ном, и
дамы были убеждены, что нигде в другом месте не найти  такой  косметики.  Он
давал своим товарам какие-то невероятные, неслыханные названия и получал  за
них столь же неслыханные цены. Он действительно умел  делать  прически,  как
немногие это умеют в наше время, и говорят, что, когда в моде  были  локоны,
он умудрялся за один вечер зарабатывать по двадцать фунтов, делая  такое  же
количество причесок  первым  красавицам  Англии.  Появление  бандо,  по  его
словам, сократило его годовой  доход  на  две  тысячи  фунтов,  и  ничто  не
вызывает в нем такого презрения и такой ненависти, как прическа,  называемая
"мадонной". "Я не торговец, - любил повторять он,  -  а  артист,  дайте  мне
только хорошие волосы, и я сделаю вам любую прическу, и к тому же совершенно
бесплатно!" Он уверял, что  только  благодаря  прическе,  которую  он  делал
мадемуазель Зонтаг, в нее влюбился ее будущий супруг граф; у  него  хранится
брошка с локоном ее волос, и, по  его  словам,  эта  была  самая  прекрасная
голова, которую ему  когда-либо  приходилось  видеть,  разумеется,  если  не
считать головы Морджианы Крамп.
     Но каким же образом, обладая  такими  талантами  и  пользуясь  всеобщим
признанием, мистер Эглантайн не нажил состояния,  как  это  сделали  другие,
куда  менее  одаренные  от  природы  куаферы?  Если  уж   говорить   правду,
объяснялось это тем, что мистер Эглантайн любил пожить в свое удовольствие и
находился в лапах ростовщиков-евреев. Вот уже двадцать лет, как он вел  свое
дело: он занял тысячу фунтов, чтобы приобрести лавку  и  склад,  и,  по  его
подсчетам, заплатил более двадцати тысяч фунтов процентов под занятую первую
тысячу, которая до сих пор оставалась невыплаченной, как и  в  первый  день,
когда он сделался владельцем лавки. Он мог бы показать вам, сколько десятков
тысяч бутылок шампанского получил он от бескорыстных ростовщиков, с которыми
он имел дело. А его "салон" был сплошь увешан картинами, приобретенными им в
таких же сделках. Если он продавал свои товары по неслыханным  ценам,  то  и
ему они обходились почти во столько же. В его лавке не было ни  одной  вещи,
которую он приобрел бы, минуя  посредничество  поставщиков-израильтян;  и  в
самой лавке, в передней комнате, сидел представитель его  кредиторов,  некий
мистер Мосроз. Он вел кассу и следил за тем, чтобы его хозяевам  отчислялась
определенная сумма, согласно договору, заключенному между  ними  и  мистером
Эглантайном.
     Мистер Эглантайн ненавидел его, разумеется, всем сердцем и относился  к
нему примерно так же, как Дамокл  к  нависшему  над  ним  мечу.  "Это  он-то
мастер? Да это просто переодетый бейлиф, - возмущался  мистер  Эглантайн.  -
Какой он Мосроз, его зовут Амос, и прежде  чем  попасть  сюда,  он  торговал
апельсинами". Мистер Мосроз питал, со своей стороны, глубочайшее презрение к
мистеру Эглантайну и мечтал о том дне, когда он сам станет владельцем лавки,
а Эглантайна сделает своим подмастерьем,  и  тогда  уж  настанет  его  черед
помыкать им и отпускать по его адресу шуточки.
     Итак, мы видели, что в большой лавке парфюмера  был  свой  злой  гений,
или, как говорится в пословице, своя червоточина, и хотя  со  стороны  можно
было подумать, что дела Эглантайна процветают, на самом деле  положение  его
было довольно шатким.
     Об отношениях между  мистером  Эглантайном  и  мистером  Уокером  можно
судить из диалога, который  произошел  между  обоими  джентльменами  однажды
летом в пять часов пополудни, когда  мистер  Уокер,  покинув  свою  контору,
заглянул в лавку парфюмера.
     - Дома ли мистер Эглантайн? - спросил мистер Уокер приказчика  Мосроза,
сидевшего в передней комнате.
     -  А  я  почем  знаю,  сами  посмотрите  (что   означало   "чтоб   тебе
провалиться!")! - Мистер Мосроз ненавидел также и Уокера.
     - Не вздумайте грубить мне, а то я  сверну  вам  шею,  мистер  Амос,  -
пригрозил мистер Уокер.
     - Это мы еще посмотрим, мистер Хукер Уокер, - отвечал приказчик, нимало
не устрашившись; капитан бросил на него несколько  испепеляющих  взглядов  и
прошел в заднюю комнату, или "салон".
     - Добрый день, красавчик Тайни, - ну что, много работы?
     - В городе ни души, я за целый день ни разу не притронулся к щипцам,  -
уныло ответствовал мистер Эглантайн.
     - Ну так приготовьте  их  скорее  и  займитесь  моими  бакенбардами.  Я
собираюсь обедать в "Ридженте" с Биллингсгетом и еще кое с кем, так что  уж,
пожалуйста, постарайтесь.
     - Никак не могу, капитан, я с минуты на минуту ожидаю дам.
     - Ах, вот как. Как это, в самом  деле,  я  осмелился  беспокоить  столь
важную особу. Прощайте. Надеюсь услышать о вас через неделю.
     Эта угроза означала, что  через  семь  дней  мистеру  Эглантайну  будет
вручен к оплате вексель.
     - Да куда же вы так спешите, капитан! Садитесь, пожалуйста, я вас мигом
завью. А кстати, разве нельзя его переписать?
     - Совершенно невозможно. И так уже три раза переписывали.
     - Я уж постараюсь для вас,  будьте  уверены,  вы  останетесь  довольны,
право, я...
     - Сколько же вы предлагаете?
     - Десять фунтов, а?
     -  Что?!  Предлагать  моему  патрону  десять  фунтов?  Да  вы  спятили,
Эглантайн! Подкрутите-ка еще немного левую бакенбарду.
     - Но ведь я имел в виду только комиссионные!
     - Ну ладно, посмотрим. Особа, с которой  я  сейчас  имею  дело,  весьма
влиятельная, так что, я думаю, можно будет договориться об отсрочке.  А  что
касается меня, то сам я не имею к  этому  ни  малейшего  отношения,  клянусь
честью, я всего только дружеский посредник между ним и вами.
     - Я это знаю, дорогой сэр.
     Последние две фразы были  сплошным  лицемерием,  парфюмеру  было  очень
хорошо известно, что Уокер прикарманит эти десять фунтов. Но он был  слишком
беспечен, чтобы беспокоиться из-за десяти лишних фунтов,  и  слишком  робок,
чтобы ссориться с таким могущественным  другом.  Он  уже  трижды  платил  за
отсрочку векселя, и все эти комиссионные,  как  ему  было  известно,  шли  в
карман его друга мистера Уокера.
     Теперь читателю, надеюсь,  понятно,  что  означало  слово  "агентство",
начертанное на двери мистера  Уокера.  Он  занимался  посредничеством  между
заимодавцами и должниками, и  в  процессе  передачи  денег  небольшие  суммы
неизбежно прилипали к его рукам.  Он  был  также  агентом  по  продаже  вин;
благодаря своим  связям  с  сильными  мира  сего,  он  мог  помочь  получить
какое-нибудь выгодное местечко; он  распоряжался  судьбой  по  меньшей  мере
полудюжины актеров и актрис, и в жизни последних, по всеобщему  утверждению,
он принимал особенно горячее участие. Мы перечислили далеко не все  способы,
которыми сей джентльмен умудрялся добывать средства к существованию, но  так
как при всем этом он любил  жить  на  широкую  ногу,  играть  и  предаваться
всевозможным наслаждениям, то порой, когда его расходы превышали доходы,  он
объявлял себя неплатежеспособным и таким способом отделывался от  уплаты  по
векселям. Он так же  свободно  и  беззаботно  чувствовал  себя  во  Флитской
тюрьме, как и на Пэл-Мэл. "Я живу очень просто, - говаривал этот философ,  -
если у меня есть деньги, я их трачу, если у меня их нет, я занимаю,  а  если
мои кредиторы пристают ко мне с ножом к горлу, я объявляю себя  банкротом  и
остаюсь неуязвимым". Какая счастливая гибкость характера!  Я  убежден,  что,
невзирая на все невзгоды и шаткость положения, во всей Англии не нашлось  бы
человека, чей сон был бы столь же безмятежен и совесть так же спокойна,  как
у капитана Говарда Уокера.
     Предоставив свои бакенбарды мистеру Эглантайну, Уокер вспомнил о дамах,
упомянутых  парикмахером,  и,   обозвав   его   тихоней   и   счастливчиком,
поинтересовался, хороши ли его дамы.
     Эглантайн  решил,  что  ему,  пожалуй,  не  мешает   похвастать   перед
человеком, с которым он связан денежными обязательствами, и намекнуть ему на
свои блестящие виды на будущее и, следовательно, на платежеспособность.
     - Не правда ли,  капитан,  через  ваше  посредничество  я  получил  сто
восемнадцать фунтов, которые вы были так добры  раздобыть  для  меня.  Ведь,
если не ошибаюсь, у меня есть два векселя как раз на эту сумму.
     - Ну, конечно, старина, а что?
     - А то, что я ставлю пять фунтов против одного, что  через  три  месяца
эти векселя будут погашены.
     - Идет, я согласен, пусть будет пять фунтов против одного.
     Такой неожиданный оборот дела  озадачил  парфюмера,  но  до  оплаты  по
векселям у пего  оставалось  еще  целых  три  месяца,  и  он  с  готовностью
повторил: "Идет!"
     - Ну, а что вы скажете, если ваши счета будут оплачены? - продолжал он.
     - Не мои, а Пайка, - поправил его Уокер.
     - Ну пусть Пайка! Так вот я расплачусь с Минори,  разделаюсь  со  всеми
долгами, вытолкаю Мосроза, и я, и все мое заведение вздохнем  свободно,  как
локон, который сняли со щипцов, - что вы на это скажете, а?
     - Это просто невероятно, разве что скончалась королева Анна и  оставила
вам состояние, или еще неведомо откуда вам привалило счастье.
     - Ну, это будет почище наследства королевы Анны  или  еще  кого-нибудь.
Что бы вы сказали, если бы увидели вот на этом самом месте, где сейчас сидит
Мосроз (чтоб ему провалиться!), головку с  самыми  прекрасными  волосами  во
всей Европе, а? Это такая женщина, я вам скажу, пальчики оближешь! И я скоро
буду иметь честь величать ее миссис Эглантайн и получу  за  ней  в  приданое
пять тысяч фунтов стерлингов.
     - Ну, Тайни, вам и в самом деле привалило счастье. Надеюсь, вы выпишете
тогда мне парочку векселей, ведь не забудете же вы старого друга?
     - Ну нет, этого я не сделаю. Но за моим столом всегда найдется для  вас
местечко; и я надеюсь частенько видеть вас у нашего камелька.
     - А что скажет француженка-модистка? Она,  чего  доброго,  повесится  с
отчаянья.
     - Тсс. Ни слова о ней. Довольно с меня всех этих развлечений; поверьте,
что Эглантайн уже не  прежний  легкомысленный,  молодой  весельчак;  я  хочу
остепениться, хочу обзавестись семьей.  Мне  нужна  подруга  жизни,  которая
разделяла бы мои заботы. Мне нужен покой. Я чувствую, что старею.
     - Ха-ха-ха! Вы, вы...
     - Да, да, я мечтаю о семейном очаге, и он у меня будет.
     - И вы перестанете ходить в свой клуб?
     - В "Отбивную"? Ну, конечно, женатому  человеку  не  пристало  посещать
такие места, мне-то уж во всяком случае, а съесть отбивную я могу и дома. Но
прошу вас, капитан, никому об этом ни слова; леди, о которой я говорил...
     - Уж не ее ли вы ждете? Ах вы, негодный!
     - Ну да, это она и ее мать. А теперь вам пора уходить.
     Но мистер Уокер твердо решил, что никуда не уйдет, пока не увидит  этих
прекрасных дам.
     После  того,  как  операция  над  бакенбардами  мистера   Уокера   была
завершена, он в самом лучшем расположении? духа подошел  к  зеркалу  и  стал
приводить себя в порядок; вытянув шею,  он  полюбовался  огромной  булавкой,
воткнутой в  галстук,  и  принялся  самодовольно  разглядывать  свою  левую,
особенно любимую им бакенбарду.  Эглантайн  с  непринужденным,  но  довольно
грустным видом расположился на диване; одной рукой он вертел щипцы, которыми
только что расправлялся с Уокером, а другой теребил кольцо: он думал.  Думал
о Морджиане, и о векселе, срок которого истекал шестнадцатого числа,  и  еще
он думал о светло-голубом бархатном халате, расшитом золотом, в  котором  он
бывал так  неотразим,  -  мысли  его  не  сходили  с  маленькой  орбиты  его
привязанностей, опасений и тщеславных надежд.
     "Черт побери, - думал  между  тем  мистер  Уокер.  -  Я  красив,  такие
бакенбарды, как у меня, не всякий день встретишь. А если кто и заметит,  что
я подкрашиваю бороду, так я..."
     В эту самую  минуту  дверь  распахнулась,  и  полная  дама  с  локоном,
ниспадающим на лоб, в желтой шали, в зеленой бархатной шляпе  с  перьями,  в
полусапожках и в коричневом, расписанном тюльпанами и прочими  экзотическими
растениями платье, - одним словом, миссис Крамп и ее дочь влетели в комнату.
     - Вот и мы, мистер Эглантайн, - игриво воскликнула миссис Крамп, весело
и  дружелюбно  приветствуя  его.  -  Ах,  боже  мой,  у  вас  тут,  кажется,
посторонний джентльмен!
     -  Прошу  вас  не  стесняться   моим   присутствием,   -   ответствовал
вышеупомянутый джентльмен  с  присущей  ему  обворожительностью.  -  Я  друг
Эглантайна, не правда ли, Эгг? Мы ведь одного поля ягоды?
     - Не знаю, как насчет поля,  но  то,  что  вы  фрукт  -  это  верно,  -
проговорил, вставая с дивана, парфюмер.
     - Вы, значит,  куафер?  -  спросила  миссис  Крамп.  -  Знаете,  мистер
Эглантайн, в людях, занимающихся вашим делом, есть что-то  особенное,  я  бы
сказала изысканное.
     -  Вы  мне  льстите,  сударыня,  -  с  невозмутимым  видом  ответил  на
комплимент мистер Уокер. - Вы позволите мне продемонстрировать мое искусство
на вас или на вашей прелестной дочери? Мне, конечно, далеко  до  Эглантайна,
но, уверяю вас, я совсем не так уж плохо справляюсь с этим делом.
     - Бросьте, капитан, - прервал его парфюмер, не слишком-то  обрадованный
встречей между Уокером  и  предметом  своих  воздыханий.  -  Никакой  он  не
парикмахер, миссис Крамп, это капитан Уокер, которого я имею честь  называть
своим другом. Это первый щеголь в городе из самого что ни  на  есть  высшего
общества, - добавил он вполголоса, чтобы слышала только миссис Крамп.
     Обыгрывая ошибку, только что совершенную миссис Крамп, Уокер немедленно
сунул щипцы в огонь и повернулся к дамам с такой чарующей улыбкой,  что  обе
они, узнав теперь его истинное положение в обществе, вспыхнули,  усмехнулись
и остались, казалось, чрезвычайно довольны его шуткой.  Маменька  посмотрела
на Джину, Джина - на маменьку,  после  чего  маменька  легонько  подтолкнула
дочку в то место, которое граничило с ее изящной талией, и обе они  залились
смехом, каким умеют смеяться только дамы и каким, смеем надеяться, они будут
способны смеяться до скончания века. Разве нужен для  смеха  повод?  Давайте
смеяться всегда, когда нам этого хочется, так же как мы засыпаем, когда  нам
хочется спать. Миссис Крамп и ее  дочь  смеялись  от  всей  души,  не  сводя
больших сияющих глаз с мистера Уокера.
     - Я ни за что не уйду, - говорил он, подходя  к  дамам  с  раскаленными
щипцами в руке и вытирая  их  оберточной  бумагой  с  ловкостью  заправского
мастера своего дела (надо  вам  сказать,  что  Уокер  каждое  утро  со  всей
тщательностью и с большим искусством сам подвивал свои огромные бакенбарды),
- я ни за что не уйду, дорогой мой Эглантайн. Раз  миледи  приняла  меня  за
парикмахера, я имею полное право оставаться здесь.
     - Ах нет, как можно! - вскричала миссис Крамп, покраснев неожиданно как
пион.
     - Но ведь я надену свой пеньюар, мама, - возразила мисс, взглянув  было
на джентльмена, но вдруг потупилась и тоже залилась краской.
     - Но, Джина, говорю же тебе, ему нельзя тут оставаться: уж  не  думаешь
ли ты, что я стану снимать при нем свою...
     - Ах, вот оно что, мама имеет в виду свою накладку! -  подсказала  мисс
Крамп, подпрыгивая и заливаясь неудержимым хохотом, и в  ответ  на  ее  смех
почтенная  хозяйка  "Сапожной  Щетки",  любившая  шутку,  даже   когда   она
отпускалась по ее собственному адресу, тоже рассмеялась и заявила, что никто
еще, кроме мистера Крампа и мистера Эглантайна, не видел ее без  упомянутого
украшения.
     - Ну так уходите же, насмешник, - обратилась мисс Крамп к Уокеру,  -  я
хочу поспеть к увертюре, а сейчас уже шесть часов, и мы непременно опоздаем.
     Но это "уходите" было сказано таким тоном,  что  проницательный  мистер
Уокер понял его как "останьтесь".
     - И не подумаю, Эгги, я не уйду отсюда, пока  вы  не  кончите  завивать
этих дам; разве вы сами не говорили, что  во  всей  Европе  не  найти  таких
волос, как у мисс Крамп? Неужели же вы думаете, что  я  соглашусь  уйти,  не
увидев это чудо? Да ни за что на свете!
     - Ах вы, противный, гадкий, несносный  насмешник!  -  воскликнула  мисс
Крамп. Но с этими  словами  она  сняла  шляпу  и  повесила  ее  на  один  из
подсвечников, стоявших перед зеркалом мистера Эглантайна  (это  была  черная
бархатная шляпка с отделкой из  дешевых  кружев  и  украшенная  настурциями,
вьюнками и желтофиолей).
     - Подайте мне, пожалуйста, мой пеньюар, мистер Арчибальд, -  обратилась
она к Эглантайну, и Эглантайн, готовый на все, когда  она  называла  его  по
имени, немедленно извлек требуемое одеяние и окутал им  нежные  плечи  дамы,
которая тем временем сняла со лба диадему из накладного золота,  вынула  два
медных гребня с поддельными рубинами и третий, тот, что придерживал пучок на
затылке, затем посмотрела своими огромными глазами на  незнакомца,  тряхнула
головой, и роскошная волна переливающихся, великолепных,  вьющихся,  черных,
как агат, волос хлынула водопадом вниз, - зрелище, должен  сказать,  которое
доставило бы наслаждение самому мистеру Роуленду. Волосы рассыпались  по  ее
плечам, по спине, по спинке кресла, на котором она сидела,  и  из-под  этого
каскада волос лукаво блестели глаза, а розовое  личико  сияло  торжествующей
улыбкой, говорившей: ну видели вы где-нибудь подобное небесное создание?
     - Черт побери, я никогда не видел ничего более прекрасного! -  вскричал
мистер Уокер с нескрываемым восхищением.
     - В самом деле, - проговорила миссис Крамп, принимая комплимент на свой
счет. - Когда я в тысяча восемьсот двадцатом году играла в "Уэлзе" и у  меня
родилось это прелестное дитя, мои волосы были точно такие же. Меня  прозвали
из-за них "Вороново крыло", и теперь я частенько говорю Морджиане,  что  она
появилась на свет для того, чтобы похитить волосы у матери. Случалось ли вам
бывать в "Уэлзе" в тысяча восемьсот двадцатом году, сэр? Может, вы запомнили
мисс Деланси. Я же и есть та самая мисс Деланси! Может, помните;

                            Тара-рим, тара-рим,
                            Звезды светят несмело.
                            Над обрывом речным
                            Вдруг гитара запела.

                            Сладкий звук за кустом
                            Над водою глубокой
                            Мне поведал о том,
                            Что Селим недалеко.

     Помните из "Багдадских колоколов"? Фатиму играла Деланси,  а  Селима  -
Бенломонд (его настоящее имя было Баньон, на этом и кончилась  его  карьера,
бедняги). Так вот я  пела  под  аккомпанемент  тамбурина,  а  после  каждого
куплета танцевала:

                            Тара-рим, тара-рим,
                            Нежный голос поет,
                            Нежный звон колокольный
                            С минаретов плывет.

     - Ой! - вдруг вскрикнула в эту минуту, словно от нестерпимой боли, мисс
Крамп (не знаю, ущипнул ли ее  парикмахер,  или  дернул,  или,  быть  может,
вырвал один из волосков на ее прелестной головке). - Ой,  мистер  Эглантайн,
вы меня убьете!
     Ее маменька, увлекшаяся в это время ролью  и  державшая  конец  боа  на
манер тамбурина, и мистер Уокер, с восторгом следивший за ее игрой  и  почти
забывший в это мгновенье чары дочери, - оба тут же повернулись к Морджиане и
принялись выражать ей свое сочувствие.
     - Убить вас, Морджиана, мне убить вас?! - с упреком сказал Эглантайн.
     - Все прошло, мне уже лучше, - с улыбкой заявила юная  леди,  -  право,
мистер Арчибальд, не беспокойтесь.
     И если уж говорить правду, то на всей ярмарке невест ж даже среди самых
что ни на есть великосветских хозяек самых что  ни  на  есть  великосветских
лакеев, посещавших "Сапожную Щетку", не нашлось бы большей кокетки, чем мисс
Морджиана. Она считала  себя  самым  обворожительным,  созданьем  на  свете.
Стоило ей встретиться  с  незнакомым  мужчиной,  как  она  тут  же  начинала
пробовать на нем силу своих чар; ее красота, ее манеры -  вся  ее  внешность
отличали