омпаньон не  был  дамским  любимцем  и  занимался
исключительно денежными делами фирмы.) - И как раз нынче вечером этот  парик
находится в Девонширском дворце, украшенный четырьмя страусовыми  перьями  и
разными другими драгоценностями. А  теперь,  мистер  Вулси,  я  попрошу  вас
извиниться.
     Мистер Вулси вместо  ответа  шагнул  к  мистеру  Эглантайну  и  щелкнул
пальцами так близко от его носа,  что  парфюмер  попятился  и  схватился  за
шнурок звонка. Мосроз разразился хохотом, а портной, заложив руки за лацканы
сюртука, с величественным видом вышел из лавки.
     - Дорогая моя, - обратился он вскоре после этого случая к Морджиане,  -
вы не должны поощрять взбалмошные выходки вашего мужа  и  продавать  с  себя
последние платья ради того, чтобы  он  мог  разыгрывать  в  тюрьме  знатного
джентльмена.
     - Но ведь это ради его здоровья, - оправдывалась миссис Уокер, - у него
слабая грудь, и  бедняжка  тратит  все  деньги  до  последнего  фартинга  на
доктора.
     - Ну так слушайте, что я вам скажу: я человек богатый (это было большим
преувеличением, ибо доходы Вулси - младшего компаньона фирмы -  были  совсем
не так уж велики), и я могу назначить вашему мужу пенсион, пока он находится
во Флитской тюрьме; капитану я уже об этом сообщил. Но если  вы  дадите  ему
еще хоть одно пенни или продадите какую-нибудь свою  безделушку,  -  клянусь
честью, я откажу Уокеру в пенсионе, и, хоть мне это будет тяжело, я  никогда
больше не увижусь с вами. Не захотите же вы причинить мне такое горе?!
     - Я готова ползать на коленях, лишь бы угодить вам, да благословит  вас
небо! - проговорила растроганная Морджиана.
     - Тогда обещайте  мне  исполнить  мою  просьбу,  -  попросил  Вулси,  и
Морджиана обещала.
     - А теперь вот что, - продолжал он, - мы с вашей  матушкой  и  Подмором
все обсудили и решили, что вы сами можете очень недурно зарабатывать;  хотя,
смею вас уверить, я бы хотел устроить все иначе,  но  что  поделать!  Вы  же
лучшая в мире певица.
     _ О! - воскликнула Морджиана, чрезвычайно польщенная.
     _ Я, конечно, не судья, но я никого лучше не  слышал.  Подмор  уверяет,
что вы получите хороший ангажемент в театре или на ряд концертов,  и  он  не
сомневается, что вы с этим справитесь; раз от  вашего  мужа  ничего  путного
ждать не приходится, а у вас на руках малютка, которого надо растить, то вам
уж непременно придется петь.
     - Ах, с какой радостью я выплатила бы его долги и отплатила ему за все,
что он для меня сделал! - воскликнула миссис Уокер. - Вы  только  подумайте,
ведь он потратил двести гиней на мои уроки с мистером Бароски, разве это  не
благородно с его стороны? Но неужели вы и в самом деле думаете, что я  сумею
добиться успеха?
     - Ведь добилась же мисс Ларкинс!
     - Эта вульгарная  коротышка  со  вздернутыми  плечами?  -  презрительно
фыркнула Морджиана. - Ну уж если она добилась успеха, я уверена, что у  меня
получится не хуже.
     - Как можно сравнивать ее с Морджианой, - возмутилась миссис  Крамп,  -
да она не стоит мизинца Морджианы.
     - Разумеется, - согласился  портной,  -  хоть  я  и  не  очень  в  этом
разбираюсь, но  если  Морджиана  может  разбогатеть,  то  почему  бы  ей  не
попробовать.
     - Бог свидетель, как мы в этом нуждаемся, мистер Вулси!  -  воскликнула
миссис Крамп. - А увидеть дочь на сцене было всегда моей заветной мечтой!
     Да и сама Морджиана когда-то мечтала  об  этом.  А  теперь,  когда  она
загорелась надеждой помочь этим мужу и ребенку, ее  желание  превратилось  в
обязанность,  и  она  снова  принялась  с  утра  до  вечера  упражняться  за
фортепьяно.
     На случай, если Морджиане понадобится продолжить обучение (хотя он даже
не представлял себе, чтобы Морджиана в этом нуждалась),  самый  великодушный
из портных на свете пообещал ей  одолжить  любую  сумму.  И  вот  по  совету
Подмора Морджиана снова поступила в школу пения. Об академии синьора Бароски
после всего, что между ними произошло, не могло быть и речи, и она  доверила
свое образование знаменитому английскому композитору сэру Джорджу Траму, чья
огромная безобразная супруга, подобно Церберу, стояла на страже  добродетели
и собственных интересов: она не спускала глаз с учителя и его учениц и  была
самым строгим блюстителем женской нравственности  как  на  сцене,  так  и  в
жизни.
     Морджиана появилась в очень благоприятный момент.  Бароски  только  что
выпустил на сцену мисс Ларкинс  под  именем  Лигонье.  Лигонье  пользовалась
изрядным успехом  и  выступала  в  классическом  репертуаре  перед  довольно
многочисленной  публикой,  тогда  как  мисс  Бате,  последняя  ученица  сэра
Джорджа,  потерпела  полнейший  провал,  и   школе-сопернице   некого   было
противопоставить новой звезде, кроме мисс Мак-Виртер, которая  хоть  и  была
старой любимицей публики, но давно потеряла передние  зубы,  а  заодно  -  и
способность брать верхние ноты, и, говоря по правде, ее песенка была спета.
     Прослушав миссис Уокер, сэр Джордж похлопал по плечу сопровождавшего ее
Подмора и проговорил:
     - Благодарю вас, Подди, с  таким  голосом  мы  заткнем  за  пояс  этого
апельсинщика (под такой фамильярной кличкой Бароски  был  известен  в  кругу
своих противников).
     - От него мокрого места не останется, - сказала леди Трам своим  глухим
низким голосом. - Вы можете остаться отобедать с нами.
     Подмор остался обедать и ел холодную баранину и пил марсалу, всяческими
способами выказывая благоговение перед великим английским  композитором.  На
следующий же, день леди Трам  отправилась  в  наемном  экипаже,  запряженном
парой, с визитом к миссис Крамп и ее дочери в "Сэдлерс-Уэлз".
     Все  это  хранилось  в  глубочайшем  секрете   от   Уокера;   благодаря
еженедельному пенсиону в  две  гинеи  от  Вулси,  который  капитан  принимал
чрезвычайно величественно, и с добавлением нескольких шиллингов, то  и  дело
даваемых ему Морджианой, он умудрился устроиться как нельзя лучше.  Не  имея
возможности доставать кларет; он не испытывал отвращения  к  джину,  а  этим
напитком в бывшей ее величества Флитской тюрьме торговали чрезвычайно широко
в "свистушке".
     Морджиана усердно занималась у Трама, и в следующей главе мы услышим  о
том, как она изменила свое имя и приняла сценическое: "Вороново крыло".

ГЛАВА VII,
     в которой Морджиана делает первые шаги на пути к славе и почету и в
     которой появляются некие великие литераторы

     - Мы начнем, моя дорогая, - сказал сэр  Джордж  Трам,  -  о  того,  что
забудем все, чему вас учил мистер  Бароски  (о  котором  я  совсем  не  хочу
отзываться неуважительно).
     Морджиана уже знала, что именно так начинает всякий новый учитель, и со
всей готовностью покорилась требованиям сэра Джорджа. В сущности,  насколько
я могу судить, оба музыканта придерживались одного  и  того  же  метода,  но
из-за  существовавшего  между  ними  соперничества   и   из-за   постоянного
перебегания учениц из одной школы в другую  каждый,  естественно,  стремился
приписывать себе успех той или другой ученицы; - если же из  ученицы  ничего
не выходило, Трам неизменно утверждал, что ее непоправимо испортил  Бароски,
а немец в таких случаях выражал сожаление "што эта молотая шеншина с  такими
тайными сагупила сфой талант у этого старого Драма".
     Если же кто-либо из перебежчиц  добивался  признания  и  славы,  каждый
маэстро возглашал: "Как же, как же,  это  моя  заслуга,  своим  успехом  она
обязана мне!"
     Так оба они в  дальнейшем  считали  себя  учителями  знаменитой  певицы
"Вороново крыло"; а сэр  Джордж  Трам,  хоть  он  и  вознамерился  сокрушить
Лигонье, уверял тем не менее, что ее успех - дело его рук, - ибо и  в  самом
деле однажды ее  мать,  миссис  Ларкинс  привела  к  нему  дочь  с  просьбой
прослушать ее и высказать свое мнение. При встрече оба профессора беседовали
в самом дружелюбном тоне.
     - Mein lieber Herr {Милейший (нем.).}, - обращался обычно Трам (не  без
иронии) к Бароски, - ваша си-бемольная соната божественна!
     - Шевалье, - отвечал, со своей  стороны,  Бароски,  -  фаше  антанте  в
фа-миноре, клянусь шестью, достойно Бетховена.
     Иначе говоря, они относились друг к  другу  так,  как  это  свойственно
джентльменам их профессии.
     Оба знаменитых  профессора,  каждый  из  которых  имел  свою  академию,
придерживались сугубо несходных принципов. Бароски  писал  балетную  музыку;
Трам же, напротив, всячески  осуждал  пагубное  увлечение  танцами  и  писал
главным образом для "Эксетер-Холла" и "Бирмингема". В то время, как  Бароски
катался по Парку в карете вместе  с  какой-нибудь  чрезвычайно  сомнительной
мадемуазель Леокади или Аменаид, Трама можно было видеть под  руку,  с  леди
Трам,  направляющихся  к  вечерне  в  церковь,  где  исполнялись  гимны  его
собственного сочинения. Он состоял членом "Атенеум-клуба", раз в году  бывал
на высочайшем приеме и вел себя так, как подобает порядочному джентльмену; и
мы не станем пенять ему  за  то,  что  он  умело  использовал  свое  высокое
положение и связи, чтобы округлить свой капитал.
     Сэр    Джордж    действительно    имел    все    основания    считаться
высокопоставленной особой: мальчиком он  пел  в  хоре  Виндзорского  собора,
аккомпанировал старому королю на виолончели, был с ним в самых  приятельских
отношениях и получил дворянскую  грамоту  из  рук  своего  монарха;  у  него
хранилась табакерка, пожалованная его величеством, и  весь  дом  был  увешан
портретами, где он был запечатлен рядом с молодым принцем. Он был  кавалером
иностранного ордена (не какого-нибудь, а  ордена  Слона  и  Замка  княжества
Кальбсбратен-Пумперникельского), который был пожалован ему великим князем во
время пребывания его высочества в Англии с союзными монархами в  1814  году.
Когда, по торжественным дням, старый джентльмен  появлялся  с  лентой  через
плечо, в белом жилете, в синем сюртуке с  гербовыми  пуговицами,  в  изящных
черных коротких штанах в обтяжку и в шелковых чулках, он выглядел  и  впрямь
величественно. Жил он в старом, высоком, темном  доме,  обставленном  еще  в
царствование его обожаемого повелителя  Георга  III  и  выглядевшем  так  же
мрачно, как фамильный склеп. Удивительно  траурно  выглядели  все  эти  вещи
конца века: высокие, мрачные  кресла,  набитые  конским  волосом,  выцветшие
турецкие  ковры,  застланные  какими-то  вытертыми  половиками,  миниатюрные
силуэты дам в высоких прическах и мужчин в париках с косичками,  развешанные
в растрескавшихся рамках над высокими каминными полками, два тусклых чайника
по обе стороны длинного буфета,  а  в  середине  его  -  причудливый  резной
поставец для старых затупившихся ножей с позеленевшими ручками. Под  буфетом
стоит погребец, который выглядит  так  словно  в  нем  только  и  есть,  что
полбутылки смородинной наливки  да  иззябшая  грелка  для  тарелок,  которой
ужасно неуютно стоять на  старой  узкой  и  жалкой  каминной  решетке.  Вам,
конечно, знаком серый полумрак,  царящий  на  лестницах  подобных  домов,  и
старые выцветшие ковры, устилающие лестницы и становящиеся все тоньше и  все
изношеннее по  мере  того,  как  они  поднимаются  к  спальне.  Есть  что-то
внушающее ужас в  спальне  респектабельных  шестидесятипятилетних  супругов.
Представьте себе старые перья, тюрбаны, стеклярус, нижние  юбки,  баночки  с
помадой,  жакеты,  белые  атласные  туфельки,  накладки  из  волос,  старые,
растянувшиеся  и  потерявшие  упругость  корсеты,  перевязанные   выцветшими
лентами,  детское  белье  сорокалетней  давности,   письма   сэра   Джорджа,
написанные им в юности, кукла бедной Марии,  умершей  в  1803  году,  первые
вельветовые штанишки Фредерика и старая газета с рассказом  о  том,  как  он
отличился при осаде Серингапатама. Все это валяется и  плесневеет  в  ящиках
шкафов и комодов. Вот зеркало, перед которым столько  раз  сиживала  за  эти
пятьдесят лет супруга; на этом старом сафьянном  диване  родились  ее  дети;
где-то они теперь? Бравый капитан Фред и резвый школьник Чарльз, - вон висит
его портрет, нарисованный мистером Бичи, а вот этот рисунок - работы  Козвея
- очень верно передает черты Луизы до ее...
     - Мистер Фиц-Будл! Ради всего святого, спуститесь вниз, что вы  делаете
в спальне леди?
     - Разумеется, сударыня, мне там  совершенно  нечего  делать,  но  после
того, как я выпил несколько  стаканов  вина  с  сэром  Джорджем,  мысли  мои
устремились вверх, к святилищу женской чистоты, где предается ночному сну ее
сиятельство. Вы уже не спите так крепко, как в былые дни, хотя вас больше не
будит топот маленьких ножек в комнате над вами.
     Они до сих пор продолжают называть эту комнату  детской,  и  к  верхней
лестнице все еще прикреплена маленькая сетка: она провисела там  сорок  лет.
Bon Dieu! Разве вы не видите, как из-за нее выглядывают маленькие  призраки?
Быть может, они появляются при лунном свете в своей старой пустой детской  и
в торжественном  молчании  играют  с  призрачными  лошадками  и  призрачными
куклами и запускают юлу, которая долго-долго вертится, не издавая ни единого
звука.
     Пора нам, однако, спуститься с этих высот, сэр, и вернуться  к  истории
Морджианы, к  которой  все  вышесказанное  имеет  не  больше  отношения  чем
сегодняшняя  передовая  статья  в  "Таймсе";  но  все  дело  в  том,  что  я
познакомился с Морджианой в доме сэра Джорджа  Трама.  Когда-то  сэр  Джордж
давал уроки музыки  некоторым  представительницам  женской  половины  нашего
семейства, и я хорошо помню,  как  мальчиком  обрезал  палец  одним  из  тех
затупившихся ножей с зелеными ручками, хранившихся в том странном поставце.
     В те дни сэр  Джордж  Трам  был  самым  знаменитым  учителем  музыки  в
Лондоне, и покровительство короля привлекало к нему многочисленных учениц из
аристократических семей, одной из которых и была леди Фиц-Будл. Все это было
давным-давно, - ведь сэр. Джордж  еще  помнил  тех,  кто  присутствовал  при
первом появлении мистера Бруэма; он ведь достиг вершин славы, когда еще были
живы Биллингтон и Инклдон, Каталани и мадам Сторас.
     Он написал несколько опер  ("Погонщик  верблюдов",  "Охваченные  ужасом
британцы, или Осада Берген-оп-Зума" и т. д.) и, разумеется, множество песен,
пользовавшихся в свое время большим успехом, а потом увядших и  вышедших  из
моды, как те старые ковры в доме профессора, о которых мы  говорили  выше  и
которые, несомненно, когда-то были  так  же  бесподобны.  Такова  уж  судьба
ковров, цветов, музыкальных пьес, людей и  самых  увлекательных  романов,  -
даже наша повесть вряд ли переживет несколько столетий; но что поделаешь,  к
чему напрасно спорить с судьбой?
     Но хотя звезда его уже закатилась, сэр Джордж и  поныне  сохранил  свое
место среди музыкантов старой школы, произведения которых время  от  времени
исполняются на концертах старинной музыки в филармонии, а его песни все  еще
пользуются успехом на званых  обедах,  где  их  исполняют  старые  служители
Бахуса в каштановых париках, приглашаемые  на  эти  торжественные  церемонии
ради увеселения гостей.  Старые  важные  особы,  посещающие  унылые  скучные
концерты, о которых мы  только  что  упомянули,  подчеркнуто  выражают  свое
уважение сэру Джорджу; да и как, в самом деле, им не любить сэра Джорджа  за
своеобразную манеру, усвоенную этим джентльменом в обращении с вышестоящими?
Кому же и быть распорядителем концертов во всех старомодных домах города?
     Проявляя подобострастие к вышестоящим лицам, он глядит на остальной мир
с подобающим: величием и  добился  немалого  успеха  именно  благодаря  этой
изумительной и безукоризненной респектабельности. Респектабельность была его
главным козырем на протяжении  всей  жизни,  так  что  дамы  могли  спокойно
вверять дочерей попечению сэра Джорджа Трама.
     - Хороший музыкант, сударыня, - говорит он обычно матери новой ученицы,
- должен отличаться не только прекрасным слухом, хорошим голосом,  упорством
и настойчивостью, но прежде всего безукоризненным поведением, насколько  нам
это позволяет наша грешная природа. Вы  убедитесь,  смею  вас  уверить,  что
молодые особы, вместе с которыми вашей прелестной дочери мисс Смит предстоит
заниматься музыкой, все без исключения так же безупречно нравственны, как  и
эта очаровательная молодая леди. Да и как  может  быть  иначе?  Я  сам  отец
семейства и был удостоен дружбы  мудрейшего  и  прекраснейшего  из  королей,
моего покойного суверена Георга Третьего; и я с гордостью  могу  представить
своим ученицам в качестве образца добродетели мою Софи. Имею  честь,  миссис
Смит, представить вам леди Трам.
     В ответ на эту  речь  старая  леди  поднималась  и  делала  глубочайший
реверанс, - таким реверансом лет пятьдесят тому назад принято было  начинать
менуэт в Рэниле; по окончании церемонии представления  миссис  Смит  уезжала
домой, успев, однако, осмотреть портреты принца и ноты  пьесы,  которую  его
величество  имел  обыкновение  играть,  с  собственноручными  пометами   его
величества; после всего этого, как я уже сказал, миссис Смит  уезжала  домой
на Бейкер-стрит, чрезвычайно довольная тем, что ее Фредерика попала к такому
достойному и респектабельному учителю.  Я  забыл  упомянуть,  что  во  время
разговора миссис Смит с  сэром  Джорджем  профессора  неизменно  вызывал  из
кабинета чернокожий лакей, и миледи Трам пользовалась  этим  случаем,  чтобы
сообщить, когда сэру Джорджу было пожаловано  дворянское  звание  и  как  он
получил иностранный  орден;  при  этом  она  с  грустью  добавляла,  что,  к
сожалению, другие профессора музыки вращаются в ином обществе, и  жаловалась
на чудовищную безнравственность и распущенность, царящие в  их  школах.  Сэр
Джордж во время сезона зачастую был  зван  на  обеды,  и  если  какая-нибудь
знатная особа приглашала его в день урока, когда миссис Смит  ожидала  чести
принимать его у себя, она получала от него записку,  в  которой  говорилось,
что "он был бы бесконечно счастлив посетить миссис Смит на  Бейкер-стрит,  -
если бы его ранее не соблаговолил пригласить милорд Туидлдейл". Конечно  же,
миссис Смит показывала это письмо друзьям, взиравшим на  него  с  подобающим
трепетом; таким образом, несмотря на преклонный возраст и  новые  моды,  сэр
Джордж продолжал безраздельно царить в своих  владениях,  простиравшихся  на
милю вокруг Кавендиш-сквер. Молодые  ученицы  прозвали  его  сэром  Чарльзом
Грандисоном, и он в самом деле  вполне  заслуживал  это  прозвище  благодаря
непоколебимой респектабельности, отличавшей все его поступки.
     Под покровительством этого джентльмена Морджиане и предстоял  дебют  на
театральном поприще. Не знаю, существовало ли какое-нибудь соглашение  между
сэром Джорджем Трамом и его  ученицей  относительно  доли  прибыли,  которая
должна  была  перепадать  из  ангажементов,  устраиваемых  им  для  ученицы;
несомненно, что между ними на этот счет было полное взаимопонимание, ибо сэр
Джордж при всей своей респектабельности  пользовался  репутацией  необычайно
умного человека  во  всем,  что  касалось  денежных  дел,  а  леди  Трам  не
стеснялась поторговаться в своем высокотрагедийном стиле из-за рыбы и  могла
выбрать баранью ножку не хуже лучшей экономки в Лондоне.
     После того как Морджиана проучилась у Трама  каких-нибудь  полгода,  он
вдруг по тем  или  иным  соображениям  сделался  на  редкость  гостеприимным
хозяином  и  стал  устраивать  домашние  вечера,  собирая   на   них   своих
многочисленных друзей; на одном из таких вечеров, как уже  было  сказано,  я
имел счастье познакомиться с Морджианой.
     Хотя обеды достойного музыканта и не были особенно вкусны,  но  зато  у
него в погребе всегда  имелось  превосходное  вино,  а  приемы,  которые  он
устраивал, и приглашаемые им гости бесспорно заслуживают описания.
     Так, например, он  встречал  меня  на  Пэл-Мзл  с  Бобом  Фиц-Урсом,  к
родителям которого тоже был вхож.
     - Мои дорогие юные джентльмены, - обращ