чуть ли не каждую неделю публикуют бунтарские стихи.
     К миссис Тэтчер,
     А. Моул.
     Как Вам спится, миссис Тэтчер, как Вам спится?
     Безработица кошмаром Вам не снится?
     Вы не мечетесь в бреду, Вам хватает на еду?
     Вы не льете слез холодных, думая о всех голодных,
     В длинной очереди ждущих милости от власть имущих?
     Вам не снягся их заботы? Вы вернете им работу?
     Одеваясь на банкет, Вы их видите иль нет?
     Как Вам спится, миссис Тэтчер, как Вам спится?

     По-моему, я написал исключительно блестящее стихотворение. Только такая
поэзия и способна поставить правительство на колени!

Понедельник, 8 ноября.

     В три утра меня разбудили мамины рыдания. Добиться от нее ответа, в чем
дело,  не смог, поэтому потрепал  по  плечу  и пошел  досыпать. Зря мама  не
разрешает папе вернуться. Извинился же он в конце-то концов.

Вторник, 9 ноября.

     В  школе никак  не  мог сосредоточиться,  до  того  волновался о  маме.
Лэмберт сделал  мне  втык,  чтобы  не  глазел  в окно,  когда  нужно  писать
сочинение о будущем британской металлургической промышленности.
     - У тебя осталось всего три минуты, Адриан, - сказал он.
     Тогда  я   взял  и   написал:  "По-моему,  у  британской  сталелитейной
промышленности  вообще  нет  никакого будущего,  пока нынешнее правительство
остается  у власти". Знаю, что нагорит  мне по первое  число,  но все  равно
сочинение сдал.

Четверг, 11 ноября.

     Когда вернулся  из школы, в  холле  не  было маминого  чемоданчика.  Не
оказалось дома и мамы, но на коробке с печеньем лежала записка: "Воды отошли
в 15.35. Я в предродовом  отделении. Возьми такси. В банке из-под  макарон 5
фунтов. Не волнуйся. Целую, мама. P. S. Пес у миссис Сингх". Почерк выглядел
жутко неряшливым.
     Поездка на  такси  была  сущим кошмаром. Всю дорогу пытался высвободить
руку из макаронной банки. Водитель только повторял:
     - Банку же надо было перевернуть и потрясти, дурачок!
     Он  затормозил  у ворот больницы и со  скукой  наблюдал, как я борюсь с
банкой. Потом сказал:
     - Придется взять с тебя за  простой. - И целую вечность спустя добавил:
- А сдачи с пяти фунтов у меня все равно нет.
     К тому времени, как удалось вытащить руку, я уже
     чуть не  плакал. Все казалось,  что мама  меня зовет. Поэтому  я  сунул
таксисту   пятерку   и  понесся  в   больницу.  Нашел  лифт,   нажал  кнопку
"Предродовое".
     Выйдя из лифта,  очутился в ином измерении. Ну будто в Хьюстон попал, в
центр управления космическими полетами.
     - Кто вы? - спросила дежурная.
     - Адриан Моул.
     - Вам разрешено посещение предродового отделения?
     - Да. (Почему я сказал "да"?)
     - Тринадцатая палата. Она у вас малость упрямится.
     - Она у  нас вообще упрямая, - согласился  я и пошел по коридору. Двери
то открывались, то закрывались, сквозь них были видны женщины,  подключенные
к  довольно  зловещим  на вид  аппаратам. Стоны  и вопли отражались эхом  от
сверкающих стен  и полов. Отворив дверь с номером тринадцать, я увидел маму.
Она лежала на высокой кровати и читала. Увидев меня, мама обрадовалась и тут
же спросила, почему я принес в больницу банку из-под спагетти. Когда я дошел
до эпизода  с таксистом, она даже рассмеялась. Потом зашла сестра-негритянка
и спросила:
     - У вас все в порядке, душечка?
     - Да, - ответила мама. - Познакомьтесь, это Адриан.
     - Надень маску, Адриан,  и сядь в уголок. У нас тут скоро будет команда
"все по местам".
     Полчаса спустя  мама  больше  вопила,  чем  говорила.  И с такой  силой
вцепилась в мою руку,  что чуть не раздавила ее. Вернулась сестра и, к моему
облегчению, велела  мне уйти.  Но  мама не  выпускала мою руку. Тогда сестра
велела мне заняться делом и считать схватки. Когда она снова ушла, я спросил
маму, что такое схватки.
     - Боли, вот что это такое, - буркнула мама сквозь сжатые зубы.
     Что  же  ты, говорю, не  попросила хотя  бы спину заморозить, чтобы  не
болело.
     - Терпеть не могу, когда у меня что-нибудь делают за спиной, - ответила
мама.
     Схватки  пошли каждую минуту, мама  совсем от них обезумела, а в палату
понабежала  целая   толпа.  И  все  приказывали  маме   тужиться  и   делать
толкательные движения. Я сидел  в  головах у мамы  и пытался не смотреть  на
другой конец койки,  где врачи и  сестры  гремели  какими-то  металлическими
штуковинами. Мама пыхтела и отдувалась, как обычно делает, надувая воздушные
шарики к рождеству. Вскоре  все  только и  вопили: "Туж-тесь,  миссис  Моул,
напрягитесь  же,  миссис  Моул!" У  ма-мы от натуги  чуть  глаза  на  лоб не
вылезли.  "Еще, еще, сильнее, сильнее!" - вопили они. Маму вроде  как  снова
охватил приступ безумия, и доктор крикнул:
     - Показалась головка!
     Я хотел смыться, но мама спросила:
     - Где Адриан? Мне нужен Адриан.
     Жалко было бросать ее совсем одну среди чужих, и я пообещал не уходить.
В 17.19  мама снова психанула, но  тут врач  и все  сестры  вроде как издали
громкий  вздох. Я  поднял глаза и  увидел маленькое розовое  тельце, висящее
вниз головой, все покрыто какой-то белой пакостью.
     - Очень милая девочка, миссис Моул,  - сказал доктор с такой гордостью,
будто сам был отец.
     - С ней все в порядке? - спросила мама.
     - Руки-ноги все на месте, - ответил врач.
     Малышка весьма капризно завопила, и ее положили на опавший мамин живот.
Мама  смотрела на нее будто на какое-то сокровище. Я  поздравил  маму, и она
сказала:
     - Поздоровайся с сестренкой.
     Врач  окинул взглядом мою маску и халат и спросил:- Разве  вы не мистер
Моул, отец ребенка?
     - Нет, - ответил я. - Я - Моул-младший, брат ребенка.
     -  В таком случае вы нарушили все установленные  в  больнице правила, -
заявил врач, -  и я  вынужден  попросить вас  удалиться. Вы можете оказаться
носителем инфекционных детских болезней.
     Так что пока они там стояли  и  ждали  появления  какой-то  плаценты, я
удалился  в  коридор.  Нашел  зал  ожидания,  битком  набитый  нервничающими
мужчинами. Все курили и говорили об автомобилях,
     (Продолжу, когда проснусь.)
     В 18.15 позвонил Пандоре, сообщил ей  новости.  Она вопила  в трубку во
весь голос. Потом звонил бабушке. Та во весь голос в трубку рыдала.
     Затем позвонил Берту и Квини. Они грозились отправиться навестить маму.
Еле отговорил. Потом кончились монеты  для  автомата, и я вернулся к маме  и
сестре. Потом отправился домой. Обошел пустой  дом, пытался представить, как
буду делить его с малышкой.
     Все свое бьющееся имущество переставил  на верхнюю  полку стеллажа. Лег
спать. Было всего  19.30, но  почему-то страшно устал. В 20.15 меня разбудил
телефон. Звонил папа, чуть не писал кипятком, что родилась девочка, требовал
описать  ее во  всех  подробностях.  Я  объяснил,  что  девочка  вся в него:
сердитая и наполовину лысая.

Суббота, 13 ноября.

     Пошли  с  Пандорой навестить маму  и малышку.  Пришлось  продираться  к
кровати сквозь толпу посетителей.  При  всем мамином  упрямстве  человек она
очень популярный.  Малышку передавали  из рук  в  руки,  будто  вещественное
доказательство в зале суда, и все кудахтали "Какая хорошенькая!"
     - Прямо ворковать хочется! - восклицали женщины.
     - А ноготки-то крошечные! - восклицали мужчины.
     Потом заявились Берт и Квини, так что пришлось расступиться, чтобы дать
проехать коляске Берта, а Квини уселась маме на ноги, чуть не раздавив ее. В
общем,  начался  сплошной  бардак, сестры  спохватились  и  начали  наводить
порядок.
     - Разрешается  только  два  посетителя  на койку,  -  напомнила старшая
сестра,  а  тут как раз пришли  бабушка с  папой.  Все остальные с  радостью
смылись, оставив у койки этих двух посетителей.

Воскресенье, 14 ноября.

     Поминальное воскресенье *.
     Звонила  мама, сообщила, что выписывается  и будет дома завтра в 10.30.
Просила не забыть включить отопление. В ответ на  вопрос, заказать ли такси,
ответила:
     - Не надо. Папа любезно предложил привезти нас.
     Нас! Я больше не единственный ребенок!

     *  Воскресенье,  ближайшее  к годовщине  перемирия (11  ноября),  когда
служат панихиды по павшим в мировых войнах,


Понедельник, 15 ноября.

     Школу  побоку.  С  утра зашли  миссис  Сингх  и  миссис  О'Лири  помочь
прибраться по дому. Сказал, сам справлюсь, но миссис О'Лири ответила:
     -  Не свисти,  малый. Тебе  и не снилось  прибраться  так,  чтобы  даже
орлиному женскому глазу не к чему было придраться.
     В  11.15 наблюдал  небывалое зрелище: папа  нес дочку к парадному, а за
ним  шла похудевшая рыжеволосая мама.  Нет, у меня  просто  не хватит эмоций
справиться со всеми треволнениями своей сложной жизни!
     Покудахтав  над  малышкой,   миссис  Сингх  и  миссис  О'Лири   куда-то
рассосались,  оставив  моих  близких  глазеть  друг  на  друга. Чтобы  снять
напряжение, приготовил чай.
     Мама  взяла чашку  и пошла  прилечь.  Я свой чай поставил остыть.  Папа
поболтался у нас немного и пошел домой к бабушке.
     В  2.30 пришла патронажная  сестра.  Уединившись  с  мамой в  кабинете,
подвергала ее таинственным процедурам. В 3.15 спустилась вниз,  сказала, что
у мамы послеродовая депрессия, вызванная гормональным сдвигом. Спросила, кто
за ней ухаживает. Я, говорю, ухаживаю.
     - Понятно, - поджала губы сестра.
     - Я вполне способен управиться с пылесосом, - заявил я.
     - Твоей матери нужна более надежная опора, - сказала сестра.
     Тогда я взял свои  подушки  и  подложил их  маме  под  спину.  Этот акт
милосердия заставил ее расплакаться. Вторник, 16 ноября.
     Позвонил  в  школу. Спросил  миссис  Клэрикоутс,  как бы  мне  оформить
послеродовой отпуск. Трубку взял Скратон и пролаял:
     - Если не увижу тебя завтра в школе, Моул, пеняй на себя!
     Малышка  пять  раз  просыпалась ночью.  Я знаю, потому  что сидел подле
колыбельки и каждые десять минут проверял, как она дышит.
     Мама перестала плакать и снова начала подводить глаза тушью.

Среда, 17 ноября.

     Миссис  Сингх  и  миссис  О'Лири  по  очереди   ухаживают  за  мамой  и
сестричкой. Пандора говорит, что из-за сестрички я становлюсь занудой. Режим
питания ребенка ее, видите ли, не волнует. Какая черствость!

Четверг, 18 ноября.

     Когда пришел из школы, папа гладил сестричкины шмотки. Сказал:
     - Засмеешься - убью.
     Мама кормила малышку, поставив ноги на спину псу. Эта  семейная идиллия
распалась, когда папа убрал гладильную доску, а сам убрался восвояси к своей
второй семье.

Суббота, 20 ноября.

     Сестричку назвали Рози Джермейн Моул. Воскресенье, 21 ноября.
     Пришел папа, принес двадцать пять фунтов. Стоял у  мамы над душой, пока
та  отмораживала  баранью лопатку. Потом у  них начался  серьезный  разговор
насчет их дальнейших отношений. Поэтому я повел пса во двор дрессировать, да
все впустую. Он и специалиста до слез доведет.

        Понедельник, 22 ноября.
     По  английскому задали написать  сочинение про кого-нибудь. Написал про
Рози: "Ее  рост  - восемнадцать  дюймов.  У нее большая  голова  и волнистые
черные волосы на манер братца Тука. В отличие от других членов нашей семьи у
нее карие глаза. Рот  очень маленький,  пока она  молчит.  Когда  вопит, рот
становится похож на зияющую пещеру. Шейка  морщинистая, как у индюшки. Одета
в комбинезончик, так  что не поймешь, девочка это  или  мальчик, и  всегда с
бумажным  подгузником.  Весь  день  лежит  в  постельке,  ее  вынимают  лишь
покормить или переодеть.  У нее раздвоение личности: то спокойна, то верещит
как резаная. Ей всего одиннадцать дней, но она правит домом".

Вторник, 23 ноября.

     Звонил сегодня гад Люкас. Мама говорила с ним минут десять, все бубнила
себе под нос,  чтоб я не  слышал. Но я все  равно услышал последнее, что она
сказала, прежде чем запустить телефоном в противоположную стенку. Потому что
она сказала это на уровне нескольких децибел:
     - НУ ТАК СДЕЛАЙ АНАЛИЗ КРОВИ! Не иначе, Люкас подозревает, что страдает
заболеванием крови. От души надеюсь, что его подозрения оправдаются.

Пятница, 26 ноября.

     Сегодня,  выйдя за  ворота  школы,  пережил страшный шок  -  меня ждала
Глиста Сушеная. Стояла там, 164
     качая старую громоздкую  коляску, в которой были Брет и Максвелл. Видик
у нее - что  твоя беженка из кинохроники времен второй  мировой. -  Здорово,
братан! - завопил Максвелл.
     Я думал,  это он Брету,  ан  нет - обращался ко мне! Заткнув ему  пасть
куском шоколадки, чтоб  больше  не  мог меня позорить,  я  представил Глисте
Пандору:
     -  Моя подруга  Пандора,  - сказал я  Глисте. - Миссис Дорин Слейтер, -
сказал я Пандоре.
     В  мгновение ока обе смерили друг  дружку  взглядом с  головы  до пят и
лживо друг дружке улыбнулись.
     - Какие очаровашки! - воскликнула Пандора, сунув нос в коляску.
     -  Паршивцы несчастные оба! - заныла Глиста Сушеная. - В жизни бы их не
завела, знай я заранее!
     -  "Знай  заранее"  что?  - поинтересовалась Пандора,  изображая святую
простоту.
     - Что  из-за  них никакой своей  жизни не будет. И не  вздумайте  иметь
детей, - предостерегла она Пандору.
     - Хочу шестерых! - заявила та в ответ.
     - И при этом стать редактором "Тайме", - с сарказмом вставил я.
     - Вот именно! И самой вести художественное оформление!
     - Поживете - увидите! - Глиста Сушеная выплюнула эти слова, как цыганка
выплевывает проклятие.
     Я  спросил Г. С.,  зачем  она ждала меня.  Та ответила, что жить с моим
отцом ужасно, но с бабушкой - еще ужаснее.
     - А я-то здесь при чем? - изумился я.
     - Просто хотелось сбросить с сердца камень. (И с плоской груди тоже.)
     И она покатила коляску обратно к бабушке.
     Я не знаю ни одного нормального  взрослого. Все как есть психи. Если не
дерутся  на Ближнем Востоке, то одевают пуделей  в пластиковые макинтоши или
ложатся в анабиоз. Или читают "Сан" и думают, что это газета!

Суббота, 27 ноября.

     Сегодня впервые сменил подгузник.
     Завтра попробую сделать это с открытыми глазами.

Воскресенье, 28 ноября.

     И  как  только  мама ухитряется менять  обгаженные  подгузники  да  еще
улыбаться  при  этом или  даже смеяться.  Я  чуть  не  грохнулся  в обморок,
попробовав переодеть Рози без защитного приспособления (прищепка для белья).
Видимо, у женщин слабее развиты носовые пазухи.
     Интересно, исследовал  ли кто-нибудь этот  вопрос? Если сдам  биологию,
могу даже провести исследования сам.

Понедельник, 29 ноября.

     После рождения Рози мама совсем обо мне  забыла. Она  и раньше-то особо
обо мне не  заботилась  -  всегда  самому приходилось ботинки  чистить. Но в
последнее  время  я  просто чувствую себя обделенным  любовью и лаской. Если
вырасту умственно ущербным - ее вина.

Среда, 1 декабря.

     Звонила бабушка,  захлебывалась от эмоций: Глиста Сушеная, забрав Брета
и  Максвелла,  ушла к отцу  Максвелла,  вернувшемуся  с Ближнего  Востока  с
карманами, битком  набитыми  необлагаемыми  налогом деньгами  и  игрушечными
верблюдами.
     По всей видимости, моему отцу начхать, что его лишат отцовства, а  отцу
Максвелла  начхать, что Глиста  в его отсутствие прижила  ребенка. Я глубоко
потрясен.  Ужели  мне  одному суждено  оставаться  хранителем  тех  немногих
моральных устоев, которые еще не успело утратить наше общество?

Четверг, 2 декабря.

     Отец Максвелла,  Тревор  Роупер,  не  винит Глисту за  Брета, поскольку
считает  его  появление  на свет  следствием  запоздало прерванного полового
акта!   Глиста  выходит  за   Роупера,  как   только  тот   оформит  развод.
Неудивительно, что страна не способна подняться с колен. Всерьез подумываю о
возвращении в  лоно церкви. (И отнюдь не для того, чтобы  прийти к Глисте на
свадьбу.)  Назначил  встречу  с  викарием, преподобным  Силвером. Нашел  его
телефон в справочнике.

Пятница, 3 декабря.

     Когда  я  пришел,  викарий  чинил  велосипед.  Человек  на  вид  совсем
нормальный, разве что одет во все черное.
     Разогнувшись, пожал мне руку  так, что затрещали кости. Затем пригласил
в кабинет, спросил,  почему я хотел его видеть. Обеспокоен, говорю, распадом
морали  в  современном  обществе.  Он  закурил  (руки  у  него  тряслись)  и
осведомился, обращался ли  я к богу с просьбой наставить на путь истинный  В
бога, говорю, верить перестал.
     - О господи, еще один! - вздохнул викарий.
     Потом завелся на битый час. Все  свелось  к  тому, что надо иметь веру.
Нету, говорю, у меня веры. А как сделать, чтоб была?
     - Должна быть - и все, - ответил викарий.  С  ним разговаривать  -  что
заевшую пластинку слушать. Я спросил:
     - Если бог есть, как же он позволяет войны, голод и авиакатастрофы?
     - Не знаю,  - ответил  преп. Силвер.  - Сам ночи  не сплю, все об  этом
думаю.
     Тут вошла миссис Силвер с двумя чашками растворимого кофе и сказала:
     - Дерек, через десять минут начинается открытый университет *.
     Я спросил преподобного Силвера, что он изучает.
     - Микробиологию, - объяснил викарий. - С микробами-то все ясно.
     Я попрощался, пожелав ему успехов на новом поприще. Он посоветовал  мне
не поддаваться отчаянию и выпихнул меня в этот безумный и скверный мир. Было
темно и холодно. Я пошел домой, чувствуя себя разбитым, как никогда.

     * Курс лекций по радио и ТВ.


Суббота, 4 декабря.

     Переживаю нервный срыв. Но никто, кроме меня, этого еще не заметил.

Воскресенье, 5 декабря.

     Пошел повидаться с Бертом.  Он  -  последняя  моя  надежда. (У  Пандоры
поддержки не нашел.  Все мои страдания она  относит  за счет того,  что я ем
мясо.)
     - Берт, - сказал ему я, - у меня - нервный срыв.
     Берт ответил, что  пережил  нервный срыв в первую мировую,  когда видел
кругом  горы  трупов  и постоянно дрожал за собственную жизнь.  Спросил, чем
вызван нервный срыв у меня.
     - Аморальностью общества, - объяснил я.
     -  Вкалывать  тебе, сопляку,  нужно  больше, - фыркнул Берт.  -  Можешь
начать с мытья посуды.
     Помыл посуду. Квини сделала чаю с бутербродами. Ел и смотрел телевизор.
Транслировали  службу.  Церковь   полным-полна  счастливых  на  вид   людей,
вкладывающих в пение всю душу.
     Почему это у них вера есть, а у меня - нет? Вот ведь незадача!

Понедельник, 6 декабря.

     Вопли Рози будили меня в 1 час, 2.30 и 4.00.
     В  6.00  встал и  слушал по четвертой  программе передачу для фермеров.
Какой-то  старый  деревенский пердун  нес  хреновень  о  разведении гусей  в
Эссексе.  В 8.30 пошел  к маме просить денег на школьные завтраки  и увидел,
что  Рози  крепко  спит  в  маминой  постели. А  книгами  о  воспитании  это
строго-настрого запрещено.
     Проверил,  может  ли  Рози нормально дышать, взял  из маминой сумки три
фунта и пошел в школу, изо всех сил стараясь вести себя нормально.

Вторник, 7 декабря.

     В  3 утра умерла  Квини. Во  сне.  Берт  говорит,  хорошо умирать  так.
Склонен  с  ним  согласиться.   Странно  заходить  к  Берту  в  дом,  видеть
разбросанные повсюду вещи  Квини. До сих пор не верится, что она мертва и ее
тело в морге.
     Я  не  расплакался,  когда  мама  сообщила мне  о  смерти  Квини,  даже
наоборот, меня чуть не охватил  смех. И только когда увидел баночку ее румян
на туалетном стйлике, слезы хлынули сами собой. Я не хотел плакать на глазах
у Берта, а Берт не хотел плакать на глазах f у меня. Но он плакал, я знаю. В
комоде не осталось ни одного чистого носового платка.
     Берт понятия не имеет, как оформлять свидетельство о смерти, хоронить и
все такое, поэтому заниматься всем этим приехал отец Пандоры.

Пятница, 10 декабря.

     Отец Пандоры очень  озабочен.  Самые  дешевые похороны обойдутся в  350
фунтов.  (Простой  гроб,  один  катафалк,  одна  машина  для  провожающих  в
последний путь.) Но похоронная страховка Квини  тянет лишь на 30 фунтов. Она
застраховалась в 1931 году, когда  30  фунт