на, не обращая на Лешкин удрученный вид  никакого
внимания.
     На  стоявшем  возле  окна  столе  дымился  сваренный  картофель,  лежал
нарезанный ломтями  хлеб,  а запотевшая кринка с молоком завершала весь этот
аппетитный натюрморт.
     - Ждешь кого-то? - спросил Лешка.
     - Не-а, ужинать собралась, а смотрю, ты идешь. Дай, думаю, позову.
     Лешка усмехнулся и пристально посмотрел на Гланьку. Она была ничего: ее
дородное тело,  туго  обтянутое  ярким цветастым платьем, манило и волновало
многих мужиков. Пожалуй, если бы не Шура, Лешка влюбился бы в Гланьку.
     - Чего  уставился, - дернула его за  вихор  девушка, - проходи, садись,
-подтолкнула она Лешку к широкой лавке.
     - Выпить есть чего? - хмуро буркнул он.
     - Выпить? - хихикнула Гланька. - Ой, я и не знаю даже.
     -  Есть или нет? Чего кривляешься, я не  на посиделки пришел, -  сурово
рявкнул тот.
     - Чего  ты, Лешк? -  надула губки  толстуха. - Чего  сердитый-то такой?
Сейчас  я посмотрю,  -  она вразвалку  подошла к подполью и  с  геркулесовой
легкостью подняла тяжелую массивную крышку.
     Гланька  долго  звенела  и стучала  чем-то,  прежде  чем  ее  довольная
конопатая физиономия показалась из-под пола.
     - Нашла, - весело сверкнула она глазами.
     Лешка захмелел быстро,  то ли от того,  что  с утра  не держал  во  рту
маковой  росинки, то ли от навалившейся на  него жгучей  обиды. Он постоянно
подливал  себе  из  бутыли  в  стакан,  утирал  катившиеся  пьяные  слезы  и
приказывал Гланьке: "Пей!".
     Девушка морщилась, но Лешка упрямо  заставлял: "Пей, кому говорят!", и,
не переставая, жаловался раскрасневшейся толстухе:
     - Нет, ты скажи, побрезговала..., мною побрезговала! С этим, из церкви,
"фи-фи-фи, ля-ля-ля", а мне: "Отстань,  Леш!". Ну, чем я не хорош-то, скажи,
а?
     - Да  брось ты, Лешенька, не убивайся.  Чего ты,  как ребенок, в  самом
деле, - гладила его по голове расчувствовавшаяся девушка. - Да мало ли девок
у нас  хороших?  Ну,  успокойся,  забудь, -  шептала она  все  ближе и ближе
придвигаясь к парню.
     - Глань, Глань-ка... Вот тут болит, понимаешь, - бил  он себя в грудь,-
вот тут!
     - Ой, Лешенька, не пара  тебе Шурка. Нехорошо,  конечно, так о подруге,
но  какая-то  она  неземная  вся,  что  ли...  А  ты  парень  простой,   без
премудростей, тебе и девку попроще надо.
     Гланька вплотную придвинулась к Лешке, и  теперь ее пухлые розовые губы
почти касались его лица. Он слышал ее  прерывистое  дыхание, чувствовал, как
упругая грудь касается его груди. Вдруг он  забыл, что минуту назад плакался
о  несчастной,  неудавшейся любви. Лешка неистово впился  влажными губами  в
ждущие,  трепетные  Гланькины  губы  и  насладился  каким-то звериным  почти
поцелуем.
     Что  было  потом,  Лешка  помнил плохо. Смутно  вспоминался запах сена,
по-кошачьи светящиеся  в  темноте  Гланькины глаза  да  собственный  слабый,
безвольный плач...


        Глава 4

     "Милая  матушка, здравствуй!  Пишет  тебе сын твой, Константин. Прости,
милая  матушка, что  долго  весточки никакой  не слал.  Как-то  все  времени
выбрать не мог: пока обустраивался на новом месте, пока то, другое.
     Привыкал я долго и трудно, поначалу даже  сомневаться начал, за  то  ли
дело  взялся. Теперь все  образовалось, привык немного. Люди здесь  хорошие.
Особенно  сдружился с Николаем Кибардиным, он, как и  я, псаломщиком служит.
Род у них большой, священнический. Да ты слыхала, должно быть.
     Хочу я  тебе, матушка,  новость  сообщить.  Не  знаю  даже,  с  чего  и
начать...
     Мечтала  ты,  чтобы  я  женился  поскорее. Наверное, пришло это  время.
Человек  я взрослый - двадцать  один год  уже,  пора  и  о  семье  подумать.
Встретил я здесь девушку и понял, что судьба это моя. Шурой ее звать, на год
только меня постарше будет.
     Хочу я твоего благословения попросить. Решили мы пожениться  с Шурой. Я
думаю,  ты  не  будешь  против.  Это  замечательный  человек,  мама. Уверен,
понравится она тебе.
     Собирайся  в  путь, как  только письмо получишь.  Очень  мы  тебя ждать
будем. Кланяемся с Шурой тебе низко, ждем и целуем.
     До свидания, матушка. Сын твой, Константин."

     Лизавета  копошилась в огороде.  Вышла  она  чуть  свет,  пока  горячее
июльское солнце не  иссушило землю. Спина еще  болела от вчерашней прополки.
Не успела она склониться над распустившей хвосты морковью, как услышала, что
чей-то знакомый голос окликает ее:
     - Оглохла  ты,  что  ли,  Елизавета Ивановна! Кричу, кричу - ничего  не
слышишь.
     - Ась?  - подняла Лизавета голову и  с трудом  распрямилась, вытирая  о
подол платья зазеленелые шершавые руки.
     -  Дома  ли ты, Елизавета Ивановна?  Письмо тебе, -  прокричал с  улицы
почтальон  Емельяшка,  который,  сколько помнит себя  Лизавета, разносит  по
домам дурные или хорошие вести.
     - Да  дома, дома  я. Никак, Емеля, весточку  какую принес? - в волнении
спросила женщина.
     - Письмо тебе, от сына, должно быть, - ответил почтальон.
     - Ой, батюшки святы! Ой, Господи! Дождалась! - всплеснула она руками  и
почти бегом бросилась к почтарю.
     Лизавета  держала  в  руках  долгожданное  письмо и  медленно  шевелила
губами: "Милая матушка, здравствуй! Пишет тебе..."
     - Что сын-от пишет? Хорошее аль плохое? - спросил Емельян.
     - Хорошее, хорошее. Ох  ты, радость-то какая! Жениться младший надумал.
Спасибо за новость, Емеля! Побегу, Фокиным рассказать надо.
     Елизавета собралась  в дорогу  быстро. Много  пожиток  брать не  стала,
приготовила только гостинцы Косте да своей будущей невестке.

     "Сотворивший в начале мужчину и женщину сотворил их. И сказал
     посему,  оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей, и будут
два одною  плотью, так, что они уже  не двое, а одна  плоть.  И так, что Бог
сочетал, того человек да не разлучит".
     Мелкий дождь начался  спозаранок.  Лохматые тучи  навалились на  землю.
Тонька сокрушалась, глядя на небо:
     - Надо же, такой день, а дождь не перестает.
     - Ничего, - улыбалась Мария, - говорят, примета есть: дождь в
     свадьбу - счастье будет.
     Они стояли под сводами церкви  красивые и взволнованные. Нежное розовое
платье  было  Шуре  удивительно к лицу.  Костя  смотрел  на  свою невесту  с
нескрываемой гордостью, ему казалось, что нигде  на свете нет милее девушки,
чем его дорогая Шурочка.
     "Любите своих жен, как Христос возлюбил церковь и предал себя за нее...
любящий свою  жену любить  самого себя. Жены, повинуйтесь своим  мужьям, как
Господу, потому что муж есть глава жены, как Христос глава  Церкви, и  Он же
спаситель тела".
     Шура  не слышала,  что  говорит  священник,  мысленно  она  улетела под
расписанные своды и порхала там легкая и счастливая.
     - Согласен ли раб Божий Константин взять в жены рабу Божию Александру?
     - Согласен.
     -  Согласна  ли  раба  Божия  Александра  взять  в   мужья  раба  Божия
Константина?
     Шура не  сразу  поняла, что  священник обращается  к ней.  Она медленно
спустилась  из-под  золоченого купола  на холодный  церковный пол, и  только
тогда до нее долетел обращенный к ней вопрос.
     - Да, - глядя влюбленными глазами на Костю, прошептала она.
     Вот и все. Только что жених и невеста - теперь муж и жена. Они ехали на
украшенной лентами тройке каурых лошадей тесно,  прижавшись  друг  к  другу.
Веселая толпа встретила молодых возле дома, улюлюкая и поддразнивая.
     Где-то, позади всех, мелькал пышный  Лешкин чуб. Лешка долго не решался
пробраться поближе, решившись же, растолкал всех локтями, подошел вплотную к
Шуре  и, глядя  ей  прямо в глаза, процедил сквозь зубы:  "Поздравляю", -  а
потом, смерив Константина долгим взглядом, сплюнул на землю и зашагал прочь.

     Быстрокрылой бабочкой  пролетело лето. Осень началась рано, промозглая,
мерзкая, с бесконечными  холодными  дождями,  а потом  резко,  в  одну ночь,
навалило снега, и ударили морозцы.
     В  феврале  Шуре  пришлось оставить  учительство, так  как  Константина
переводили в  село  Спасо-Подчуршино  Слободского уезда,  рукоположив в  сан
иерея.
     С родными  Шура  прощалась  жарко,  точно  предчувствуя, что больше  не
сможет увидеться с ними.
     - Что ж, дочка, сама судьбу выбирала, - только и сказал отец.


        Глава 5

     "Се аз, князь великий Иван  Васильевич Всея  Руси пожаловал есми Андрея
Иванова,  сына Племянникова, городком на Вятке... На Москве лета 7013 (1505)
майя".
     В  стародавние  времена,  как гласит  предание,  Новгородская  дружина,
искавшая себе место для поселения, направилась из Устюга на восток, дошла до
реки  Летеки и спустилась по  ней  на  плотах до  самого  ее устья, где не в
дальнем расстоянии,  на правом берегу Вятки построила город  Шестаков. Часть
шестаковских  жителей,  гонимая духом  предприимчивости, отплыла  по течению
реки Вятки верст двадцать пять и основала селение, названное Слободою.
     Встретили в селе нового иерея  радушно. Константина с  Шурой поселили в
доме съехавшего в другое село священника. Это был первый в их жизни дом.
     Остатки зимы прошли  незаметно. Яркое весеннее солнце  быстро  прогнало
холода,  весело засверкало  в  худеющих  сосульках,  бросая  свои  блики  на
почерневшие избы; но осевший, ноздревато-пористый снег долго еще скрывал под
собою соскучившуюся по теплу мураву и желтоголовую мать-и-мачеху.
     Шура ходила тяжелая. Она сильно осунулась, похудела, подурнела.
     Ей  говорили -  дочка будет,  коль  красоту  взяла.  Говорили дочка,  а
родился сын. Никогда в жизни  не  испытывала она такой  нестерпимой боли, ей
казалось,  что она  вот-вот умрет,  так и  не увидев своего дитяти.  И когда
малыш закричал первое "уа", Шура улыбнулась  беспомощно: "Неужели сын? Пусть
Бориской будет".
     А  первого мая Бориску уже крестили. "Да возродится благодать  в  новую
духовную жизнь", - напутствовали его, окуная в святую купель.
     Мальцу не исполнилось еще и полутора годков, а семья вновь ждала
     пополнения, и в конце  сентября,  двадцать  второго, у  Бориски родился
брат,
     которого назвали Сергеем.
     Перед крестинами приехала Мария. Всю ночь  просидели сестры в обнимку и
не могли наговориться. Узнала Шура, что  подруга ее, Гланька, вышла замуж за
Лешку. "Свадьба была шумная, пьяная, - рассказывала Мария,  - а  похмелье до
сих  пор  аукается. Плохо  они  живут. Лешка  пьет  сильно, говорят,  что  и
поколачивает Гланьку".
     Назавтра были крестины. Восприемниками стали Мария и священник
     села Николаевского Георгий Годяев, таинство крещения  совершал крестный
отец Бориски - Георгий Утробин.

     Константин  с головою ушел в службу.  Он словно хотел  взвалить на себя
двойную ношу и отдать Господу долг за безвременно ушедшего отца своего.
     Восемь  лет  промчались, как один  день.  Много  чего произошло  за это
время: в 1897 году  Константин стал  членом миссионерского общества Братства
Святителя Николая в Вятке, годом позже был награжден набедренником и скуфьею
за усердную и полезную службу Церкви Божией и за заботливость  о просвещении
прихожан светом веры Христовой. За заслуги по духовному ведомству  награжден
благословением  Святейшего Синода. Константина  ценили и уважали, обращались
за  утешением  душевных ран,  приходили  за советом... "Служение Христу дает
истинный  смысл   нашей  жизни,  исполнение  воли   Его  есть  высочайшая  и
благороднейшая цель нашей деятельности, и блажен тот христианин,  который  в
простоте сердца будет исполнять заповеди Христовы. Для  таких христиан время
земных трудов будет легким, самая трудная жизнь - бесценным даром Божиим", -
так говорил Константин, так жил, так учил жить других.
     Все  это  время  Шура была рядом. За восемь  лет  любовь ее  к мужу  не
угасла, напротив, с  годами  стала  еще крепче.  После  рождения  Бориски  и
Сергуньки она родила Константину еще одного сына, Николеньку, но  тот сгорел
в одночасье девяти месяцев от роду.
     Шура  долго  оплакивала  сыночка,  но  потом вдруг  поняла,  что  опять
беременна, успокоилась немного и  теперь жила уже мыслью  о ее новом будущем
сокровище. "Сокровище" досталось ей особенно трудно. И  потом,  после родов,
Шура  долго не  могла придти в  себя.  Родилась девочка.  Ей тоже, бедолаге,
пришлось  несладко, поэтому и назвали Варюшкой, Варвара-великомученица. Шура
болела не месяц и не два, доктор сказал, что  надсажены почки и нужен покой,
покой и покой.
     Но покоя не было в их жизни. Сколько мест пришлось поменять за эти
     годы  Константину... Сначала Спасо-Подчуршино, потом  Кокшага,  та, что
недалеко от Костиной родины, теперь его отправляли в село Сардык Глазовского
уезда.
     Александро-Невская церковь, куда определили Константина,  не отличалась
ухоженностью и великолепием, видно, не знала  она прежде настоящего хозяина.
Много усилий  приложил Константин для  того, чтобы  убогий храм воспрянул на
радость прихожанам.
     Почти  год  прошел, прежде чем настал  час  освящения, с  благословения
Преподобнейшего Филарета, придельного престола в честь преподобного Серафима
Саровского. Это событие сильно взволновало жителей Сардыка,  но более  всего
они   восхищались  величественным,  новым,  изящной  работы  иконостасом,  с
художественно исполненной живописью  творения Ивана Князькова,  написанном в
полувизантийском  стиле  и  представляющем собой  воспроизведенные  копии  с
картин  Васнецова  и  других  не  менее  знаменитых  художников, чьи  работы
находились во Владимирском соборе и Храме Спасителя в Москве.

     Как горе не ходит одно,  так и радость  соседствует с бедою. Сардык жил
мирной, размеренной жизнью, молился за здоровье батюшки  Константина, а там,
пока еще далеко отсюда, неведомый доселе ураган начал трепать русскую землю.
     Пятый год нового столетия принес боль и слезы: высочайший манифест от 9
марта 1905 года, подписанный Николаем Вторым,  потряс многие умы и сердца. В
нем  говорилось,  что  ослепленные  гордынею  злоумышленные  вожди мятежного
движения  посягнули  на  освященные  Православной  церковью  и  утвержденные
законами основные  устои государства Российского, пытаясь разорвать  связь с
прошлым,  разрушить  существующий  государственный  строй  и учредить  новое
управление страною, на началах, Отечеству русскому не свойственных.
     Впервые за  всю  многовековую историю  народ  вдруг с  недоверием  стал
поглядывать  на священников.  Костя  много  размышлял о  таком  перевороте в
людских душах. Что заставило их изменить  свое  отношение к духовенству? Где
любовь  к  Богу дала  трещину? "Ничто  не может  родиться из ничего, - думал
Константин, - значит  есть среди нас такие, которые сеют зерна сомнения. Как
быть  и  как  вернуть былое  доверие?".  Этот  вопрос  беспокоил  не  только
Константина, все духовенство задавалось им.
     Страшная гроза  обложила  со всех сторон матушку Россию, беспросветная,
от  края до края.  Братоубийственные выстрелы слепили  глаза, ручьями лилась
человеческая  кровь на  несчастную землю, и  особенно  скорбно  в  этой буре
оказалось положение православного духовенства.
     "Нам не нужны попы! - кричали руководители кровавого прогресса. - От
     них в истории скоро останется одна лишь черная страница!"
     "Отвратны речи, но милостив Бог...", - молился Константин за заблуд-
     ших овец своих.
     А Россию продолжало лихорадить.
     Москва. 7 декабря  шестого  года Московский  Совет  рабочих  депутатов,
Комитет     и     группа     Российской    социал-демократической     партии
социалистов-революционеров   объявили   с  двенадцати   часов  дня  всеобщую
политическую забастовку и стремились перевести ее в вооруженное восстание. В
течение суток забастовали все фабрики, заводы, мастерские, конторы, магазины
и  московский железнодорожный  узел, кроме Николаевской  железной дороги. На
следующий день события перенеслись на улицу.
     Вятка. Глухой, темной декабрьской  ночью в городе Слободском  из склада
уездного воинского начальника  было похищено 313 винтовок. Позднее, в Вятке,
на Московской улице, в  доме Самылова,  в  квартире Куниченко  нашлась часть
похищенного оружия. В квартире, куда  нагрянули городовые,  было 25 человек,
которые   оказали   вооруженное   сопротивление.  Через  три  дня  произошло
столкновение  на  городской  водокачке.  Вооруженный  отряд  рабочих,  после
встречи с войсками, засел в доме Мышкина и  начал отстреливаться. Окружившие
дом  войска ответили  встречными выстрелами. С  той и с  другой стороны были
убитые  и  раненые.  Обеспокоенный нарушениями  Вятский губернатор  Левченко
объявил  о введении  в губернии  усиленной  охраны. Во избежании беспорядков
отменялись все собрания.
     Котельнич.  В дубовой роще все чаще и чаще начала собираться и молодежь
и кое-кто  постарше, но не было  слышно ни гармошки, ни  веселых песен. Люди
приходили туда,  долго негромко обсуждали чего-то и потом молча  расходились
по своим домам.
     Лешка давно заприметил эти сходки и самодовольно потирал руки:
     "Молодцы, ребята! Видно, и здесь заваруха готовится". Ему хотелось при-
     соединиться  к   ним,   но  природная  лень  и  беспросветное  пьянство
превратили  его  в сущее  ничтожество, все  мысли  которого  были направлены
только на то, - где достать опохмелку.

     Лешка разодрал глаза, громко зевнув, поскреб грязную щетину и заорал:
     - Глань, жрать давай!
     - Чего орешь, детей разбудишь, рано еще, - сонно пробормотала Гланька.
     Она  сильно постарела,  стала  еще толще,  в ярко-рыжие  прежде  волосы
вкралась  седина. Жизнь не баловала  ее. С самых первых  дней  после свадьбы
Гланька  мотала на кулак  слезы.  Когда уехала  из города ее  подруга  Шура,
Лешка, через неделю, сам завалился к ней. Он был изрядно пьян и тут же начал
лапать ее своими ручищами:
     - А что, Гланька, пойдешь за меня? - не спросил, а почти приказал он.
     Сердце у Гланьки тогда сладостно сжалось: "Вот! - торжествующе подумала
толстуха. - Дождалась!"
     Неделю она наслаждалась  своею любовью. А потом Лешка начал беспробудно
пить...
     - Не слышишь, мать, жрать, говорю, давай, - снова заорал Лешка. - И
     бутылка, чтоб  на столе  была, - грозно рыкнул он. -  Внутри все горит,
опохмелиться надо.
     - Чтоб ты сдох, окаянный, - поднимаясь с кровати, простонала Гланька. -
Где я  тебе жрать возьму? Давно  все  тобою пропито, и продать нечего, чтобы
ребятенков накормить. Ой, горюшко горькое, сколько лет я с тобою маюсь. Ведь
когда женились, тебе отец кой-какое состояньице отвалил. А где оно? Все, все
пропито, -  причитала она. -  Посмотри,  люди-то как  живут. У  Балыбердиных
лошадь, у Кашурниковых две... Э-э, да что говорить!
     - Заткнись, не вой, - прохрипел Лешка. - Подожди, скоро и у них  ничего
не останется. Трясет  Россию-то, а? Хэ-э! Глядишь, погуляем на  Николашкиных
поминках!
     Гланька ухватом  достала из печи вчерашние пустые щи и громко  хлюпнула
носом:
     - Дура я, дура, - продолжала причитать женщина. - Сколько лет, а  я все
жалею - зачем пошла за тебя?
     - Во-во! - захохотал Гланькин муж. - Сама хотела, сама на шею вешалась,
- Лешка вдруг замолчал, лицо  его сделалось серьезным, морщины разгладились,
и он проговорил  задумчиво. - Если б Шурка не встретила этого, как его, жили
б мы с ней теперь счастливо. Любил бы я ее..., - мечтательно вздохнул он.
     - Ой, господи, не смеши меня, грешную. Да ее мать с отцом покойные,
     царство им небесное, давно б не единожды в  гробу  перевернулись, глядя
на то, как она с тобою счастье б хлебала!


        Глава 6

     С тех пор,  как родилась дочь, Шура не переставала болеть. Временами ей
становилось  лучше,  она снова впрягалась в хозяйство, но видимое облегчение
быстро  проходило, и  снова  болезнь возвращалась  к  ней,  требуя  к  себе,
коварной, особого внимания.
     С полгода  уже Шурочка и думать забыла о своих недугах, она была весела
и  приветлива  с  де