя.  -  А  я вот долго плакала
потом. Сегодня целый день меня  мучает  вопрос -  почему люди  так ненавидят
друг друга.  Вы  сказали, Степан,  что  знаете  "их",  попов  то  есть,  как
облупленных. А вот мой отец никогда, никому в жизни ни сказал дурного слова.
Люди всю жизнь шли к  нему  кто за советом, кто  с просьбой, кто со слезами,
кто с радостью, и никогда, вы слышите, ни-ког-да он не оттолкнул от себя, не
сказал плохо, не рассмеялся в лицо. Он всегда  дарил только добро  и свет. А
теперь  люди  забыли  Бога,  убивают  священников,  грабят  церкви.  И  если
вы,обличители христианства, имеете большое, доброе, чистое сердце, откуда же
в вас вся эта жестокость?
     Стыд разлился по лицу Степана,  и пока он  собирался  что-то  сказать в
свое оправдание, в комнату вновь вошел Константин.
     - Не возражаете,  если я попью вместе с вами чайку? - хитро  подмигнув,
спросил он.
     Чаевничали допоздна. Вернулись  домой Борис  с Сергеем  и составили  им
компанию. Говорили о разном: о Боге, о жизни, о революции.
     Когда   прощались,   было   далеко  за  полночь.  Степан  шел  темными,
беспросветными улицами, и в  голове  его  было так же  беспросветно. Та  его
правда, которую он так тщательно оберегал, показалась ему  шаткой и  жалкой,
как старый мосток через бурную реку.
     Зато  мосточек,  тянувшийся  от  Степана  к  Варваре,  с  каждым   днем
становился все более прочным -  встречались Варя со Степаном теперь часто. И
хотя  их миропонимание во многом расходилось,  это  не мешало  им, однако, и
какая-то притягательная сила влекла их друг к другу все сильнее и сильнее.

     Отъезд  оттягивался.  Бесконечные  важные  дела  не  позволяли  уехать,
оставив  их  неоконченными,  но было  давно  ясно,  что оставаться в  России
небезопасно. Беспощадно,  словно  по чьему-то указу,  грабились  монастыри и
церкви,  сотнями,   как  уток  на   охоте  в  удачный  сезон,  расстреливали
представителей интеллигенции, буржуазии, духовенства. Расстреливали жестоко,
и  было такое  чувство, что хотят  вытравить  весь цвет  нации, вырезать под
корень тех, кто  не приемлет большевистскую Россию с ее новыми, утопическими
законами.

     Теперь уже Варя жалела, что  дала свое согласие на отъезд. За  короткое
время  она сильно привязалась  к Степану, и разлука представлялась ей чем-то
ужасным.  До  сих пор она молчала  и  не говорила  о скорых  изменениях в их
жизни, но понимала, что рано или поздно должна будет это сделать. Варя долго
готовилась  к  разговору,  а вышло  все как-то  само собой,  просто  взяла и
выпалила -  то ли подсобил пасмурный ветреный вечер, то ли горькая эта тайна
устала сидеть взаперти.
     - Степ, - сказала она,  глядя, как ветер гнет за окном деревья, - Степ,
скоро нам придется с тобой расстаться. Надолго, Степ. Навсегда.
     -  Не понял,  - поднял  голову  Степан и отложил в  сторону  починяемый
сапог. - Ты что, хочешь сказать, что я не пара тебе? Живу в хибаре, сам чиню
обувку.
     - Да подожди ты, - не дала ему договорить Варвара. - Уезжаем мы. Далеко
уезжаем. Когда - точно не скажу, но очень скоро.
     Степан сидел какое-то время, не шевелясь. Ему казалось, что Варя шутит.
Какой отъезд? Он  не слышал  об этом  ни от  Константина Николаевича, ни  от
Вариных братьев. И потом, как же он? Он что, ничего не значит для нее?
     - Не понял, - снова повторил Степан.  - В Москву  что  ли?  Куда,  куда
уезжаете-то, зачем?
     - За границу, Степа,  - сказала  Варя, не отрывая взгляда  от окна.  Ей
хотелось  плакать,  но  она  больно кусала  губы,  чтобы  не  выдать  своего
состояния.
     - Погоди, зачем  за границу? - Степан слушал ее в полном недоумении, до
него никак не доходил смысл Вариных слов.
     -  Нельзя нам  здесь  оставаться, ты сам  об этом прекрасно  знаешь.  К
владыке  Антонию и  моему отцу  давно приглядываются.  Братья  тоже  будущие
священнослужители,  значит  и  им  здесь  будет  несладко,  да и  ты  можешь
пострадать, когда твои друзья узнают, с кем водишь знакомство.
     - Ерунду  ты  говоришь, Варька, мои друзья  не изверги.  И потом, может
твоему отцу придти и повиниться? - неуверенно проговорил Степан.
     - Да в чем же виниться, Степа? В чем вина отца, братьев, моя? Мы никому
не сделали  худого.  В  чем вина?  В том,  что мой отец  всю жизнь учил нас,
детей,  да  и  не только нас,  добру  и  справедливости? -  вспыхнув, гневно
посмотрела на Степана Варвара.
     - А, а-а, - растерялся от ее взгляда Степан, - а как же я?
     Он вскочил с табурета, опрокинув его, схватил Варю за плечи и повторил:
     - А как же я? Я ведь люблю тебя, Варька, - вырвалось у него. - Я, между
прочим, никуда не пущу тебя. Слышишь? Никуда!
     Неожиданно он  притянул Варю к себе, нащупал своими губами ее послушные
губы и замер в долгом неумелом поцелуе.
     У Вари  закружилась  голова, никогда еще  ей не  было  так хорошо.  Она
закрыла глаза и наслаждалась своим первым поцелуем, пока ей хватало воздуху.
Потом слабо оттолкнула Степана и, зардевшись, прошептала:
     - Ты чего, Степа? Нехорошо это.
     -  Варька,  мне плевать, что скажут мои друзья, когда  узнают обо всем.
Понимаешь? Плевать! Я просто люблю тебя и все. Понимаешь? И не хочу потерять
тебя, слышишь ты, глупая девчонка?!
     Варя   вдруг  бросилась   Степану   на  шею  и  громко,  по-девчоночьи,
расплакалась:
     -  Степка, а я как буду там, без  тебя?- глотая слезы, дрожала она всем
телом. - Я  ведь  тоже  люблю  тебя.  Сильно-сильно. И всегда  буду любить и
никогда не забуду. - Варя слегка отстранилась от Степана, посмотрела на него
и, вновь уронив голову ему на грудь, заплакала еще горше.
     Слезы ручьями  катились по щекам,  она не хотела  вытирать  их, ей надо
было выплакать всю боль: боль за себя, за отца, за братьев, за Степана, боль
за родину свою.
     Степан крепче прижал Варю к груди и гладил ее мягкие,  пушистые волосы.
Он не знал, как утешить ее. Ему самому хотелось завыть от безысходности, как
загнанному  волку.  Он взял  девушку за  подбородок,  заглянул ей в  глаза и
увидел,  как в  них бьется боль,  его  или Варина,  или их общая,  но  такая
горькая и такая неразрешимая.
     - Варюшка, давай  поженимся, - вдруг предложил  он. - Поженимся, и тебе
не придется ехать. Всю жизнь  тебя на руках носить буду. Варюшка, Варюха моя
... Он целовал ее безучастные  теперь губы, гладил ее взъерошенные волосы, а
она смотрела, сухими уже глазами куда-то  мимо, и не отвечала  Степану ни на
его  слова, ни на  ласки. Что-то надорвалось, что-то сломалось в ней,  видно
выплакала она вместе со слезами всю самое себя.
     Степан взял  Варю на руки, пошатываясь, понес ее к старенькому дивану и
опустил осторожно...
     Алая  зорька занялась на  небосклоне. Ночь  прошла. Счастливая? Горькая
ночь.  С горькими  поцелуями, горькими объятиями.  Слезы высохли,  а  горечь
осталась.
     Варвара сидела прямая,  с потухшим взглядом и  бледными щеками.  Степан
налил ей кипятка, отрезал ломоть ржаного хлеба и, придвинув поближе скромное
угощение, прошептал ласково:
     - Ты поешь, Варенька. Не обессудь, чем богаты.
     Варя посмотрела на него искоса, сделала несколько глотков,  но хлеб так
и остался лежать нетронутым.
     - Ну чего ты, Варь? - дрожащими пальцами убирая прядку волос с Вариного
лба, жалобно  спросил Степа.  - Ты не  любишь меня теперь? Моя  ты теперь на
веки вечные.
     - Пойду я, - вставая, сказала девушка.
     - Варь, а мы знаешь, что сделаем? - схватил ее руку Степан. - Мы сейчас
вместе с тобой пойдем, чтобы отец браниться не стал, что дома не ночевала. И
я  скажу  ему, так, мол,  и  так, Константин  Николаевич, мы  с Варей решили
пожениться, и никуда она с вами не поедет, - радостно закончил он.
     - Решил, - без оттенка в голосе проговорила Варвара.
     Степан растерянно взглянул на нее.
     - А как же..., сегодня ночью-то? Это что? - заикался он. - Варька?
     - Оставь меня, Степа. Я одна домой пойду.  И не приходи, сама дам знать
о себе.
     Варя быстро натянула шерстяную кофту и вышла, не прикрыв двери.


        Глава 9

     Константин не ложился. Нет, не из-за того, что Варя не пришла домой. За
нее он был спокоен, взрослая уже, своя голова на плечах. Да и  Степан парень
надежный. Вот время только ненадежное, лихое время.
     Угнетало другое.  С тех пор,  как  Константин принял  решение ехать, он
потерял  покой  и сон и  тешил себя лишь  тем,  что  отъезд этот, -  явление
временное, что  улягутся страсти, вспомнит народ Бога и прекратит гонения на
церковь Христову, а  он  там,  вдали от  родины,  будет  молиться  за  грехи
мирские, за убиенных. Если будет за кого молиться...
     В  самые  первые  месяцы  после  революции  в  Царском  селе  был  убит
протоиерей Иоанн Кочуров, в Александро-Невской Лавре красногвардейцами  убит
священник Петр Скипетров,  зверски замучен архиепископ Андроник Пермский,  в
Москве вместе с протоиереем Иоанном Восторговым  и группой русских министров
расстрелян  епископ  Герман Вольский,  по личному  приказу  Троцкого замучен
епископ Амвросий,  утоплен  с камнем на шее архиепископ Гермоген Тобольский,
на  Смоленском  кладбище лежат  сорок  священников, закопанных живьем;  убит
митрополит Киевский Владимир, один архиерей, 102 священника, 154 диакона, 94
монаха и монахинь; закрыто 94 церкви  и  26  монастырей; осквернены  десятки
храмов и  часовен. Это был  восемнадцатый год. Сейчас на  исходе  двадцатый.
Сколько их, безвинно сложивших голову? Возможно ли сосчитать число  смертей?
И есть ли конец им?
     На одно уповал Константин,  что не  один  он будет на  чужбине,  многим
придется оставить родной  дом. Поначалу  он хотел отправить только детей, но
чем дальше, тем более творилось бесчинств, смотреть  на которые не было сил.
Влады