й снег, и  Лешка даже решился на  поцелуй. К удивлению,
Шура не оттолкнула его, но после этого стала избегать Лешку  еще больше.  "И
кто их разберет, этих девок? Чего им  вообще надо? - злился Лешка. - Из кожи
лезу,  чтобы понравиться,  вон, никто из парней не наряжается так,  как  я".
Лешка  и  впрямь  любил  пощеголять:  он  носил  панбуковые  шаровары, яркую
ситцевую рубаху с  цветным  шарфом  на  шее, обувался  в  кожаные  сапоги  с
длинными наборными голенищами и медными подковками на подборках, а фуражку с
лаковым околышком сдвигал на затылок так, чтобы привлекательно развевался по
ветру его густой русый чуб.
     - Эх, - Лешка кинул фуражку оземь и заиграл плясовую. - Спляшем, Шурка,
что ли?
     Шура безразлично пожала плечами:
     - У Гланьки ноги горят, ты ее зови.
     - Горят! Ну и что? -  с  вызовом бросила Гланька.  - А для чего мы сюда
пришли? Семечки  лузгать?  - вскочила она с бревна, хватая за  руки  девчат,
захлопала в ладоши, закружилась так, что подол ее широкого платья  вскинулся
куполом, оголяя пухлые розовые коленки.


        Глава 3

     Костя смотрел в раскрытую книгу, не видя ни слова. "Устал, должно быть,
-  думал он. -  Трудный сегодня  день был". Он сидел, подперев ладонью щеку,
прислушиваясь к веселым переборам гармошки. "Городские веселятся, - молодежь
везде одинакова, что в деревне, что в городе. Наверное, и эта девушка там, -
подумал Константин о той, черноглазой, которую видел сегодня утром в церкви.
- Прогуляться, что-ли?... Смешно...", - и он снова уставился в книгу.
     Константин  заметил: девушка,  понравившаяся  ему  в  первый  день  его
приезда, придя в церковь, все время становилась на одно и то же место. Костя
украдкой любовался  ее милым открытым лицом. Ему нравилось как она молилась,
закрывая глаза и  тихонько шепча  молитву, нравилось,  как поправляет  рукой
выбившуюся  из-под  косынки  прядку темных волос. На протяжении  всей службы
Костя почти не сводил с нее глаз.
     Шура  давно приметила, что молодой симпатичный псаломщик смотрит на нее
каким-то волнующим взглядом. Однажды их взгляды встретились.
     Как-то, сидя  на высоком берегу  Вятки, где  девушка  любила  проводить
длинные летние вечерние часы, любуясь задумчивым течением темных вод, совсем
рядом, шагах в двадцати от  нее,  за лохматым кустом шиповника, она  увидела
того, мысли  о ком с недавних пор не давали ей покоя. Шура разволновалась, а
когда тот, о ком думала, встал и направился к  ней, смутилась окончательно и
покрылась ярким багровым румянцем.
     - Здравствуйте, -  поздоровался  молодой  человек, подойдя  к Шуре. - Я
знаю, вы часто  бываете  здесь. Я тоже люблю  приходить  сюда  и смотреть на
вечернюю  реку.  Давайте познакомимся.  Я  -  Костя, - выпалив это,  молодой
человек   смутился  не   меньше  девушки,  но  уверенно  протянул  ей  руку,
приветственно кивнув головой.
     Константин оторопел от неожиданно  обуявшей его смелости.  По натуре он
был человеком  нерешительным, с девушками знакомства не заводил, а женщин не
знал вовсе.
     Шура поднялась с травы, ответно протянув Константину руку, и прошептала
чуть слышно:
     - Давайте познакомимся... Александра... Домашние просто Шурой зовут.
     Они   оба   замолчали,  не  зная  о  чем   говорить,  но  мало-  помалу
разговорились и  долго сидели  потом на берегу, болтали  обо  всем на свете,
узнав за короткое время друг о друге все или почти все.
     Прошел месяц, как Костя приехал на  новое место. С  той поры ни  одного
дождика  не  оросило землю, и  почему-то  именно сегодня  небу  понадобилось
разразиться дождем. Тяжелые лиловые тучи заволокли небосклон, где-то там, за
рекой, полыхнула молния, и послышался рокочущий раскат грома.
     - Сейчас мы с вами промокнем,- засмеялась Шура.
     - Спасаемся бегством, - Константин схватил девушку за руку и потянул ее
в сторону дома.
     Уже не за рекой, а прямо над их головами яркая вспышка молнии разрезала
небо на две половины, оглушительной  силы гром потряс землю, и поток теплого
летнего дождя хлынул на пыльную листву и поникшие травы.
     Промокшие до нитки Шура с Костей укрылись под навесом бакалейной лавки,
до которой успели добежать.  "Красивая какая", - застыдившись  своих мыслей,
подумал  Константин, глядя  на  счастливое  девичье  лицо.  Тыльной стороной
ладони Шура пыталась стереть с него  все еще струившиеся капельки дождя, но,
видя  тщетность   своих   усилий,   махнула  рукой  и,  засмеявшись,  начала
оправдываться:
     - Ну и пусть, буду большой дождевой каплей.
     Она была хороша.  Вымокшее насквозь платье  обтягивало стройную девичью
фигуру, черные кудряшки прилипли ко лбу, веселая улыбка делала лицо озорным,
а карие глаза сияли, как две ясные звездочки.
     - Вот  это  дождик! Ну  и  промокли  же  мы!  - подняла Шура  глаза  на
Константина и замолчала...
     Костя смотрел на нее долгим теплым взглядом, словно  желая  согреть  ее
немного  озябшее тело. Она  не отвела свой взор. Костя провел рукой по  щеке
девушки. Его рука была  нежная и немного шершавая. Дождь стучал и  стучал по
навесу, а они молча стояли глаза в глаза.
     Ливень  кончился так же  внезапно, как начался, и кончилось оцепенение,
которое сковало их.
     - Домой пора, - глухо проговорила Шура, опустив глаза.
     Ей было неловко от того, что произошло мгновение назад.
     - Приходите завтра на берег, - неуверенно попросил Костя.
     - Не знаю, - не поднимая глаз, ответила девушка.
     - Приходите, я буду ждать...

     Он  скинул  с  себя  мокрую одежду  и  бросился  на  кровать,  блаженно
растянувшись.  Спать, спать, спать... Уснуть крепко-крепко и  увидеть во сне
ее. Под дождем. В мокром платье с сияющими глазами.
     Боже! Никогда  еще он не  был так счастлив, никогда в его жизни не было
такого  чудного дождя.  Думал  ли он  сегодня утром, что  обыкновенный дождь
может так изменить его судьбу.
     Спать.  Спать.  Спать...  И  пусть  привидится  во  сне она, девушка  с
глазами, как две маленькие ясные звездочки.

     Шура тихонько  прокралась в свою  комнату. Дом давно  погрузился в сон,
мирно тикали ходики. Отец, должно быть, очень сердился, что она  не пришла к
вечернему чаю.
     Девушка  присела  на  кровать  и распустила  влажные  волосы.  Какое-то
неясное чувство волновало ее. Шура вспомнила долгий Костин взгляд, и сладкая
дрожь пробежала по телу.
     Не раз, бывало, вот так же смотрел на нее надоедливый Лешка, но  взгляд
его заискивающих глаз только вызывал раздражение.
     Про Лешку с Шурой давно ходили разные  толки. Второй год он таскался за
ней по пятам, и все считали, что  рано или поздно Лешка  добьется  своего  и
пришлет  к  неприступной девчонке  сватов.  Шура  же  лишь пожимала плечами:
поживем -  увидим.  Тот давний зимний поцелуй слегка  разволновал ее. Она  и
сама не знала, как так получилось, что позволила прикоснуться к себе, просто
затмение  какое-то   нашло.  Шура   сильно   переживала   тогда  по   поводу
случившегося.
     Рассвет  приблизился  быстро. Девушка  так и не  сомкнула  глаз. Сонная
глупая муха билась головой о стекло, недовольно жужжа. Шура накрыла ее рукой
и решила загадать желание  - если муха  будет сидеть тихо в ее  ладошке,  то
тогда... Что тогда, додумывать не хотелось.
     Чуть свет в комнату вошел разъяренный отец.
     -  Ну, что,  нагулялась? Интересно  знать, где это ты была? Лешка, вон,
все пороги обил. Молчишь? Ну, молчи, молчи...

     Месяц пролетел  незаметно. Они гуляли в дубовой роще,  сидели на берегу
реки, убегали в зеленый лес, провожали за горизонт краснощекое солнце... Они
уже не мыслили жизни друг без друга.
     Как-то вечером, когда  солнце медленно погружалось в реку, Костя пришел
к Шуре с огромной охапкой полевых цветов.
     - Пойдем на наше место, - позвал он ее.
     Шура, быстро собравшись, пока не увидел отец, незаметно выскользнула из
дому.
     Они сидели и смотрели, как течение реки несет брошенную кем-то  зеленую
ветку. Оба молчали как будто в ожидании чего-то важного и значительного.
     -  Шурочка,  -  вдруг  прервал молчание  Костя, -  я  давно  хотел тебе
сказать...
     Сердце девушки учащенно забилось.  Она поняла,  что сейчас  услышит то,
что было так долгожданно.
     - Шурочка, - Костя нежно погладил ее  руку, - ты не  представляешь, что
ты значишь  для меня... Каждый раз,  когда  ухожу от тебя,  меня  охватывает
страх, что  больше с тобой не увижусь. Я знаю, что ты здесь,  рядом, в  этом
городе, что завтра мы  встретимся вновь,  но все же  невыносимое чувство  не
дает мне спокойно  заснуть. Я не хочу разлучаться с  тобой ни на  час, ни на
минуту.  За то время, что мы знакомы,  ты стала  настолько дорога, настолько
близка мне... Я так люблю тебя, Шурочка...
     Шура не сводила с  Кости счастливых глаз.  Темная рябь воды, в  которую
нырял легкий летний ветерок, волновалась и трепетала от его прикосновения. С
жалобным писком  проносились  над  головой прибрежные  белогрудые  ласточки.
Сердце девушки сладостно сжималось и  от Костиных  слов, и от той живописной
картины, которая  была  словно  хорошо  продуманной  декорацией  к красивому
спектаклю.
     - Я люблю  тебя, Шурочка, ты слышишь, я  так  люблю  тебя... А...ты?  -
спросил осторожно Костя.
     Шура сидела в оцепенении, она уже не  слышала  ни шороха волн, ни писка
ласточек, лишь необыкновенное слово "люблю" звенело в ее ушах.
     Девушка мгновение помолчала, потом резко вскочила с травы, закружилась,
засмеялась и начала сыпать на Костю цветок  по цветку, те, что он подарил ей
сегодня.
     - Я такая счастливая, -  смеясь, говорила она. - Я  самая счастливая на
свете, - и упала прямо в объятия Константина.
     -  Шурочка, Шурочка, сладкая моя, любовь  моя, - Костя осыпал поцелуями
ее лицо, шею, волосы, пахнущие лесной свежестью, ему казалось, что он сейчас
задохнется от нахлынувших чувств. - Я так люблю тебя, я так... Шурочка, будь
моей женой, - прошептал он и вдруг замер, испугавшись своих слов и того, что
может услышать страшное для него "нет".
     - Женой? - переспросила  Шура задумчиво, прижимаясь к его колючей щеке.
- Я не знаю, я...  я не знаю. - Она вдруг отпрянула от него, заглянула ему в
глаза, улыбнулась  и снова переспросила. -  Женой...?  Костя, ты  знаешь, я,
оказывается, очень сильно тебя люблю... Представляешь? Очень-очень сильно...
Костюшка, я ..., я согласна, - чуть слышно ответила она.

     Отец был в гневе, когда узнал, что дочь собралась замуж.
     - Ну, девка, не ожидал от тебя, - шумел он. - Нет, ты посмотри, знакомы
без году неделя, а она уж  замуж захотела!  Чего от Лешки  нос воротишь? Да,
шалопай,  но  зато он свой, нашенский.  А шалопайство пройдет - я  сам таким
был. Парень второй год возле нашего  дома  ошивается. Ждет, надеется. А этот
пришел и... Хм, - усмехнулся Василий, - шустрый, однако.
     - Отец, - попыталась успокоить Василия жена.
     -  Что,  отец?  Я Лешкину семью,  как свою знаю. Мы с его отцом еще вот
такими вместе до ветру бегали.
     - Отец, - снова дернула Василия за рукав Татьяна.
     - Молчи, мать! Ты вот лучше скажи, сколько я за  тобой хаживал, сколько
сапог истоптал. Вспомни, твои родители  сказали, что сватать нас будут, ты и
рта не раскрыла. А нынче что? - горячился он.
     - Чего вспоминать, другие времена были, - вздохнула Татьяна.
     - Я люблю его, - наконец промолвила молчавшая до сих пор Шура.
     -  Люблю? Да что ты  в любви-то еще понимаешь? Знаешь, я морковку  тоже
люблю.  Вырвал ее  с  грядки, съел  - и вся  любовь.  Нету ее. О любви тогда
говорить можно,  когда нутро человеческое  познаешь. Люб-лю-ю, - передразнил
отец.
     - Я его люблю, - сказала Шура и закусила губы.
     - Отец! - не вытерпела Мария, которая с самого начала  разговора стояла
в дверях и молча наблюдала за происходящим. - Отец,  ты на Шурочку посмотри,
на ней же лица нет.
     - Да что вы все заладили: "отец-отец". Делайте, что хотите! Чего стоишь
истуканом? - повернулся  он к  Шуре. - Зови своего,  - буркнул  Василий и  в
сердцах швырнул об стену стул.

     С утра ждали  сватов. Пузатый самовар, отдуваясь, стоял на столе. Пахло
пирогами, творогом и еще чем-то вкусным. Все в этот день  валилось у Шуры из
рук.  Она  не находила себе  места и время  от времени выскакивала на улицу,
чтобы не пропустить, когда покажется ее Костя.
     - Идут, идут, - выглянув в окно, закричала вдруг взволнованная  Тонька.
- Ой, Шурочка, страшно-то как. Костя твой идет. Наряжайся скорее.
     Константин взял в сватовья Николая Кибардина, с которым вместе служил и
уже успел крепко сдружиться.  Николай был года на три старше  Кости,  но это
ничуть не мешало их дружбе.
     Они шли городской улицей, сверкающие, как два медных гривенника.
     От  волнения Константин беспрестанно покашливал и каждую  минуту дергал
полы своей черной наглаженной рубахи.
     - Успокойся, я сам боюсь, - толкал его в плечо Николай.
     - Шура говорила,  что  отец  так  сердился, передать нельзя,  - вздыхал
Константин.
     - Ну, сердился. Посердится - отойдет.
     Они  громко  постучались  в  дверь и,  услышав "войдите", робко вошли в
горницу.
     - Можно ли? Здравствуйте,  - стараясь  казаться смелым, почти прокричал
Николай.
     -  Здрасьте,  здрасьте, - Василий восседал  на  стуле посреди  комнаты,
закинув ногу на ногу и теребя себя за подбородок. - Проходите, коль пришли.
     Шура стояла, прислонившись  к стене, не  поднимая на вошедших глаз.  Ей
казалось, что сердце, как колокол на  городской  колокольне, бьется так, что
все присутствующие слышат его гулкие удары.
     - Давайте сразу к столу, - засуетилась Татьяна.
     Она  расставила  табуреты  и,  легонько  подтолкнув  гостей,  загремела
посудой.
     Константин с  Николаем  неуверенно сели.  Все слова, приготовленные ими
для  такого случая, улетучились куда-то  под  пристальным  взглядом Шуриного
отца.
     - Что ж молчите, женихи? Я думал, вы посмелее будете? - строго взметнул
взгляд  Василий.-  Ладно, давайте  для храбрости,  - откупорил  он  зеленого
стекла бутылку. Разлив всем по рюмкам и чокнувшись с Татьяной, первый выпил,
громко крякнув и закусив соленым огурцом.
     Кровь быстро заиграла на его лице, он повеселел и, впервые улыбнувшись,
подмигнул лукаво:
     - Так что, женихи, давайте хоть о погоде поговорим, что ли.
     Николай  пригладил  рукой  волосы,  улыбнулся  беспомощно  и  почему-то
посмотрел на Тоню, словно ища у нее поддержки.
     -  А что, погода хорошая.  Наверное, именно тогда, когда в  природе все
цветет  и благоухает,  -  начал он  пафосно, - зарождается в  человеке нечто
неземное. Одни говорят, любовь  - это зло, другие - что любви нет вовсе, а я
говорю, вот  она,  любовь, перед нами,  - закончил красиво  Николай, и рукой
указал на Константина и его невесту.
     - Как  говорится,  ваш товар  -  наш  купец,  -продолжал  он.  -  Скажу
наверняка, купец стоящий. А дорого ли вы свой товар цените?
     - Обожди, паря, - оборвал Николая Василий. - Я хочу послушать,  что сам
"купец" сказать может.
     - А я не знаю, что мне сказать, - неуверенно проговорил Константин.
     - Лишь одно я знаю точно, что люблю вашу дочь. Люблю так, как никого
     никогда  не  любил.   Конечно,   вы   правы,   осуждая   нас  за  столь
скоропалительное решение, но я хочу  пообещать  вам, что Шурочка будет самым
счастливым человеком.
     Потом  Костя рассказал  о своем  детстве, о  том, как осталась его мать
одна с малыми ребятишками на руках, как хлебнули они без кормильца горя, как
вырастила она троих сыновей,  подрабатывая просвирницей в церкви, где служил
ее муж, выучив и поставив сыновей на ноги...
     Говорил он  долго. Шура так и  не подняла глаз на своего жениха, но чем
дольше он  говорил, тем  увереннее  она себя чувствовала  и чувствовала, что
отец становится все более и более расположенным к Константину.
     - Вот, пожалуй, и все, - закончил тот. - Я не знаю, смогу ли добавить к
этому  еще что-то. Да, наверное,  и не стоит. Ваше  право,  отдавать за меня
свою дочь или нет. Но если не благословите вы нас, как дальше жить мне, я не
знаю.
     За  столом  стояла сковывающая тишина, и  лишь  комар,  невесть  откуда
взявшийся, пищал над ухом то  у одного, то у другого. Мать тихонько вытирала
слезы.  Она уже успела  полюбить своего  будущего зятя.  Вспомнила  Татьяна,
каким было ее сватовство: не говорил ей Василий ласковых слов, не уговаривал
отца, не  обещал,  что сделает ее самой счастливой. Сговорившись о свадьбе с
ее  родителями,  он  пришел  в их  дом, уверенно взял тихую Таню  за руку  и
сказал, что теперь она будет его.
     Отец  вдруг  громко забарабанил  пальцами  по  столу, покрутив в  руках
ложку, вновь положил ее на место, потрогал неуверенно кончик  своего  носа и
наконец выдавил из себя:
     - Н-да... Любишь, значит...  Шурка, ведь она такая, что не любить-то ее
нельзя. Ты прав, не нравится мне, что больно уж скоро вы решение приняли, да
куда теперь деваться. Люблю ведь я ее,  Шурку-то мою, и  не хочу, чтоб ей  в
жизни плохо  было. Береги ее, - Василий поднял рюмку, посмотрел ее на свет и
продолжил, - люби ее, не  обижай... Шурка, ведь она такая, что  не любить-то
ее нельзя, - повторил он.
     Шура  бросила  взгляд на  маму  и увидела  ее глаза,  полные  слез.  Та
теребила свой платок, съехавший с головы, и не  замечала, как слезы струятся
и струятся по ее щекам.
     - Вот и выросла дочь, - всхлипнула Татьяна. - А чего плакать, доля наша
такая, - постаралась успокоить себя.
     Потом, проглотив слезы и откашлявшись,  затянула своим высоким  голосом
старинную девичью провожальную песню:

     Ой, кумушки, подруженьки,
     Вы зачем поздно приехали,
     О чем раньше не съезжалися,
     Моего батюшку не разговаривали?
     Мой-от батюшка разговорчив был,
     Моя-то матушка разговорчива была...
     Пропил меня батюшко -
     На винной рюмочке,
     На пивной чашечке,
     Из избы меня выжили,
     Из роду племя не вывели. О-ох!

     Слезы катились  из глаз Татьяны, но  она не вытирала  их.  Мария и Тоня
сначала сидели притихшие, а потом подхватили песню, тоже еле сдерживая слезы
грусти, рвавшиеся наружу.

     Как лиха зверя из поскотинки,
     Как гнилую щепку с улицы,
     Как зеленую травку из поля, -
     Не бросай-ко ты меня, батюшко,
     И буду я тебе гостюшка,
     Дорога гостья, возлюблена и приголублена...

     Шура  глядела то  на  сестер,  то  на  отца, сидевшего в задумчивости с
опущенной головой, то на Николая, то на Костю, и у самой сердце сжималось то
ли от  радости, то ли от грусти. Она была  счастлива, что совсем скоро ни на
час не  расстанется со  своим  любимым, но все  же невыразимая тоска сжимала
девичье сердце, тоска по тому,  что теряла  она, оставляла в прошлом  что-то
милое, что-то беззаботно детское, что-то наивно глупое, оставляла то, что не
вернется уже никогда.

     Лешка тупо смотрел в  окно. С  утра кусок не  лез ему  в  горло, и лишь
тяжелые неприятные мысли, как черви, копошились в мозгу.
     - Отец, гармонь дай, - вскочил он вдруг с места.
     -  Зачем  тебе? Поешь все? Остолоп! Проворонил девку.  Так бы и треснул
тебе! - замахнулся на Лешку отец.
     - Чего ты, - еле увернулся тот. - Ну не люб я ей. Другой, видно, лучше.
     А-а, плевать я хотел, - и он выскочил из дома, громко хлопнув дверью.
     Лешка  долго слонялся по улицам, пока  его  не окликнула Гланька,  мимо
дома которой он проходил.
     - Лешк, а Лешк, - прокричала она, почти по пояс высунувшись  из окна, -
зашел бы.
     Лешка  остановился,  подумал  немного   и,  безвольно  опустив  голову,
поплелся в сторону Гланькиного дома, загребая носками дорожную пыль.
     - Кто дома-то, - с порога осведомился он.
     -  Проходи,  никого,   -  ответила   довольная  встречей   Гланька,   -
посумерничаем вместе.
     - А мать с отцом где?
     - Да вчера еще уехали к отцовой сестре на крестины. Ты проходи,
     проходи, - хлопотала о